Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
– Вас зовут Злата? – спросил он.
Она заулыбалась трещиной рта и закивала.
– Вы работали на заводе «ХимФосфор»?
– Фосфор – венец таблицы Менделеева! – воскликнула старуха.
– Вы помните таблицу Менделеева? Какова валентность Церия?
– Два или три, зависит от того, с чем он соединяется, – развеселилась бывшая Златка.
– А как вы сюда попали?
– Я родилась здесь, – искренне ответила бабка.
– А это кто? – указал он на Надежду Сергеевну.
– Мать моя, – Златка щерилась от удовольствия.
– Сколько вам лет?
– Девятнадцать, – ее слюни долетали до груди журналиста, но тот, казалось, уже ничего не замечал.
– Что вы помните об аварии?
– Я хочу пряник со сметаной.
– Вы помните, как взорвался фосфор?
– Со сметаной и ряженкой.
– Потрясающе! – заключил корреспондент и фотоаппаратом «Смена», висевшем на шее, сделал порядка десяти портретных снимков бабки. – Репортаж года мне обеспечен! «Трагедия индустриальной эпохи» – вот как я назову этот материал!
– Эпохи!!! – демонически загоготала старуха. – Я – Эпоха, вашу мать! Я – ваша Эпоха!
Она залезла на табуретку и начала размахивать полотенцем, точно повстанец флагом.
– Снимите ее, немедленно! – заметалась Богоматерь. – Сейчас начнется буйство.
Следак с коллегами схватили Златку как бревно на ленинском субботнике и подоспевшей из рук Надежды Сергеевны простыней связали ей руки.
– Вы хотели документов? – Богоматерь точно озарило. – Так вот они. Видите штамп на простыне?
Следователь взял в руки край застиранной тряпки и поднес к глазам серый несмываемый прямоугольный оттиск: «Больница «ХимФосфор». Хирургия».
– А это уже прямая улика, – удовлетворенно сказал он.
Нина Ланская сидела за столом, опустив лицо в ладони. Она пыталась уместить в своем сознании мысль о том, что человеческая судьба может быть настолько чудовищной.
– Что я могу для нее сделать? – измученно спросила она.
– Заберите в город, положите в больницу, дайте ей возможность жевать, – вздохнула Богоматерь. – Больше вы ей ничем не поможете.
Глава 32. Паспорт
«Я, Нина Павловна Ланская, руководитель отдела по работе с молодежью, заверяю, что Злата Петровна Корзинкина, моя подопечная, с самого детства была больна тяжелым наследственным заболеванием и страдала слабоумием. Во время взрыва на заводе «ХимФосфор» она находилась со мной в квартире. Через месяц, в июле 1973 года, Злата умерла от своего недуга в возрасте девятнадцати лет.
Н. Ланская, 23 декабря 1975».
Илья держал в руках пожелтевший лист бумаги, не в силах осознать написанное дрожащим почерком. Аиша принесла красный холодный чай с лаймом, но к нему никто не прикоснулся.
– Это моя боль, мое проклятье, моя растоптанная совесть, мое предательство, – Ланская нервно разминала узловатые пальцы. – Я не смогла помочь Корзинкиной. Конечно, я устроила ее в больницу, Златке спротезировали челюсть. Но как только вышел репортаж в городской газете, меня вызвал первый секретарь парткома к себе в кабинет. Я пришла. Там уже сидел директор «ХимФосфора». Они сказали, если я не уймусь в поисках правды, то потеряю все: партийный билет, должность, честное имя… Они вынудили меня подписать эту бумагу. Все данные о существовании Златы Петровны Корзинкиной были уничтожены. Начиная с села Федотовки, где она родилась, интерната, где жила, школы, института, где училась, и, конечно, самого «ХимФосфора». Поэтому вам и не удалось ничего найти. Больной женщине, которую я положила в клинику, сфабриковали новый паспорт. Корзинкина стала Анной Ивановной Полуэктовой. Напоследок директор «ХимФосфора» вместе с председателями горкома и парткома сделали широкий жест – выделили ей городскую квартиру. Номер сорок один. В доме девять по улице Новикова. А через несколько лет я узнала, что Златку признали буйной и отправили в психиатрическую больницу, где она заживо сгорела во время пожара. Была прикована к постели… Спасая свои шкуры, врачи забыли ее отстегнуть…
Боль перекосила лицо, слезы струились по морщинистым щекам Нины Ланской, затекая за белый воротничок. Мохаммед, не понимая русскую речь, тревожно застыл в кресле. Ленка, вцепившись в подлокотники, беззвучно ревела. Илюша не видел перед собой ничего. Только бабка Эпоха, закрывшись с ним в грязном туалете, продолжала целовать его страшными губами, прижимать к себе корявым сухостоем рук.
– Эпоха любит Шалушика. Шалушик обнимет Эпоху…
Очевидно, Бог смилостивился над ней, поселив на одну и ту же улицу с подросшим ребенком. Но каким звериным чутьем она вычислила его из множества других детей? Как поняла, что в этом тощем пацане течет ее отравленная химией и нескончаемыми трагедиями кровь? Шалушик орал, вырывался, колотился в безумном страхе… Она приносила ему в блюдечке рис, хлеб, посыпанный сахаром, и сдобную булочку, раскрошенную желтыми пальцами. Самые богатые свои дары. Она пыталась быть нежной, насколько могут исходить нежностью изуродованная людьми оболочка и пробитое сквозь череп сознание. Пришитой челюстью касалась его детских пальцев, елозила по лицу, шее, теплому животу с пупком-пуговицей. Он ненавидел ее, желал смерти. Он не отличался от других людей. Из них двоих он, сам того не подозревая, был гораздо большим чудовищем…
* * *Наутро Илюша собрал вещи и, поцеловав спящую Ленку, отправился в аэропорт. Купил билет на первый регулярный московский рейс, поднялся по трапу и рухнул мешком в кресло. Кучками арабских специй в иллюминаторе всплыли горы, насыпанные призрачной хозяйкой из молотого шафрана, корицы и горчичного порошка. Зеркальным блюдцем отразило солнечные лучи безразличное море. «Красивое зрелище напоследок» – вспомнились слова Медины, и Илюша схватился рукой за грудь. Крепко залатанное Родькой сердце больше не хотело держать удар. Оно как-то резко ослабло, повисло тряпкой, распустило упругие клапаны. Дышать было нечем. Илюша на автомате нажал кнопку, стюардесса принесла ему нитроглицерин.
– Я вызову скорую по прилете, – сказала она взволнованно.
– Не н-надо, – ответил Илюша, – сейчас от-т-пустит.
Лоб пошел испариной, руки похолодели, он нащупал вверху на панели колесико вентилятора и направил на себя поток холодного воздуха.
«Только не сейчас, – вертелось в голове, – еще одна маленькая встреча…»
Глава 33. Клапан
В тот день Эпоха нервничала и суетилась. Шарахаясь из стороны в сторону, она несколько раз проходила сквозь меня, и я чувствовал, как ее субстанция лихорадочно вибрировала. Наконец, прилипнув ко мне боком, старуха не выдержала:
– Как долго служат эти ваши клапанные заплатки в сердце?
– Ты о чем? – удивился я. – В каждом организме по-разному…
– А у Шалушика?
– У Илюши была новая разработка, как видишь, двадцать лет служила отменно. Ты что-то заподозрила, Эпоха?
– Знаешь, у меня был в юности роман. Я любила своего учителя. Он бросил меня после первой близости, решил, что я падшая женщина, не целочка, в общем. И назло начал встречаться с моей вражиной – девкой по имени Фаня. Мерзкая такая была, уродина. Так Фаня его быстро охомутала, забеременела и женила на себе.
– Зачем ты мне это все рассказываешь? – Я не видел связи между сердечным протезом и ее девичьей историей.
– Их сын родился совершенно больным, и они мучились с ним всю жизнь, представляешь?
– И что?
– Он неделю назад умер, дожил аж до пятидесяти лет, с ДЦП, с аутизмом.
– И в чем проблема?
– Ему, как юродивому, разрешили мотаться по всему миру, он ведь земную жизнь просидел в одном кресле…
– Эпоха, ближе к развязке!
– Вчера он нашел меня и сказал, что его отец – тот учитель, думал обо мне каждый божий день, корил себя, ненавидел…
– Ты, что ли, была симпатичной в молодости?
– Не знаю. Там, где я росла, не было зеркал. Я о другом. Хорошо, что он не увидел меня такой, какой я стала. Он ведь пытался меня найти… Мечтал бросить семью и жениться на мне.
