Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
На косогоре промелькнули первые дома заброшенной деревни с заколоченными окнами. Кое-где темные провалы зияли мертвой пустотой, лишь в проеме одной избенки белела полуразрушенная печь. Гулко чихнув, моторка подлетела к берегу, и прилив обдал лица сидящих в ней колючими брызгами. Слизывая с губ холодные капли, Виталий с недоумением отметил их солоноватый вкус.
Ноги помнили каждый выступ каменисто-песчаной тропы. Виталий открыл скрипучую калитку, пропустил Маняшу вперед. Старый дом возвышался на пригорке, немного нескладный, но крепкий, бронзовея матерым крестом лиственничных стропил. Крыльцо радостно всхлипнуло под ногами.
Вошли в полутемные сенцы. Нерешительный утренний луч осветил из-за спин гостей заветный угол, где стояла бадья. Виталий нагнулся: на днище посверкивала вода, и в самой середке круга плавала одинокая шафранная хвоинка. Вспомнилось, как мальчишками ставили с Егоркой донки и жерлицы на щуку. Лакомились мелкой рыбешкой тугунком, ели сырой, обмакивая в соль и даже не потроша. Ночью Виталий, мучась жаждой, крался к бадье тихо-тихо — берег чуткий сон деда-бабы…
В доме витали горький аромат сушеных одуванчиковых листьев и запах обжитого тепла. В солнечных бликах на крашенных охрой половицах вспыхивали ослепительные искры. Обгорелый фитиль керосиновой лампы на столе поддразнил язычком, выглядывая из филигранного жестяного гнезда. На кровати лежало незаконченное вязание, будто бабушка отложила его и вышла подоить корову… Виталию вдруг почудилось, что бабушка вот-вот зайдет и бросится ему на грудь, смеясь и плача. А за ней — дед, тщедушный, с прозрачной бородкой, запрыгает вокруг, не зная, как обнять захваченного бабушкой внука.
Дух родной избы исторг из горла глухой стон. Виталий подумал: сколько же лет он не был здесь — восемь, двенадцать? А ведь рукой подать, на моторке и четырех часов не плыли. Правда, в стариковском селе никто не жил. Какое-то время оставался сосед Евся — вот и деревня вся… Но Егор однажды сказал, что дед Евсей помер. Никто не знает, сколько пролежал по зиме в одиночестве, усопший, в заранее заготовленном гробу — руки крестом сложены, глаза закрыты…
Виталий с Маняшей недолго пробыли в доме. Вышли, не оглядываясь, словно стыдясь чего-то. Виталий погладил платиновое бревно стены, выдернул отставшую щепку и сунул ее в нагрудный карман куртки. Ржавые петли калитки прощально скрипнули за спиной.
Видение сделало скачок и, оставив лодку скучать на берегу, переместило их в квартиру Виталия. В ней уже сидели гости: Егор, чужой старик, женщина и козел. Никто ничему не удивлялся, будто так и должно быть — мертвые вместе с живыми. Маняша обняла старика и женщину. Егор поднялся навстречу другу. Лицо Егора было чисто умыто, глаза сияли.
— Здравствуй! — сказал Виталий.
— Да, — кивнул тот. — И ты — здравствуй.
— Мы были в деревне, Егор…
— Были — ну и что. — Друг приподнял брови и переглянулся с остальными.
Женщина позвала к накрытому столу. Сморщив лицо приятностью первой рюмки с соленым огурчиком, Виталий повторил:
— Егор, мы были там, в стариковской деревне, понимаешь? Дом деда-бабы стоит нетронутый, такой же красивый, как раньше!
Друг улыбнулся, недоверчивый карий глаз скосив на Виталия. А того понесло в воспоминания:
— Помнишь, как пацанами через чердачное окно лазили — прыг — прямо на зарод! Мама твоя сгоняла нас оттуда хворостиной. Раз у тебя резинка на штанах лопнула, и ты от нее без штанов бегал, помнишь?
Козел, которому Маняша зачем-то налила водки в жестяную банку, коротко взблеял. Словно испустил ироничный смешок.
— В доме ни пылинки, Егор, все цело, просто чудо!
Старик с каким-то странным выражением смотрел на Маняшу. То ли подбадривал ее, то ли сочувствовал. Женщина безмолвно вылавливала из винегрета оранжевые солнышки моркови. Виталий дрожащей рукой выхватил из кармана щепку:
— Все правда, не веришь, Егор?! Вот, смотри! Я ее сегодня из стены своего дома выдернул!
Друг ладонью прикрыл глаза. В сгустившейся тишине неестественно туго прозвучал его голос:
— Положи обратно в карман. Это — на память от деда-бабы. Я… не хотел говорить, огорчить боялся. Вы не могли там быть. Полмесяца назад дом твой сгорел, Виталька. Сгорел дотла. Нет у тебя дома.
— Надо строить новый, — промолвила женщина. Тщательно вытерла салфеткой губы и, сурово глянув на Маняшу, добавила: — Все хорошо на своем месте и в свое время, Мария Николаевна.
…Виталий во сне почувствовал, как ему снова хочется вдохнуть сухой аромат бабушкиных трав, обласканных солнцем копен подвяленного сена, сквозистый таежный воздух, переслоенный дымком вечернего костра… От взгорья к верховому леску скользнули тени друзей-геологов и скрылись на месте стоянки. Палатки экспедиции уже никогда не сорвет гиблый селевой поток…
Виталий с Маняшей не подозревали, что странный сон приснился им обоим. Она недоумевала, откуда в ее видениях взялся чужой, большой и светлый мужчина. Маняша не видела его раньше ни наяву, ни во сне. Виталий звал его Егором. Наверное, это был тот самый Егор, с которым бомж разговаривал во сне во вторую с Маняшей ночь.
Сидя на крыльце, Виталий покурил и оглядел двор. Освобожденное от хлама пространство стало шире, просторнее. Торец высокой поленницы, сложенной из нарубленных старых поленьев, выглядывал из дровяника весело, как пятнистая шея жирафа, отдыхающего под навесом.
Холодная вода в озере на задворках слегка туманилась. Маняша стояла по пояс в желтых охвостьях осоки и наблюдала за тем, как гибкое тело Виталия балансирует на досках мостка с ведрами в руках.
— Давай сюда, — хорохорился Мося, тряся брылами и протягивая руку за ведром. Ему почему-то показалось обидным, что Геолог решил натаскать им воды в кадку и железную бочку. — Мы совсем старичье, по-твоему? Сами не принесем?
На Мосе красовались брюки дедушки Саввы. Маняша позволила бродягам отобрать что-нибудь для себя из дедовского гардероба.
Завтракали впятером. Пятым был рыжий котяра, на удивление толстый, пушистый, с нахальными зелеными глазами. Бездомную зверюгу успел спозаранку откуда-то притащить за пазухой Кот. Будто вовсе не был бродячим, малый кот с ленивым достоинством пожирал кильки в томате из банки. Мося страшно суетился, подливал всем чаю, очевидно, чувствуя себя здесь уже хозяином.
— Кошечку бы нашему Рыжику, — умильно лопотал Кот, запуская пальцы в густую кошачью шерсть и жмурясь от удовольствия.
— Кошечку я вам как-нибудь принесу, — пообещала Маняша. Она подумала, что дурной нрав Мучачи станет гораздо терпимее, если у нее появится друг.
— Обойдешься двумя, — строго предупредил Кота Виталий. — А то дай волю — разведешь тут кошачий питомник.
Прощаясь со стариками, Маняша сказала:
— Если нужно будет, позвоните.
— Откуда? — пожал плечами Мося.
Такую редкую вещь, как сотовый телефон, еще мало кто имел. Маняша всего раз видела мобильник у директрисы.
— Тогда придите. Только вечером, днем я на работе. В общем, вот… — Маняша черкнула на бумажке адрес.
Бродяги долго махали им вслед у калитки.
…И снова было то, с чего все началось, только в обратном направлении и в утреннем свете: бомж и Маняша шли мимо трусливо брехнувшей из подворотни собаки, мимо дачных строений, вдоль деревьев с диском слабого солнца на голых ветвях, по узкой тропинке, пружинящей палой хвоей…
Дачный автобус довез их до вокзала. Надо было опять привыкать к этому миру, где они теперь ощущали себя немного лишними. Не в силах сразу расстаться, бродили по городу, заново с ним знакомясь, открывали для себя не замеченные ранее, трогательные и веселые городские подробности: круглые часы, впаянные в монолит высокого здания, — обе стрелки остановились на числе 12 в неизвестно каком Новом году; маленький колокол, подвешенный над старой церковью между двумя могучими колоколами, словно заботливо охраняемый ими; половину вывески на доме — «…херская». Первая половина — «Парикма…» — была вертикально прислонена к стене.
— По Тверской, Ямской, Херской, — пропел Виталий, смеша Маняшу.
Время бежало по улицам рысаком, а прощание затянулось. Не вписалось в скачущее вечным галопом движение минут и часов. Маняша смотрела в лицо Виталия с углубленными складками в углах твердого рта и предчувствовала, что отпущенная судьбой радость еще не израсходована. Что-то будет, по-детски поверила она, что-то хорошее и светлое, как Новый год…
Когда стемнело, Виталий испытал два жгучих желания. Ему захотелось уцепиться за Маняшу с безумной силой, с отчаянием человека, падающего вниз с головокружительной крутизны, и одновременно не видеть, не знать ее никогда. Больше того — напрочь забыть Маняшино милое, опасно родное лицо. Она так и не попросила его остаться или прийти к ней после. Маняша явно прощалась с Виталием насовсем, и он не знал, благодарить судьбу за Маняшу или проклинать.
