Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
«Бедные!» — горячо пожалела мазуриков Маняша. Сострадая кому-нибудь, она тотчас же забывала все причины и следствия, кроме самой этой острой жалости.
Кочерга резко опустилась…
Виталий не собирался пробивать чьи бы то ни было злонамеренные башки. Отставив свое орудие к стене, он развернулся и вздрогнул: между ним и воришками стояла яростная Маняша:
— Не тронь!
Он так изумился, что сделал нечаянный шаг навстречу, и Маняша сильно ударила его ладонью в грудь. Шлепок получился звонкий, как хлопок ладонь об ладонь. Добросовестная красная отметина отпечаталась на груди. Подслеповато щурясь, тати подняли головы и в ужасе уставились из-под скрещенных пальцев на странных жильцов вроде бы необитаемой дачи. «Ба, знакомые все…» — подумал и расслабился Виталий.
Жулики действительно оказались знакомыми. Причем не только ему, но отчасти до полусмерти перепуганной Маняше. Она съежилась, сообразив, что натворила, и Виталий зашелся в хохоте. Он хохотал, сгибался пополам, захлебываясь смехом, шумно вдыхал и, как сумасшедший, смеялся снова. Маняша стояла столбом. Щеки пылали, руку она растерянно вытянула в сторону. Преступную руку, посмевшую ударить любимого человека.
Виталий вытер выбитые смехом слезы. Слабый от него, не без труда приподнял замершую женщину под локотки, прижал к себе. Ласково прошептал в ухо:
— Эй, очнись! Все хорошо, заступница за мошенников! — и уже громко, с отзвуком веселой досады, крикнул: — Баста, карапузики, кончилися танцы! Мося, Кот, да отомрите же вы!
— Оба-на! Геолог! — хрипло и радостно заорал Мося, старик в кожаной куртке, распрямляя с треском баклажанные колени, все так же мелькающие в дырах штанов.
— Геолог? — не поверил везению Кот, второй бродяга с терновым лицом. Узнал Маняшу и стыдливо прикрыл рот: — Ой, мамочки, это вы, что ли?
Реакции Моей можно было позавидовать. Осклабив одутловатое лицо во всю щербатую челюсть, он широко развел руки:
— А мы тут ищем их, ищем… Наконец-то нашли! Ну, здравствуйте!
— Здорово, коли не шутишь, — усмехнулся Виталий, увертываясь от Мосиных объятий.
Старый бродяга ловко собрал разведенные руки в жест умиления и восторга:
— Пол месяца вас искали!
— Ну, присаживайтесь, — пригласил Виталий. — Рассказывайте, которая это по счету дача на вашем благородном поисковом пути…
— Зачем так сразу, Геолог? — жалобно проговорил Кот и, предваряя возможные возмущения, замахал руками. — Знаю, знаю, ты у нас самый честный, но войди в наше положение!
— Пойми, как нам хреново! — подхватил Мося. — Болт, падла, с хазы погнал, идти некуда. Думали здесь перекантоваться пока. Мы б ничего не взяли…
Прыткие лисьи глазки пробежались по дому, цепко схватывая детали. Вор не сумел скрыть разочарования:
— Да тут ничем и не поживишься, все барахло!
Несмотря на то, что визит незваных гостей не укладывался ни в какие рамки, Маняша согрела чайник, выставила на стол остатки съестных припасов. Старики не заставили долго себя упрашивать, скромно уселись и принялись за еду, стараясь не портить настроения даме громким чавканьем.
Маняша на них и не смотрела. Она уже не вспоминала о нежданном вторжении воришек, слишком занятая завтрашней разлукой с Виталием. А его чувства смешались. Он поглядывал на нее с открытым восхищением, постигая эту новую, неведомую женщину, в пугливости и беззащитности которой опять ошибся. Виталий признавался себе, что, вполне вероятно, мог быть третьим в грабительской экспедиции, не встреться ему Маняша… Эта мысль внезапно его потрясла. Тихая, кроткая Маняша храбро встала между ним и бродягами и не просто попыталась за них заступиться. Она, сама того не помышляя, встала между прошлой и нынешней жизнью Виталия.
От столь благополучной развязки неудачного похода, благодарности за хорошую еду и человеческое обхождение Кот размяк, разрумянился сквозь колючки и почти приручился.
— Вы здесь живете?
— Да, — подтвердил Виталий рассеянно. — Жили.
— До сегодняшнего дня, — пояснила Маняша. Помолчала и добавила: — А зимой, если хотите, поживите вы.
Она, конечно, прекрасно сознавала, какой страшный гнев тети Киры навлекает на свою неразумно осмелевшую голову, но почему-то не волновалась по этому поводу. На фоне главного — расставания — он был мелкотравчатым, почти ничтожным.
Пока старики, каждый в отдельности, безмолвно смаковали и со всех сторон обмозговывали внезапно свалившееся предложение, озадаченный Виталий с любопытством взглянул на Маняшу. Затем нахмурился и заявил, обращаясь, в частности, к Мосе:
— Без бардака. И если что-то пропадет…
Мося хрипло сглотнул. Ему не хватало воздуха.
— Я сети плести умею, — просипел он непрокашлянным голосом. — Сети дорого стоят, если умеючи продать. Самовязка с шелковой нитки всяко лучше китайской капронки.
— Кошку, извините, завести можно? — страстно и заискивающе заглядывая Маняше в глаза, спросил интеллигентный вор. — То есть кота. В доме, должно быть, мыши водятся…
— Ну, Кот! — засмеялся Виталий.
— Есть один на примете, — с готовностью закивал бродяга, растянув кустистые щеки в счастливой улыбке. — Тоже бездомный. Рыжий такой.
Понимая, что в последние часы перед уходом Маняша с Геологом хотели бы остаться одни, старики деликатно запросились перекемарить остаток ночи возле уличной печи под навесом. Идти им все равно было некуда.
— Да что вы, замерзнете. Спите здесь. — Маняша расстелила в углу между кадкой и печкой лоскутное одеяло.
Белая кожа Маняшиного лица золотилась в электрическом свете, длинные ресницы отбрасывали на щеки янтарную тень. В горле у Виталия перехватило. «Как она красива», — поразился он. Красота Маняши не была открытой и явной. Она зависела от падающего на нее луча, от времени дня, от настроения и мыслей — Виталий не мог их постичь.
…Как-то раз, увидев Варю утром без макияжа, — суженный книзу овал без привычных ниточек бровей, изогнутых ресниц, — он тщетно пытался скрыть разочарование и не сумел. Он обнаружил, что обычно она укрупняет и разрисовывает все свое живое, не столь броское, и искусно скрывает под масками и пудрами подлинные дух и чувство. Позже Виталий случайно обнаружил в ванной тюбик из-под краски для волос и сообразил, что цвет волос жены — тон золотого, вызревшего пшеничного снопа — не истинный их цвет. Варя не простила ему разоблачения. Предпочла отдалиться, уйти… А лицо Маняши не прятало никаких тайн. Оно всегда живо и ярко выражало искреннюю, переживаемую в тот или иной момент гамму чувств. Маняшины волосы — буйный ворох тонких, непослушных завитков — были оттенка дыма, сентябрьского тальника на реке, с отливом тающего серебра осенних листьев…
В воздухе, собравшем спокойствие и благость гостеприимного дома, Виталий и Маняша молча лежали рядом, размышляя о себе и друг о друге. «Даже если я больше его не увижу, все у меня будет по-другому», — думала Маняша. Мир вокруг не поменялся, поменялась она сама. Два ее существования окончательно сплелись и слились в одно и, может, поэтому ей казалось, что она стала сильнее, а жизнь обрела цельность и завершенность. Маняша не собиралась ни о чем просить Виталия. У нее этого и в мыслях не было. Ведь никаких планов с ним, кроме «дачного», отмеченного временем и выполненного, она не строила с самого начала.
А он ждал Маняшиных слов. Прикидывал, что сказать, хотя давно понял: его ответ — да. Виталий готовился совершить глупость… или что-то, чему не знал названия. Ожидание волновало его, как мысль о близости, и прошибало горячим током. Но Маняша лежала на краю, не касаясь даже плечом. Она тоже ждала, что он сейчас обнимет ее в последний раз.
Они ждали долго, а потом полетели к звездам, и домовой, бывший здесь настоящим хозяином, сыпал им на веки маковые зернышки дремы до тех пор, пока они не уснули.
Под утро им приснился сон. Весенний сон, и один на двоих.
…Лодка шла споро, подхлестнутая мотором корма напористо взрезала тугую волну. Недавно кончился ледоход. Выброшенная из реки, по берегу ноздреватыми льдинами умирала зима. Зеленые сумерки купались в начинающей проклевываться листве. Резкий речной ветер раздувал грудь Виталия — сердце в ней сжималось больно, часто и отдавало в пальцах холодной дрожью. Маняша, закутанная в лоскутное одеяло, сидела на носу лодки.
На косогоре промелькнули первые дома заброшенной деревни с заколоченными окнами. Кое-где темные провалы зияли мертвой пустотой, лишь в проеме одной избенки белела полуразрушенная печь. Гулко чихнув, моторка подлетела к берегу, и прилив обдал лица сидящих в ней колючими брызгами. Слизывая с губ холодные капли, Виталий с недоумением отметил их солоноватый вкус.
Ноги помнили каждый выступ каменисто-песчаной тропы. Виталий открыл скрипучую калитку, пропустил Маняшу вперед. Старый дом возвышался на пригорке, немного нескладный, но крепкий, бронзовея матерым крестом лиственничных стропил. Крыльцо радостно всхлипнуло под ногами.
