Наталья Арбузова - Тонкая нить (сборник)
У ребенка была маленькая головка, глубоко задвигавшаяся в чепчик. Ильдефонс пел над ней фальцетом рождественские колядки – дитя родилось в декабре. Виктора Кунцова впервые вызвали туда сдавать экзамен, который он с треском завалил. С испариной на лбу твердил членам комиссии – немолодым мужам необычайно благородной внешности: не знаю, не могу знать, зачем, ради чего родил я сына Александра. Обладатели высшей мудрости, казалось, сами пребывали в замешательстве – никаких инструкций от них Кунцов не получил. Неунывающий Ильдефонс появлялся буквально с потолка в восьмиметровой комнатушке Светланы на Профсоюзной – за стенкой ссорились Светланины родители. Читал впрок над чешской кроваткой б/у: «Полетела по первым цветочкам о красной весне поразведать – скоро ль будет гостья дорогая, скоро ли луга зазеленеют». Весна не застала Кунцова с Ильдефонсом на Профсоюзной – они свалили на дачу покойной бабушки Тамары Николавны. Кунцов сидел на шкурке от старой шубы, суя в печку торфяные брикеты. Ванда сновала по воскресеньям возле дома напротив, но уже с кем-то вдвоем. Ильдефонс густо молчал о Валентине, которую продолжал аккуратно навещать. Абстрактная женщина снилась теперь Кунцову только в кошмарах – она наставляла на беднягу свое разверстое жерло, изрыгая красные сморщенные тельца, и детский крик лишал его рассудка. В довершенье всех бед Ильдефонс разложил на подоконниках книги по акушерству и гинекологии. Сказал – велели, по программе нужно. Перечить ему Кунцов не решился. Если во всей этой крови и требухе, в воплях и вони есть высший смысл – ради бога. Хорошенькое удовольствие жизнь, если таково ее начало. Ильдефонс покончил с гинекологией и принялся за генетику. Прислонившись обвисшей задницей к остывающей печке, с жаром объяснял озлобленному Кунцову: самое офигенное чудо света – рожденье человеческого существа с двадцатью пальцами, двумя глазами и двумя ушами. Надо благодарно радоваться, терпя пеленки – обычные советские пеленки образца семьдесят пятого года. Но Кунцов благодарно радоваться не хотел – с первого захода его недолгий брак был бездетным.
Шкодливый Ильдефонс нарочно разжигал в Кунцове женоненавистничество, и тот поставил за вторую свою летнюю сессию целую обойму двоек – за короткие юбки, подведенные глазки и плотоядную улыбку. Одновременно неуклонно совершенствующийся маг исхитрился наделить Сашу Кунцова свойством вездесущности. Спокойно сося пустышку за деревянной решеткой на Профсоюзной, малыш в то же время с рук Валентины следил за игрой цветовой музыки, что устраивал для него Ильдефонс на стене квартиры у Велозаводского рынка. Упрямые благодетели человечества в мантиях и четырехугольных шапочках – поставили они крест на Викторе Кунцове или нет, но за Сашу Кунцова крепко взялись. Мать у мальчика была никакая, отец от его воспитанья злостно устранился. Волосы у дитяти то и дело меняли цвет от контрабандно загружаемых в его головенку общечеловеческих ценностей. Похоже, для эксперимента одного экземпляра было достаточно, и с точки зрения продолженья рода Виктор Кунцов пока что получил белый билет. Сущность отношений, установившихся у белобилетника с его наставником, уже никого не интересовала.
Мать Виктора Кунцова Элеонора Иванна поехала посмотреть внука. Дитя сидело, держа неокрепшую спинку, намного раньше положенного. Дуло на облетевший одуванчик, которому также было совсем не время. Головка мальчика была в тот день голубой, ладошки испачканы соком одуванчика. Под люстрой – гордостью Светланиных родителей – кружила большая птица навроде альбатроса, только не очень белая. Элеонора Иванна достала подарки, хотела сказать «какой хорошенький», но поперхнулась, потому что птица уронила нечто ей на голову. Свиданье было омрачено. Гостью отмыли, но дитя уж завалилось навзничь, закинув на подушку сжатые кулачки, и задрыхло. С тех пор на Профсоюзной Сашок в основных чертах был малыш как малыш – большинство приколов с ним происходило на Велозаводской.
Год прошел, как сон пустой. Виктор Кунцов уже не мог видеть оплывшей физиономии подлипалы Ильдефонса. Начал робкую охоту за крупными, тяжеловесными студентками, сам тоже мало-помалу становился квадратным. Все уж приметили его вкус и дружно гоготали, когда какая-нибудь грузная девушка раз пять ходила сдавать ему зачет. И впрямь смешно было видеть две неизящные фигуры, подолгу сидящие друг против друга. Великое это сиденье никогда ничем не кончалось. Предоставленный сам себе Ильдефонс ошивался у Валентины – у той вечно гостили спасатели, на полу лежала заготовленная для кого-то бобина троса. Ильдефонс в данный момент исследовал статистику поэтического языка. Доказывал с цифрами в руках, что речь Маяковского богаче цветаевской. Валентина лезла в драку, кончавшуюся пораженьем Ильдефонса.
Ванда вышла замуж за партийного выездного и отбыла в Индию. Лысый Боря поднялся по социальной лестнице – из мойщиков посуды в официанты. Отец Виктора Кунцова – Энгельс Кунцов – получил очередной орден. Виктора Кунцова не отчислили из Высшей школы просто потому, что из нее никого никогда не отчисляют. Так в немецких университетах девятнадцатого века можно было учиться до седых волос. Wieviel Semestre? bemoostes Haupt! Один раз еще его вызвали на ковер, пред светлые очи экзаменаторов. Спросили – чему он учит? Двадцативосьмилетний Виктор Энгельсович добросовестно показал, как берутся по частям интегралы и суммируются ряды. Верховные духовные судьи отнеслись к этому вполне серьезно. А чему учится сам? Кунцов замялся и сказал немного не по теме: «Я надеюсь на том же багаже, на тех вещах, что уже понял, защитить докторскую… практически вторую кандидатскую». Члены комиссии взглянули на него грустно, как портреты математиков со стены, и отпустили. На земле был розовый вечер, молоденький месяц запутался в ветвях. Мимо летела весна, бесстрашно, словно птица, знающая наверняка, что ружья у Кунцова нет. Половину своего рокового пятидесятишестилетнего срока он уже прожил. Шел, думал: когда освободится доцентская ставка и кому ее отдадут.
Интересно теперь на Профсоюзной-Велозаводской: дитя пошло ходить. У Виктора Кунцова преобладает странное настроенье. Ему стыдно, что давно не был – от угрызений совести он все нейдет и нейдет. На Профсоюзной дитя кушает, купается, надевает чистые рубашонки. На Велозаводской играет с Ильдефонсом и Валентиной в очень странные игры. Валентина закрывает листом бумаги картинку. Сашок вынимает из коробки такую же – скажем, разрезанный арбуз. Ладно, эффект Розы Кулишовой отработан. Ильдефонс прячет конфетку в дальней комнате и ведет туда Сашка за руку. Сашок конфетку безошибочно находит, сует за щеку. Эффект Вольфа Мессинга закреплен. Приехала бабушка Элеонора Иванна – на Профсоюзную, конечно. Дитя сказало: «Не подходи, ты страшная». Дедушка Энгельс, услыхавши такое, вообще не поехал, а он был гораздо страшней. Виктор Кунцов кой-как пересилил себя и ходит повидать Сашка, только на Велозаводскую. На Профсоюзную – ни ногой. Сидит, гладит оранжевую головку сына, а тот спрашивает: «Папа, скоро я пойду в Высшую школу?» Папа в растерянности кивает головой, дитя считает по пальчикам планеты солнечной системы: Земля, Венера, Марс, Сатурн, Юпитер… Вот тебе и сорока-ворона… кашку варила, деток кормила. Ильдефонс мотается рапортовать об успехах дитяти чуть что не каждую неделю, упоминает вскользь и об отце. Виктору Кунцову только двадцать девять, а он уж получил доцентскую должность. Всех растолкал, на троих собрал неопровержимый компромат. Согласно первой версии карьеры – делал все то же самое, но достиг этого результата лишь в тридцать три.
Сашок пошел в свою школу четырехлетним, за ним присылали ежедневно в восемь утра. Раздавался легкий щелчок, и Саш исчезал с Велозаводской – в последние месяцы он ночевал одновременно и там, и на Профсоюзной. Валентина организовала ему во время сна курс быстрого чтенья. Мирно укладываясь спать после «Спокойной ночи, малыши», он утром знал наизусть «Медного всадника». Умываясь, радостно возвещал: «Темно-зелеными садами ее покрылись острова!» На Профсоюзной заспанная Светлана водила его в детсад. Саш прилежно учил «камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич», но в Высшей школе этого декламировать не пытался. Там именитые педагоги заметили у мальчика сразу несколько даров, и в частности дипломатический, редкий в столь юном возрасте. Стоял сентябрь – время начала занятий у нас, на земле. Там, чуть повыше, еще было жарко, листва скорее краснела, чем нежели желтела на непривычных для нас лиственных деревьях: буках ли, грабах не то чинарах. Ученики младшей группы сидели на помосте средь кроны большого платана. Учитель подъезжал к ним в специальном высоком кресле, как старенький Мравинский. Да он и был стар, этот учитель. Вот сейчас идет урок, посвященный обычаям нецивилизованных народов, и Саш, обвязавшись пальмовыми листьями, с упоеньем стучит в там-там. Облака играют друг с другом в пятнашки, и земля так далеко, что о ней уже не помнишь.
