Костас Кодзяс - Забой номер семь
– Ну ладно, – сказал он. – Брось эту чепуху, ты уже не ребенок.
– Чепуху? – пробормотал Георгос.
– Отправиться на край света изучать звезды, когда у нас здесь целое предприятие… Ты понимаешь?
– Нет, папа, я вас не понял. – Он тогда еще говорил отцу «вы».
– Твое место – в моей конторе. Ты мой сын, и когда-нибудь к тебе перейдет все мое дело. Тебе следует научиться руководить предприятием. Ты уже взрослый, и хватит добивать себе голову всей этой книжной ерундой.
И, не замечая, как побледнел юноша, он повторил ему историю про свечки, добавив:
– Итак, Георгос, ты поступишь в высшее экономическое училище и с завтрашнего дня будешь ходить в контору.
Фармакис принял такое решение, поскольку с его точки зрения оно было вполне разумным. Любой капиталист, владеющий таким доходным предприятием, распорядился бы столь же категорично будущим своего сына. Точно так же никто из знакомых не осудил бы его за то, что он не разрешил Георгосу жениться на его соученице, некрасивой девушке в очках, которая в течение трех лет дружила с· ним. Даже госпожа Эмилия, обожавшая Георгоса, заявила тогда, что она «не переживет, если это чучело, от которого» пахнет потом, станет ее невесткой»…
Стараясь не шуметь, Алекос снова опустился на диван: и весь обратился в слух.
– Я не могу больше жить с этой женщиной, – сказал: Георгос, не отрывая взгляда от большой картины, висевшей на стене за спиной отца. Когда он бывал расстроен, то всегда избегал смотреть в глаза собеседнику.
Фармакис сразу помрачнел.
– Почему?
– Я не могу вернуться к ней в дом. Я не могу ее видеть. – Голос у Георгоса дрожал.
– Почему? – Фармакис крикнул так, что у него побагровела шея. – Георгос не отвечал и не смотрел на него. – Открой же наконец рот и перестань глазеть на картину. Ты меня раздражаешь. – Затем, несколько смягчившись, он добавил: – Ну, Георгос, скажи мне, что случилось. Может быть, ты поссорился с Зиньей? Э, да все супруги рано или поздно…
– Супруги – да, но мы не супруги. Почему, папа, ты притворяешься, что не знаешь этого?
– Ты в своем уме?
– Мы никогда не были супругами, кроме нескольких ужасных, отвратительных минут. – Он помолчал немного, а потом спросил шепотом, не отрывая глаз от картины: – Зачем ты делаешь вид, будто ничего не знаешь, ведь ты распорядился всем, как хотел. Ты распорядился моей судьбой!
– Подожди, успокойся, Георгос. Прежде всего сядь в это кресло. Прекрасно! – Он сам сел напротив и по привычке раздвинул колени. – Посмотри теперь на меня Так! Я тебя спрашиваю: ты когда-нибудь понимал, какое значение для предприятия имеет наше родство с Георгиадисом? Этот мошенник мне еще заплатит… – Фармакис встал и принялся шагать по комнате. – Я лучше чувствую себя когда хожу, – сказал он, закуривая. – Я не знаю, что произошло у тебя с женой. Ты мне расскажешь. Нет, не перебивай, дай кончить. Перед твоей женитьбой дела наши были не блестящи, ты знаешь. Англичане с ожесточением нападали на нас… Без ссуды… другого выхода не было. Чуть не пришлось за бесценок продать мои акции. – Он был настолько взволнован, что забыл о своем дипломатическом «наши». – Мы сидим на золоте. У нас самые богатые в Греции залежи и самый калорийный уголь. Я могу на одну треть удовлетворить потребность страны в топливе, – Его рука, державшая сигарету, дрожала. Он затянулся несколько раз подряд. – Больше того. Двадцать лет я боролся за это… и вот продавай за бесценок свои акции! С Георгиадисом нелегко было сначала поладить. Он поддерживал клику авантюристов, которая по дешевке скупала в Македонии шахты. Американцы прислушиваются к Георгиадису и считаются с ним гораздо больше, чем с правительством. Они прочат его в премьер-министры и держат в своих руках. Да, мы воюем с самим богом и чертом, но пришло время!.. – завопил вдруг он. Затем, помолчав немного, продолжал уже более спокойно: – Для тебя это темный лес. Ты умел только твердить, как попугай, о луне и звездах и шататься по лекциям и концертам с этой… с этим чучелом, как называла ее твоя мать. А наше предприятие – наш хлеб! Ну ладно, к счастью, мне удалось выкрутиться. Еще до твоей женитьбы на Зинье мы получили ссуду. Я пустился во все тяжкие, продал все до нитки и заказал оборудование, пробил новые штольни, начал строить завод и теперь жду. Как только нам утвердят субсидию, акции компании поднимутся в десять раз… Да вот твой тесть, этот мошенник… – Он потянулся за телефонной трубкой.
– Хватит, наконец! Я слышу об этом с утра до вечера в конторе! – вдруг закричал с надрывом Георгос и заткнул уши, – Я… я говорил тебе… Зачем ты заставил меня жениться на Зинье?
– Неужели ты такой дурак, что не понимаешь? – заорал возмущенный Фармакис.
– Дурак… – голос Георгоса прозвучал тихо и печально.
Фармакис сразу остыл. Смущенно и вместе с тем виновато смотрел он на сына.
– Прости меня, – пробормотал он.
– Ничего, папа. Я с детства привык слышать это, – сказал тот с горькой улыбкой. – Дурак! И жена назвала меня так в первую брачную ночь. Я хотел поговорить с ней серьезно… Пока мы были помолвлены, я не нашел удобного случая, чтобы поговорить с ней. Или мешали другие люди, или, куда бы мы ни пошли, она оставляла меня одного. Но в тот вечер в номере гостиницы я понял, что время пришло. Как можно, не объяснившись друг с другом, строить совместную жизнь и оставаться честными и искренними? – Он запнулся. Видимо, ему было трудно и в то же время противно открывать свою душу. – По правде говоря, Зинья мне страшно нравилась. Я был всегда робок с женщинами. Единственной девушкой, в присутствии которой я никогда не стеснялся, была… чучело, как вы с мамой ее называете. Но история с этой девушкой будет мучить только меня, и никого больше. Да, Зинья понравилась мне с первой минуты, как только я увидел ее. Меня очаровало ее лицо, фигура, голос, кокетливая манера сидеть, ходить, разговаривать, ее смех, шутки, даже пустая болтовня – любимое занятие женщин ее круга. Я вообразил, что она ждет этого объяснения и повернулась спиной для того, чтобы мне легче было начать. Я подошел к ней. От нее исходил запах духов, от которых у меня закружилась голова. Все же я заговорил. Но не успел кончить, как она резко повернулась ко мне и крикнула: «Не валяй дурака!» – «В чем дело, Зинья?» – пробормотал я. «Наш брак, мой дорогой, всего лишь mariage blanc,[30] и только». Она принялась возбужденно ходить из угла в угол, шепча: «Боже мой, какая скучная ночь!» Потом попросила, чтобы ей подали вина. Она пила бокал за бокалом. Я потерял дар речи и только смотрел на нее. Вскоре Зинья опьянела и начала смеяться. «Mariage blanc, – восклицала она, и ее душил смех. – Mariage blanc, но мы ничего по потеряем, если проспим эту ночь вместе». У меня волосы встали дыбом. Я хотел убежать, чтобы не слышать ее пьяного смеха, но прирос к месту и не мог пошевельнуться. Она сбросила с себя платье, затем белье. Танцевала передо мной и пела. Вдруг она остановилась. «Что за тоскливая ночь! Скажи наконец хоть слово, Георгос», – сказала она, Я молчал. Раздетая, она продолжала пить. Потом вконец опьянев, сорвала с меня очки и прижалась ко мне. Было так страшно, так страшно!
Его тонкое лицо покрылось капельками пота. Он снял очки и протер носовым платком стекла.
– Бесстыжая! – вырвалось у Фармакиса, и он стукнул кулаком по столу. – Чего ждать от дочки этого дегенерата?
– Но самое ужасное: вместо того чтобы презирать Зинью, я влюбился в нее как безумный. Мне надо было уйти в ту же ночь, но я не нашел в себе сил. Если человек оказался тряпкой и сдался, ему трудно потом поднять голову. Все это время мы жили под одной крышей. Утро я проводил в конторе. После обеда сидел дома и читал. Научные исследования, за которыми я следил по журналам, выводили меня из равновесия. Я забросил все. Думал: какой толк? Время ушло. Рула, чучело, вышла замуж. Жизнь, которую я мечтал прожить с ней, погублена из-за моего безволия. На что еще надеяться? Я от тебя не скрою, Рула все время уговаривала меня бросить контору и уехать в Лондон или Америку. Я пошел бы даже в дворники, чтобы учиться, если бы ты отказался присылать мне деньги.
– Глупости, – возразил Фармакис. – Имея состояние, изучать звезды, а йотом вернуться на родину и зарабатывать гроши!.. Что же будет с моими шахтами?
Он готов был добавить хвастливо: «Не все ли равно, кем быть – ученым или лавочником? Чтобы добиться успеха в обществе, нужны деньги. О том, чего ты стоишь, люди судят по твоему карману, а не по чепухе, которую ты мелешь».
Но сын не дал ему договорить.
– Что поделаешь! – пробормотал он, печально покачав головой. – У Зиньи была своя компания, свои друзья, и часто она возвращалась домой на рассвете. Мы жили каждый своей жизнью, как многие супружеские пары из высшего общества. В конце концов люди ко всему привыкают. А я вот не мог привыкнуть. Мучился и страдая. С одной стороны, я любил Зинью и без памяти ревновал. С другой – презирал себя за то, что так низко пал и не нахожу в душе мужества покончить с этим унизительным положением. Когда она представила мне одного молодого человека и по их обращению друг с другом я понял, что это ее любовник, во мне с новой силой вспыхнули два чувства – ревность и презрение к себе. Они душат меня.· На прошлой неделе я вошел к ней в комнату в то время, когда она одевалась. Стал умолять ее, чтобы она не уходила, осталась со мной, изменила образ жизни. Повернувшись, она в недоумении посмотрела на меня. «Зинья, – воскликнул я, – больше я не выдержу. Сжалься надо мной!». – «Ты с ума сошел, Георгос», – сказала она. «Ради бога, постарайся понять меня, так дальше продолжаться не может», – решительно заявил я. «Пожалуйста, не суй нос в мою жизнь, – бросила она, – ты не имеешь на это никакого права. Я же никогда не вмешиваюсь в твои дела».
