Ольга Славникова - Легкая голова
Максим Т. Ермаков совершенно не выспался. Руки на руле “Тойоты”, холодные, как на них ни дыши, то и дело утрачивали связь с головой. “Тойота” тащилась медленно, и маленький, как табуретка, фургончик социальных прогнозистов тоже еле плелся позади. Тем не менее, Нагатинский метромост – вот он. Уже середина моста. Приехали. Нарушая все дорожные, уже совершенно неважные, правила, Максим Т. Ермаков припарковался. “Неужели я взаправду делаю это?” – спросил он себя с отстраненным удивлением, выбираясь из автомобильного тепла в мелкую морось, моментально оклеившую руки и щеки своей промозглой субстанцией. Вякнула сигнализация, “Тойота” померкла. Социальные прогнозисты тоже встали поодаль, забыв погасить слезящиеся фары, похожие на воспаленные глаза больной собаки; за ветровым стеклом, обсыпанным испариной, Максиму Т. Ермакову почудилось движение двух согласованных теней, из них одна была в теневой двугорбой шляпе. “Забыл пистолет”, – подумал Максим Т. Ермаков. Однако ПММ обнаружился в правой руке, угловатый, неловкий, не знающий, куда смотреть.
Максим Т. Ермаков перегнулся через низкую ограду. Вода была густа, черна, как деготь; невозможно было определить, в какую сторону она течет. Уступы жилого массива горели, будто головни, на другом берегу и отражались в воде в недостроенном виде, с размазанными, расквашенными огнями. Не верилось, что где-то там, внизу, под слоем дегтя, притаился Вованище, поджидает падения грузного тела, готовится дать телу кислород. “Давай, блин, уже не тяни”, – скомандовал себе Максим Т. Ермаков, краем глаза уловив, что социальные прогнозисты выбираются из своего квадратного фургончика. Как будто они могут помешать. И все-таки приближаются, суки, ступают на цыпочках. Ладно, патриоты, сейчас у меня получите, приготовьтесь принять желаемое за действительное. Гидрокостюм на Максиме Т. Ермакове сопел от пота, не давал задрать согнутую ногу на нужную высоту. Тогда Максим Т. Ермаков просто лег на ограждение животом и, ощутив в желудке толстый передавленный ужин, торопливо перевалился.
Сразу речная вода приблизилась, ожила, зачмокала, ожил ее плотский женский запах, поплыли, будто масло по черной сковородке, жидкие огни. Теперь Максим Т. Ермаков едва держался заведенной за спину рукой за ледяное перильце и ясно ощущал, что на ногах у него не настоящая обувь, а резиновые боты, сквозь которые прощупывался до последней шероховатости наклонный карниз. “Сейчас свалюсь, не выстрелив, спасать полезут, гады”, – быстро подумал он, и правая его рука, ставшая внезапно намного длиннее левой, описала в воздухе странную дугу. Твердый металлический кружок коснулся лба, бровь под ним задрожала, забилась, и на мгновение Максим Т. Ермаков почувствовал насквозь всю суставчатую, злую машинку для убийства, только и ждущую, чтобы указательный на курке дернулся. “Тихо, тихо, тихо”, – прошептал Максим Т. Ермаков сквозь стиснутые зубы, и тут его в наморщенный лоб словно лягнула лошадь.
Секунду он был в нигде, с желудком в груди, резкий воздух рвал его на тряпки, черная вода косо неслась на него, из-под него, внезапно ускорив течение, – и тут его оглушило взрывом, гораздо сильнейшим, чем выстрел. Он взорвался в реке, будто первомайский салют, целым облаком свинцовых и желтых пузырей – а наверху двое социальных прогнозистов торопливо заняли то самое место, где только что перевалил через ограду толстый самоубийца.
Максим Т. Ермаков, бесплотный, с воздетыми руками и с ветровкой у горла, погружался в густеющий мрак. Из мрака возникла, тихо бурля, долгоногая тень, резиновая рубчатая лапа легла Максиму Т. Ермакову на плечо, в сизый оскал утопающего ткнулся загубник. Помедлив, тень плавно приложила кулаком по круглой спине объекта, и от этого студенистого сотрясения Максим Т. Ермаков очнулся, втянул немного мертвого, искусственного воздуха. Его голова, бесформенный пузырь, распространяла в напирающей водной толще неровные кольца боли. Голова приоткрыла в воде тяжелые глаза: темнота колыхалась вокруг неровными сгустками, и одна из темнот была человеком, близко придвинувшим к Максиму Т. Ермакову стеклянную плоскую морду. В сумраке Максим Т. Ермаков смутно различил за стеклом сырые, набухшие черты, похожие на рыбные консервы в открытой банке, и не узнал Вована с этим толстым бледным носом и безбровым лобным выступом, отливавшим маслянистой белизной.
И все-таки это был, несомненно, Вован. Обернувшись темной лентой вокруг Максима Т. Ермакова, он подхватил его под мышки и, продолжая питать безвкусным воздухом из своего баллона, повлек вперед, против упругого и странно комковатого течения реки. Если наверху шел дождь, то под водой, казалось, сеялся медленный серый снежок; в узком, едва желтоватом луче фонаря, тлевшего у Вована во лбу, медленно прошла какая-то покореженная, покрытая грубым инеем, железная конструкция. Максиму Т. Ермакову мерещилось, будто он спит и видит бред. Тело его, безвольно повисшее в Вовановых когтях, плохо держало равновесие над жирно густеющим дном – но всякая попытка загрести рукой или ногой пресекалась сверху плотным ударом кулака, от которого сердце Максима Т. Ермакова на секунду превращалось в кляксу. Максим Т. Ермаков давал себя тащить почти вслепую – но все-таки разжмуривался, впускал под веки мутную резь и тогда улавливал сбоку движение еще одной упругой черной ленты в ластах, призрачный свет фонаря, серую струйку пузырьков. Конечно, это удвоение (или утроение, потому что сзади вроде бы маячил дополнительный, похожий на тусклый пластиковый стаканчик, электрический раструб) было иллюзией, порождением зыбкой головы. Максиму Т. Ермакову было дурно, желудок судорожно сокращался, в ушах стояли тугие шершавые орешки.
Наконец дно косо поднялось, обрисовались покрытые коростой грубые камни, точно попавшие сюда с Луны; сонные рыбешки, висевшие, будто бельевые прищепки, на каких-то осклизлых стеблях, разом прянули прочь – и Максим Т. Ермаков, вздернутый под мышки, внезапно вырвался из плотной, ахнувшей стихии, отяжелел, засучил ногами, выплюнул загубник, вздохнул сырого, живого воздуха, отдававшего дымом костра.
Его грубо волокли задом наперед на низкий берег, выступавший справа и слева драными, мокро блестевшими кустами. Костер и правда горел, красный, как кусок сырого мяса на пару, и Максим Т. Ермаков подумал, что Вован сошел с ума. Тут же он увидал и самого Вована: тот сидел, нахохлившись, в каком-то убогом черном пальтеце, и протягивал алые с исподу лапы к жару углей; под глазами его, казалось, было густо насыпано красного перцу, и эти глаза – капли темного масла в багровых морщинах – старательно избегали Максима Т. Ермакова.
Пораженный, Максим Т. Ермаков обернулся к тому, кто его тащил. Незнакомый мужик, каждый бицепс размером с ягодицу взрослого человека, уже освободился от ласт и баллона и теперь стягивал подрасстегнутый шлем, выпрастывая белесые волосики, похожие на мокрое куриное перо. Тем временем из реки, с громадными глянцевыми ластами в воздетой руке и с маской во лбу, выбирался еще один водолаз, поодаль вспучился из тихой воды другой, третий – всего шесть лоснистых, с масками будто красные прожекторы, черных существ. И все они поперли на топкий бережок, бурля взбаламученным илом, на ходу снимая с себя части своей инопланетной анатомии, неразборчиво перекликаясь трубными сырыми голосами. Тут Максима Т. Ермакова повело, сжало болезненной гармошкой, и горький ужин его выплеснулся из утробы в лохматую траву.
Когда он очнулся от краткого, сжавшего мозг, небытия, то увидел прямо перед собой простые, как калоши, черные ботинки, на которые налипли пегие прелые листья. Крупно дрожа от холода в мокром неопрене, спускавшем на тело отжатую воду, Максим Т. Ермаков заворочался и грузно перевернулся. Кравцов Сергей Евгеньевич сидел перед ним на корточках, свесив серые кисти рук между маленьких коробчатых колен, и смотрел из глубины своих бесформенных глазниц очень внимательно.
– Ну, здравствуйте, Максим Терентьевич, – произнес он, комфортабельно покачиваясь, будто на рессорах. – Вы все-таки сделали это, поздравляю. Получилось красиво, хотя и совершенно бесполезно.
– Так вы с самого начала?… – просипел Максим Т. Ермаков.
– Разумеется, – снисходительно подтвердил главный головастик. – Мы, собственно, ожидали, что вы предпримете подобную попытку. А тут прибегает к нам человек, – Кравцов коротко кивнул в сторону приподнявшегося, с откляченным задом, Вована, – прибегает и рассказывает: так, мол, и так, собирается ваш объект прыгать в воду для киносъемки, позвал меня тренироваться. Прибежал, между прочим, в тот же самый вечер, когда вы его к себе увезли, дали денег и угостили. Благоухал в нашей скромной конторе вашим французским коньяком. Каково?
На эти слова полусогнутый Вован, не решавшийся ни распрямиться, ни сесть, расплылся в смущенной улыбке и часто-часто заморгал, точно его хвалили, хвалили и перехвалили.
