Ольга Славникова - Легкая голова
Только один из посетителей квартиры – а может быть, горячечного бреда – казался больному знакомым и даже родным. Костлявый старик в коричневом, несколько подгнившем костюме, с подбородком как торчавший вперед присоленный сухарь, возникал откуда-то из стены и, постукивая облупленной палкой по штанинам ночного дежурного, сгонял того с кресла. Согнанный социальный прогнозист, вытаращившись на старикана, что-то бормотал в кулак, где у него была зажата коробочка рации, и исчезал из поля зрения. Старик внимательно смотрел на Максима Т. Ермакова похожими на вареные луковицы мутными глазами.
– Деда, ты? – Максим Т. Ермаков приподнимался на локте, силясь получше вглядеться в густое сплетение морщин.
Тогда, под пристальным взглядом больного – знавшего даже в бреду, что деда Валера вроде как помер, – морщины на лице посетителя растворялись, палка таяла в воздухе, оставляя по себе на несколько секунд призрачную черту, – и вот уже в кресле сидел, подавшись вперед, мосластый малый лет тридцати, с чубом в виде вертолетной лопасти, спущенной на лоб, с тонким, язвительным ртом, слева растянутым больше, чем справа. Костюм также претерпевал метаморфозу: теперь это были дешевые порты в полоску с таким же полосатым пиджаком.
– Деда, они сказали, что ты очень вредный человек. Что мне с ними делать, как разрулиться? Подскажи, – попросил Максим Т. Ермаков помолодевшее привидение, набиравшее, чем дольше на него смотреть, все больше живой, подробной реальности.
– На хрен ваш краткий курс, не буду учить, – вдруг отчетливо произнесло привидение голосом самого Максима Т. Ермакова.
Не было уже никакого кресла, никакой Просто-Наташиной квартиры. Тридцатилетний деда Валера сидел на хлипком стульчике в канцелярского вида комнате, половину которой занимал громадный, как телега, письменный стол. За столом сутулился, сплетя короткие пальцы корзинкой, коренастый мужчина в полувоенном френче, на котором тускло горел, похожий на деталь какого-то станка, советский орден.
– Товарищ Ермаков, ты с такими вещами не балуйся, – умоляюще проговорил орденоносный мужчина, поеживаясь. – Ты хоть и герой-стахановец, а партия на это может и не посмотреть. Тебя честью призывают вступать, потому что нельзя рабочему с твоей славой ходить беспартийным. Ну, это же неправильно, пойми! Ну, это же все равно что тебе ходить голым!
Разволновавшись, мужчина вскочил из-за стола, вытащил из кармана черных галифе грубый портсигар, на крышке которого был выбит зачаточный, напоминавший птичье гнездо с одним выпуклым яичком, герб С.С.С.Р., и распахнул его перед невозмутимым дедой Валерой. Деда Валера хозяйственно, не спеша, выбрал из-под резинки все имевшиеся внутри четыре папиросы, три спустил в карман пиджака, четвертую закурил, крепко ударив зашипевшей спичкой о крупный коробок. Потом выпустил дым подвижным, ухмыльнувшимся в воздухе колечком и стал безо всякого интереса глядеть в пасмурное окошко.
Орденоносный мужчина вернулся к себе на рабочее место, отхлебнул коричневого чая из граненого стакана в мятом подстаканнике. Максим Т. Ермаков наблюдал все это, оставаясь как будто в кровати, теперь имевшей вид какой-то облачной люльки, и поражался тому, как ясно он все воспринимает, что среди этого бреда он куда здоровей, чем наяву.
– Ты, товарищ Ермаков, чуждый элемент. Кулацкой ты закваски, как я погляжу, – сокрушенно проговорил орденоносный мужчина, очевидно, тамошний топ-менеджер. – Вижу, я ошибся, когда выбрал тебя для стахановского рекорда. Все тебе обеспечил: крепежный лес, вагонетки. Четырех крепильщиков к тебе приставил. У Алексея Стаханова на его рекорде только двое было! При таких условиях любой забойщик дал бы твои двести тонн угля за смену!
– Да не любой, не бреши, – лениво отозвался деда Валера, сощурив светлые глаза, пронизанные неприятной желтизной. – Вон, твои забойщики: поставишь – стоит, положишь – лежит. И ты меня, товарищ Аристов, не кори. Тебе нужен был стахановский рекорд, не мне. Шахта три года ходила в отстающих, тебя уже органы хотели сажать как вредителя. Ты только шашкой умел махать в гражданскую, так тоже не посмотрели бы, что герой. Живо разоблачили бы как шпиона вражеской разведки. Ты через меня шкуру спасал, жопу свою разжиревшую спасал. Скажешь, не так?
Топ-менеджер за столом поперхнулся остатками чая, вытер мокрый рот рукавом.
– Это ты разжирел, товарищ Ермаков, – произнес он сдавленно. – Зарабатываешь в месяц без прогрессивки больше двух тысяч рублей. Путевку тебе бесплатную дали в санаторий. В баню бесплатно, в парикмахерскую бесплатно. Квартиру выделили! Отдельную! Из двух комнат на одного! Зачем тебе бесплатная баня, если у тебя теперь есть ванна?
“Так, значит, деду дали-таки квартиру!” – обрадовался Максим Т. Ермаков. Деда Валера, судя по всему, тоже был доволен полученными бонусами. Он одобрительно кивал в ответ на возмущенное перечисление благ, свалившихся на “кулацкий элемент”.
– Еще ордер мне должны на ботинки и на мануфактуру, – напомнил он деловито, когда товарищ Аристов выдохся.
– В коммерческом магазине иди покупай! С твоими получками, – топ-менеджер, побагровев, вытащил из кармана грязный кусочек сахара, похожий на осколок гранита, и сунул за плохо выбритую щеку.
“Хочет курить”, – понял Максим Т. Ермаков.
– В коммерческом дорого, – рассудительно сообщил деда Валера изнемогающему менеджеру. – Раз положено, так и давайте.
Товарищ Аристов уставился на молодого деда Валеру совершенно больными глазами, точно недоумевал, почему забойщик Ермаков – только один человек, раз у него две комнаты.
– Ну, послушай, товарищ Ермаков, ну чего ты уперся, как бычок на скотобойне, – проговорил он примирительно. – Ну, освой ты эту книжку. Ты же грамотный, четыре класса как-никак. Никто тебе не будет устраивать экзамена. Весь народ изучает сталинский краткий курс истории нашей великой партии. И ты почитай, в конце концов, не по-французски написано!
Деда Валера не спеша ввинтил папиросу в цветочный горшок, откуда на него доверчиво смотрела похожая на Микки Мауса бархатная фиалка, и перевел незаинтересованный взгляд на стену, поверх головы расстроенного топ-менеджера. Там, в аскетической рамке из крашеных реек, висел портрет рябоватого дяденьки, чьи выдающиеся брови, нос и усы вместе казались карнавальной маской, из тех, что надевают на нормальное лицо при помощи резинки. “Товарищ Сталин!” – с нехорошей радостью узнал рябого Максим Т. Ермаков.
– Я лучше французский выучу, чем краткий курс, – сообщил деда Валера, больше портрету, чем товарищу Аристову.
На это товарищ Аристов хлопнул себя по коленкам и расхохотался. Казалось, он вот-вот пустится вприсядку.
– Французский? Ты? С твоими четырьмя классами? – произнес он наконец, едва не задохнувшись от стараний смеяться как можно громче. – Я его в гимназии семь лет учил! Не помню почти ничего! Ты же сам из деревни, земляная башка! Какой тебе парлэ франсэ?
– А если выучу за год, с кратким курсом отвяжетесь от знатного стахановца? – вкрадчиво спросил деда Валера и тут же напомнил: – Учителя на дом для стахановцев бесплатно!
– Ну, уж тогда!… Тогда конечно! – осклабился товарищ Аристов. – Вот, товарищ Румянцева, на рабфаке преподает, очень серьезная барышня, из бывших, из Питера. Она и станет тебя учить. Французскому, так сказать! Она врать не будет, никого не удостаивает враньем. Как есть, так и сообщит про твои успехи. Только сроку вам не год, а полгода. На областное совещание стахановцев ты должен ехать партийцем!
– Заметано!
Деда Валера, будто великую ценность, вынул из кармана полосатых портков свою грубую, как у железной статуи, шахтерскую руку и протянул товарищу Аристову. Тот охотно сунул в капкан свою, изжелта-белую, – и Максим Т. Ермаков догадался, что это неравное рукопожатие поспособствовало в цепи причинно-следственных связей его появлению на свет.
Тем временем дежурный социальный прогнозист связался по своей коробочке с кем было нужно, и в комнату ввалились трое, а может быть, четверо – Максим Т. Ермаков опять плохо различал предметы и видел только контуры, заполненные мутной субстанцией, похожей на воду, в которой моют акварельные кисти.
– Гражданин, вы как сюда попали? – обратился к деде Валере самый крупный и мутный из вошедших. – Вы кто: сосед, родственник? Почему вас пропустили к больному?
Деда Валера только ухмыльнулся, растянув к ушам концентрические морщины, и продолжал спокойно посиживать в кресле. Вошедшие переглянулись. В них, точно в сосуды, опять спустились набравшие пигментов акварельные кисти, и было видно, как в головах разбалтывается темнота, проникая во все телесное вещество.
– Майор Селезнев, особый отдел, – официально представился крупный, у которого в голове бултыхалась не кисть, а целое помело. Он протянул сморгнувшему деду Валере квадратную ксиву, на которой блеснул золотой двуглавый птенчик. – Ваши документы попрошу.
