Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог
На следующее утро я снова посмотрела на балкон внизу, и снова там стояли мужчины, они стояли и курили. Светило солнце, и все они курили по-разному: одни очень медленно, другие очень быстро. Сигарета была важнейшим реквизитом социалистов.
Когда я курила дома, я забывала иногда свою горящую сигарету в пепельнице, шла на кухню, там брала себе новую, возвращалась в комнату, обнаруживала первую в пепельнице и тогда курила две сразу. Когда я приходила домой после партийных собраний, тетушка Топус говорила мне:
— Как от тебя несет! Проветри одежду!
На многих балконах я видела вывешенные на проветривание пиджаки, брюки и думала про себя: когда нас будет совсем много, на каждом балконе будут проветриваться социалистические штаны. Я думала, что все левые курят. Когда я ночью возвращалась на последнем пароходе на азиатскую сторону и видела молодых людей, у которых в руках были сигареты, я думала, что они все левые. Тогда я тоже закуривала сигарету, чтобы дать им понять, я тоже из левых. Многие грузчики, ходившие по мосту через бухту Золотой Рог, курили. На спинах у них были приторочены седла, как у ослов, и они тащили на себе пачки бумаги, ткани, канистры с маслом. Они шли, согнувшись крючком, и пот капал с их лиц, и они выплевывали непотушенные окурки прямо на землю.
На фотографиях 1872 года можно видеть курящих шляпников; или вот 1885 год, первый вождь рабочего класса, грузчик, которого потом посадили; 1872 год, портовые рабочие, первая забастовка, тоже курят. В 1927 году в Стамбуле было убито пятнадцать портовых рабочих, рядом с погибшими стоят их друзья, они стоят и курят.
Я радовалась, когда видела, как наш педагог Мемет, не успев выйти после занятий в коридор, тут же закуривал сигарету. Если я видела сапожника, который курит, я приносила ему свои сношенные туфли, садилась на стул и, пока у него рот был занят гвоздями, которые он по одному вбивал в подошву моих старых туфель, я пыталась втолковать ему, почему он должен голосовать за рабочую партию. Я говорила:
— Америка выжимает из нас все соки. Если вы случайно молотком повредите себе руку, что вы будете делать? У вас нет даже страховки. Капитализм — это молот, Демирель — это гвоздь, а мы — подошвы.
Сапожник не мог разговаривать, потому что во рту у него были гвозди. Его дымящаяся сигарета лежала на крышке от жестяной коробочки. Если я видела курящего зеленщика, я тоже заходила к нему в лавку. Я покупала два яблока и думала, как бы мне половчее начать разговор о партии, но стоя заводить разговоры было трудно. Зеленщик спрашивал меня:
— Что-нибудь еще, сестричка? Чего тебе положить? Скажи, я достану.
У одного молодого зеленщика сигарета была заткнута за ухо. Я спросила:
— Яблоки быстро гниют?
— Да, — сказал он.
— Яблоки гниют, а люди стареют. У вас есть пенсионная страховка? Америка эксплуатирует нас. Америка толстеет и жиреет, а мы всё худеем и худеем.
У зеленщика были красные щеки, теперь они стали еще краснее.
— Вы учительница?
Я поняла, что он запал на меня, и поспешила уйти из лавки.
— До свидания, моя учительница.
В «Капитане» один из интеллектуалов рассказал мне, как их пригласила к себе одна богатая женщина. Четырнадцать человек. Они пошли к ней, сидели в красивой гостиной, она играла на пианино, потом встала и сказала:
— Теперь все разденьтесь. Я тоже пойду разденусь, а потом вернусь.
Интеллектуалы посмеялись и разделись. Они сидели раздетые и ждали. Женщина вернулась, но она была не раздетая. Она села на свой стульчик у пианино и стала смотреть на четырнадцать голых мужчин. Потом она протянула каждому по сигарете и каждому дала прикурить.
Иногда тетушка Топус просила у меня сигарету. Тогда она говорила:
— Дай мне немного денег на саван.
Иногда ко мне приходил кто-нибудь из моих соучеников или товарищей по партии. До поздней ночи мы сидели на кухне, пили чай и разговаривали. Отец кричал мне из спальни:
— Дочь моя, что случилось? Почему ты не спишь?
— Ничего, папа! — кричала я в ответ. — Ничего не случилось. Просто решили с товарищем выкурить по сигаретке.
Отец снова засыпал, но слово «сигаретка» вселяло в него тревогу. Мы сидели, курили, и товарищ рассказывал мне, что марксисты считают родителей вредным явлением, — гораздо лучше, если ребенка будет воспитывать дядя, потому что тогда не будет такого авторитарного воспитания. Ребенок тогда будет более свободным. Бывало, товарищ спрашивал:
— Что должен марксист ответить своему ребенку, если он в один прекрасный день спросит: «Папа, а Бог есть?» Если Бог дает ребенку тепло, то правильно ли будет отобрать у него это тепло? А если отобрать у него это тепло, то что тогда дать ему взамен?
Мы курили и не находили ответа.
Однажды ночью я возвращалась домой на последнем пароходе с европейской стороны на свою, азиатскую. Вместе с приятелем, который учился в нашем училище, мы взяли такси. Водитель выбросил непогашенный окурок в окошко и, не успев тронуться, тут же засунул в рот следующую сигарету. Приятель вышел раньше и заплатил за свою часть.
— Прямо как немец, — сказал водитель.
В Турции мужчины всегда платят за женщин. Я сказала:
— У него мало денег. Почему он должен платить за меня? Мне жалко мужчин, они всегда должны платить и поэтому умирают раньше, чем женщины.
Водитель засунул в рот очередную сигарету и повез меня домой. Когда я расплатилась, он сказал:
— Я вижу, вы современная девушка. Можно с вами поговорить?
На улице было темно и пустынно, только какой — то бродячий пес протрусил мимо нашей машины. Мне было немножко страшно.
— Нет, меня отец дома ждет, он будет сердиться.
Но водитель протянул мне сигарету и дал прикурить. Он поехал к морю, под колесами шуршал песок. В свете фар я видела, как песок разлетается в разные стороны. Он выключил мотор, и свет погас. Он открыл бардачок и вынул пистолет. Теперь у него в правой руке был пистолет, а в левой — зажженная сигарета.
— Знаешь, сестричка, тебя мне послал Аллах. Иначе я бы сегодня застрелился. Я хотел поговорить с вами, потому что вы человек современный. Это я понял, когда вы не дали вашему другу заплатить за вас.
Он опять протянул мне сигарету и начал рассказывать:
— Моя жена окончила гимназию, а я нет. Ее родители мне все время говорят: «Наша дочь не стоит тебя. Ты осёл».
Он плакал и курил. Я молчала, слушала, как он плачет, и старалась выпускать дым только после него. Потом он открыл окна и сказал:
— Уже светает, сестричка. Я отвезу вас домой.
Когда я рассказала отцу эту историю, он сказал:
— Дочь моя, ты совсем сдурела? А что, если бы он тебя пристрелил из своего пистолета?
— Мы только сидели и курили.
После этого несколько ночей подряд отец не спал, поджидая меня. Когда я приходила домой, он облегченно вздыхал и говорил:
— Пойдем, дочь моя, выкурим по сигаретке.
Для театрального училища сигарета была тоже важным реквизитом. Когда мы репетировали отдельные эпизоды из разных пьес, студенты часто играли с сигаретами в руках. Гамлет был курильщиком, Отелло был курильщиком, Офелия тоже курила, Медея была курильщицей. Но на сцене курение выглядело скучно. Это выглядело так, будто мы не знаем, куда девать свои руки, и поэтому либо засовываем их в карманы, либо курим. Наш педагог Мемет заставлял нас по очереди выходить на сцену и стоять там пять минут, что-нибудь рассказывая, главное — при этом нельзя было курить и засовывать руки в карманы.
ГРОБ ПОГИБШЕГО СТУДЕНТА МНОГО ДНЕЙ ПЛАВАЛ В МРАМОРНОМ МОРЕ
Однажды я пришла из училища домой и обнаружила в родительской квартире Бодо и Хайди, моих берлинских друзей. Мать пыталась объясниться с ними на пальцах, то и дело вставляя немецкое слово gut. Отец спокойно и невозмутимо беседовал с ними по-турецки. Бодо и Хайди не понимали ни слова, но продолжали сидеть, слушая моего отца и улыбаясь. Отец с матерью уступили Бодо и Хайди свою спальню, а сами всю ночь гуляли на море. Они могли, конечно, спать и в гостиной, но они сказали: так романтично, что ко мне, в Турцию, приехали мои друзья из Германии, это напомнило им собственную молодость, и они всю ночь гуляли по берегу. Бодо и Хайди были в восторге. Бодо все повторял: «Невероятно, невероятно», а Хайди говорила: «Как это здорово, как это здорово». Бодо и Хайди приехали на международный студенческий фестиваль стамбульского Технического университета. На следующий день они пошли на встречу. Когда заиграла музыка, левые студентки и студенты из Европы и Турции начали танцевать друг с другом. Дениз, легендарный вожак турецких студентов, имя которого означает «море», внедрился в оркестр и разнес на части большой барабан. Музыка прекратилась, все смотрели только на него. Дениз закричал со сцены по-английски:
— На Ближнем Востоке идет война, во Вьетнаме идет война, а вы тут отплясываете под американскую музыку. Смерть американскому империализму! Да здравствует революционная борьба народов всего мира!
