Джулиан Брэнстон - Вечные поиски

– Ваша светлость?

Она покачала головой.

– Но с другой стороны, это много легче, чем труднее. – Она посмотрела на него прямо и открыто. – Я вновь обрела свою жизнь.

– Я рад, ваша светлость, – сказал он, сразу же поняв, что она вырвалась из насильственной темницы, в которой томилась так долго.

Она судорожно вздохнула, беря себя в руки, чтобы приступить к делу.

– Я видела Роблса, и сатира будет изъята из обращения. Предисловие было написано не мной.

Он медленно понимающе кивнул.

– Зависть, которая манипулировала мной, будет обезврежена и больше вас не потревожит, – продолжала она. – Пребывая… – она помолчала, – не в себе много месяцев, я послужила орудием низкой интриги. Теперь это позади. И, чтобы возместить все несправедливости, какие я допустила относительно вас, я оплачу Роблсу печатание вашей книги.

– В этом нет необходимости… – начал Сервантес.

Она сделала ему знак замолчать.

– Как хотите. Эти деньги – подарок. Ни я сама, ни Академия не будем значиться в роли вашего патрона, и не требуется посвящать вашу книгу мне в знак благодарности. Я чувствовала бы себя не стоящей этого. – Она вздохнула. – Академия прекращает свою деятельность, так как я не собираюсь обслуживать невежественный двор, подвергать себя угрозе мелочных страстей, которые состряпали недоразумения между нами.

Теперь он увидел в ней ту царственную красоту, которой она славилась.

– Большая потеря для двора, – сказал он вежливо, сам этому не веря.

– Насколько мне известно, – сказала она, – император не умеет читать или разучился. В отличие от своего отца, который был святым покровителем всех и всяческих списков. Императору от Академии никакого толка нет. И я подозреваю, что вкус самоназначенного министра культуры, – сказала она, подразумевая Дениа, – и непристоен, и склонен к политическим портретам и истории.

– Вы подняли бы критерии, – сказал он вежливо.

– Мое утверждение критериев, – сказала она мягко, – привело к разгулу нетерпимости. – Она задумалась. – Но, должна сказать, пусть даже я утратила чувство юмора, – продолжала она, – мне кажется, ваше произведение чересчур смешно на мой вкус.

– Вот теперь вы шутите, – сказал он.

– Меня тревожит, – сказала она, – что моя помощница Кара запирается в чулане, чтобы совладать с собой.

– Ваша светлость, – сказал он, – чем беспощаднее жестокости, тем сильнее смех.

Она переменила тему.

– Надеюсь, вам не кажется, – сказала она серьезно, – что я ничего вам не возместила.

– Ни в коем случае, – сказал он, – мне потребуется неделя, чтобы оправиться от вашей щедрости.

Она засмеялась.

– Вы закрываете Академию? – спросил он.

Она кивнула:

– Я закрою и дом. А потом отправлюсь искать моего мужа. – Она улыбнулась выражению на его лице. – Нет, ничего сатанинского. Его семья родом из Пармы. У них там прекрасные поместья. И в одном доме хранятся некоторые шедевры и творения древних, которые я могу изучить. Ну и это страна, особенно известная умением жить.

Он кивнул.

– Пока я здесь, я буду помогать вам во всем. – сказала она.

Конец аудиенции.

– Благодарю вас, – сказал он.

Атмосфера резко изменилась. Возможно, она была не в силах поддерживать подобный разговор. Он приготовился выйти. Ее рука схватила его за локоть.

– Не считайте меня переменчивой, – сказала она. – Мне нужно о многом подумать. И, пожалуй, не слишком удобно… – Она кивнула на семейных Сервантеса, которые все еще ждали у входа во двор. – Я навеки у вас в долгу. – С этими словами она закрыла дверцу кареты.

И тут же в окошке показалась ее голова, на него сверкнули ее горящие жизнью глаза. Прощание преобразило ее.

– Навестите меня.

Вновь властный тон. Ее голова отодвинулась в таинственный сумрак, грот пифии. Он стоял, испытывая восторг и ужас, в которых нельзя было ошибиться – призыв к чувственному общению.

Не желая обсуждать с семьей подробности разговора, он коротко сообщил им, что она благородно извинилась за свое поведение и берется заплатить за издание его книги совершенно безвозмездно. Его семейные пришли в восторг, и Исабель только что не отнесла его в дом на руках. Он сказал им, что должен заняться завершением предисловия, прежде чем отдавать книгу в печать, а уж тогда можно отпраздновать все по-настоящему.

– Помните, – сказал Сервантес, – напечатанию книги деньги не помогут. Но у нас уже готов план. А деньги помогут в других отношениях.

Они с Педро перемигнулись, что не замедлило бы возмутить его домашних, если бы их не размягчила прекрасная новость.

– Патрон! – благоговейно произнес Педро. – Или в этом случае следует сказать «патронесса». Господи, благослови ее покрывало и кружевные перчатки! Патронесса!

Сервантесу ее приглашение было совершенно ясно. И он знал, что примет его.

Кратчайший любовный роман на свете

Сервантес знал, что приглашение герцогини не терпело отлагательств. День этот уже оделся покровом таинственности, а его поездка в эту ночь оказалась и вовсе волшебной. Ничто не задержало его в дороге. Двери дома были распахнуты почтительными слугами. И, будто ничего естественнее и быть не могло, он оказался в крыле личных покоев герцогини. Там, ведомый инстинктом Эроса, он прошел по пышному коридору и нашел ее в библиотеке, сидящей на полу среди разложенных карт.

Впервые он различил в ней девочку. Ее глаза позвали его подойти, а затем ее рука, ласково взявшая его руку, усадила его на полу рядом с ней… Ну, могу сказать только, что нежное принятие ее прикосновения с молниеносной легкостью смело тягость их первой встречи. И далее, сидя рядом с ней, восхищаясь ее необыкновенным изящным профилем, он ощутил себя ребенком в предвкушении какой-то восхитительной колоссальности, потому что она намеревалась довериться ему.

– Это кампании моего мужа, – сказала она негромко, кивнув на карты. – Он водил свои войска далеко на север, в Нидерланды. – Она посмотрела на него прямо и открыто. – Вы должны понять, что вдохновение нашей (пауза, исполненная неудержимой смелости) дружбы воскресило всю мою боль.

– Признаки жизни, – сразу же сказал он тихим голосом.

– Да, – сказала она, и ее глаза стали еще больше, – так что вы не должны думать, будто я призвала вас, только чтобы говорить о моем муже. – Эти слова рассеяли его сомнение, прежде чем оно успело у него возникнуть.

Ее рука взяла его руку движением, которое останется с ним навсегда, сжала его палец и повела по пути войска на север по потрескивающему пергаменту.

– Он был великим полководцем, – сказал он.

Она перестала двигать его рукой и поглядела на него. Ее красота высветилась, пока она медленно вбирала в себя его изборожденное доброе лицо.

– Я любила его как моего мужа. Благодаря вам я могу любить его как солдата. Пусть даже, когда мы с ним познакомились, я ездила верхом и стреляла лучше, чем он. – Она встала (комнату начали заполнять воспоминания), подошла к шкафчику, вернувшись с вином для них обоих. – Он был так полон жизни, что я не могла не бросить ему вызов. После дня верховой езды он пожаловался, что в состязании со мной седло натерло его больше, чем за неделю похода, а после того как я побила его, стреляя в саду по тарелкам, он признал себя моим пленником, трофеем моей кампании. Я назначила ему выкуп: жениться на мне. – Она встала сбоку от него. – Не надо, чтобы эти воспоминания причиняли вам боль.

Чувствуя, будто обо всех его эмоциях докладывает опытный дворецкий, не успевают они возникнуть, он сказал:

– В нашем терсио служила женщина, выдававшая себя за мужчину. Ее не разоблачили за все время кампании дона Хуана против турок. Одно время она была под моей командой. – Он отозвался на ее веселую усмешку. – Жилистая, как многие мальчишки в лагере, волосы жгуче-рыжие, а характер еще более жгучий, и все знали, что связываться с ней опасно.

– Так как же ее разоблачили?

– В лагерных забавах, когда ее принялись щекотать, она начала задыхаться, смеялась истерически и этим себя выдала.

– Очень убедительная улика.

– О да, хотя поговаривали, что своим разоблачением она была больше обязана любовнику, чем своим чувствительным ребрам.

Наступило молчание, потому что слово «любовник» застало их обоих врасплох, и они посмотрели друг на друга очень откровенно.

– Сеньор Сервантес, – сказала она таким нежным голосом, на какой только была способна, – заставлять меня смеяться – еще один засчитываемый вам грех.

– Ну, тогда мне следует сделать вас грустной, насколько возможно, – сказал он, а его сердце комком поднялось в горле. – Я прочту вам эпизод из моей книги, и вы будете плакать неделю.

Она улыбнулась и пристально посмотрела на него.