Джулиан Брэнстон - Вечные поиски
Оба они уставились на него с детским непониманием.
– Так это же мы слывем забавниками… – сказал Педро.
– Я не шучу, – сказал Роблс.
– Почему бы тебе не попробовать, – сказал Педро, – и все пойдет на лад.
– Послушай, – сказал Сервантес, – Педро просто острословит. И вовсе не имеет в виду именно тебя.
– Он шут, – сказал Роблс, – но причина, почему я не буду печатать твою книгу, совсем другая.
– Между нами нет долгов… – сказал Сервантес.
– Нет.
– Ни споров, – сказал Сервантес.
– Кроме вот этого, – сказал Педро.
– Нет, – сказал Роблс.
– И недостатка в благодарности и ее выражениях…
– Если ты замолчишь, я объясню.
Педро прижал ладонь к губам, а другой закрыл рот Сервантесу.
Роблс раздраженно покачал головой на его фиглярство.
– Мои причины отчасти политические, отчасти личные. И не думайте их оспаривать.
Педро испустил стон и сказал:
– Ну как мы можем оспаривать или не оспаривать, если ты нам ничего не говоришь?
– Именно это я и пытаюсь сделать, – сказал Роблс.
– Он напечатает его одним памфлетом, и мы прочтем роман уже завтра, – сказал Педро Сервантесу. – Так ведь? – уязвил он Роблса.
– Политические? – переспросил Сервантес. – Но в книге нет ни тени ереси или крамолы.
– Я не могу ее напечатать, – сказал Роблс, повысив голос, – из-за твоих врагов!
Его друзья начали возражать, Роблс их перебил:
– У тебя слишком много врагов, – сказал он.
– Разве это моя вина?
– Разве это его вина? – сказал Педро, кивая на Сервантеса.
– Да, – сказал Роблс.
– Он сказал «да»! – Педро потряс руку Роблса. – Поздравляю! Твое первое «да» сегодня. Тебе стало полегче?
– Если это обдуманное «да», тогда мне хотелось бы услышать, как оно будет доказано, – сказал Сервантес.
В их препирательствах наступило краткое молчание. Сервантес и Педро ждали, пока Роблс справлялся с собой.
– Сервантес, – сказал Роблс, покачивая головой, – жизнь у тебя заколдованная, как я слышал. И чему сам бывал свидетелем. Из чего следует, что ты ведешь опасную жизнь. Неужели ты не понимаешь, что твои так называемые комические эпизоды сеют анархию?
– В них нет ничего кощунственного… – перебил Сервантес.
– Дай мне закончить! – оборвал его Роблс. – Послушай, ты пишешь, чтобы чаровать неимущих, ты предлагаешь беднякам карикатуру на аристократию, всех забулдыг в тавернах по всей империи ты объединяешь семенами иронии, сеешь насмешки. И то число друзей, которых ты приобретаешь среди невежественной черни, ты теряешь среди равных себе!
– Таких намерений у меня нет.
– Значит, таков твой дух.
– Не отрицаю.
– Значит, это путь, которым ты должен следовать. И это путь, по которому я идти с тобой не могу. Не мое дело вспарывать брюхо империи веселыми парадоксами. И у меня нет желания пукать в лицо нынешних светил литературы. В конце-то концов, они мой заработок. Я же печатник. Литеры, набор, краска и никаких претензий сверх моего ремесла. И ты не можешь жаловаться: если уж я вижу в твоем произведении крамольную сатиру, так чем она может представляться твоим современникам? Они считают ее пропитанной ядом. И они твои враги.
– Ты стараешься оберечь меня, – сказал Сервантес в озарении.
– Великий Боже! – Роблс ударил линейкой по столу. – Я объясняю тебе, что твои враги, если я напечатаю твою книгу, уничтожат меня и мое дело! Забавные памфлеты забываются на следующий же день. Но целая книга! И кто покроет расходы?
– Попердеть на литераторов – не такая уж плохая штука! – сказал Педро.
– Попробуй заработать таким способом на прожитье, – сухо сказал Роблс.
– Странный это мир, – сказал Сервантес, – если ему так уж необходимо уничтожить комедию.
– Ты его удручил, – сказал Педро Роблсу. Роблс отнюдь не остыл к своей теме.
– И часа не прошло, как один из твоих врагов пытался подкупить меня, чтобы я НЕ печатал твою книгу.
– А кто? – спросил Педро невинно.
– Если я тебе отвечу, – сказал Роблс свирепо, – ты дашь отступного убийце, которого он наймет?
– Неужели плохо, что мое произведение, – сказал Сервантес, – служит тому, чтобы просвещать?
– Наш мир, – сказал Роблс, – меньше всего ответ на такой вопрос.
Наступила пауза.
– Дай себя подкупить, а мы напечатаем книгу и скажем, что напечатали ее где-то еще, – сказал Педро. – Ты будешь богаче, останешься в стороне, а у нас будет книга.
– Тебе требуется хирург, – сказал Роблс, – как потребуется и мне, если я приму твой совет, а указанный человек узнает, что я его надул.
Педро внезапно рассердился.
– Ну-ну. Он завершил книгу, ты печатник, и только потому, что какой-то золотушный писака не способен видеть дальше собственного пера и хочет ополитичить свои честолюбивые помыслы, а сердце у тебя не храбрее мышиного, мы не можем сдвинуться с места. Тебе-то всего-то и надо, что…
– Педро… – сказал Сервантес.
– …свести под один переплет все эпизоды, которые ты уже печатал, ну и еще несколько! Так что в этом плане такого…
– Педро, перестань беситься! – сказал Сервантес.
Педро поперхнулся, заморгал и посмотрел на него.
– Он срывает самое многообещающее мое деловое начинание, – сказал он.
– Малые корабли идут ко дну в большие бури, – сказал Роблс.
– Ты ставишь нас в трудное положение, – сказал Сервантес Роблсу.
– Я? – сказал Роблс. – Да любой печатник скажет тебе то же самое. Все дело в том, что именно ты пишешь. Неужели так трудно понять?
– Ну, в прошлый раз, когда у нас был тяжкий спор, – сказал Педро, – решение как будто почерпнулось из бутылки, которую ты тут прячешь…
Напряжение Роблса вырвалось наружу.
– Сейчас нет повода праздновать, и я не намерен потчевать глупые заблуждения ветерана и шута-меняльщика.
Боль обиды, причиненной этими словами, можно было почувствовать на ощупь.
– Все последние дни, – уныло сказал Педро Сервантесу, – куда бы я ни пошел и с кем бы ни заговорил, ничего, кроме злобности, я не нахожу. – Он повернулся к Роблсу: – Прежде чем мы уйдем, дозволь мне выразить надежду, что у тебя выпадут все волосы, что ты за один день ослепнешь (Сервантес начал тащить его вон из печатни), что твоя жена будет спать с медведем, а мы напечатаем нашу книгу где-нибудь еще, и она будет иметь такой успех, что мы получим полное признание, а тебя стыд заест, а этот золотушный враг-писака в полном унижении будет сразу всеми забыт.
Дверь за ними с треском захлопнулась.
Роблсу оставалось только покачать головой и увещевать себя. Вопреки всему практическому беспристрастию, почерпнутому из делового опыта, такое столкновение с двумя его друзьями далось ему нелегко. Оскорбления Педро он всерьез не принял. Куда больше его волновало, что ему пришлось высказывать горькие истины человеку, уже обездоленному. А вот Онгоре, чье завистливое честолюбие поставило его в это положение, истину нельзя было преподать ни в какой форме. Это мир, исполненный зла, подумал он и страстно захотел уйти из него.
Выдворившись из печатни, Сервантес с Педро теперь ссорились между собой.
– Значит, твоя дружба со мной, – сказал Сервантес, – всего лишь предлог, чтобы оскорблять моих соседей и знакомых?
– Возможно, ты заметил, – мгновенно и уничтожающе сказал Педро, – что беседа с этим твоим знакомым не улучшила твою способность мыслить. Ведь если ты видишь во мне только дурака, который не думает ни о чем, кроме как о своем брюхе и домашнем очаге, и творческим духом исполнен не больше, чем дохлая собака в полночь, то ты принижаешь меня и одновременно грабишь себя.
Искренность и гнев накалили атмосферу между ними.
– Оскорблений для одного дня более чем достаточно, – сказал Сервантес. – Не годится так швыряться неуважением.
Они помолчали, глядя друг на друга.
– Как нам убедить Роблса напечатать книгу? – сказал Сервантес. – Возможно, убедить его не в силах даже деньги.
– Уже знаю, – сказал Педро. – Я до того сердит, что это унавозило мои мозги! Нет, он книгу напечатает! И сделает это в обмен на наимоднейшие сапожки для его жены!
Сервантес засмеялся.
– И так мы оба одержим победу над ним! Но почему с помощью обуви? – сказал он. – Каким образом новые сапожки убедят Роблса?
– Его жена, которая, как тебе ведомо, куда великолепнее, чем следовало бы допускать Богу, часто бывала откровенна со мной. Она моя союзница во вражеском лагере, так как Роблс предан деньгам и не способен увидеть меня как равного в делах. Но я-то знаю, что она всего лишь на волосок от того, чтобы стать женой, какую только можно пожелать, да только он меланхолик и не представляет себе, что способен нравиться ей, и мучается из-за многочисленных пустоголовых юнцов, которые преследуют ее глупыми глазами и жуткими стишками…
