Джулиан Брэнстон - Вечные поиски

В карете герцогиня испытала безмолвный приступ горя, такой теперь привычный, хотя и усугубленный глубоким стыдом. Будто она взяла свое сердце и швырнула его в грязь. Что она наделала? И какую боль причинила, подстегиваемая мелочным предположением и искусными кознями Онгоры? Она сама понудила себя на подобную жестокость? Ее страдания, ее утрата не должны пробудить в ней звериность, заставить предать благородство. А, да, вот оно, неумолимое противоречие. Страдать так благородно и тем не менее стать орудием пытки для кого-то другого? Почему ее могли использовать? Из-за ее горькой ожесточенности. Дениа докопался до нее с такой легкостью, будто перевернул камешек. А Онгора? Несомненно, он тоже обнаружил в ней это, подумала она свирепо. А затем сыграл на ее склонностях с помощью красивого набора фальшивых эстетических идеалов. Защита Золотого Века империи, ха! Вздор и ничего больше. Его хитрости хватит на дюжину змей. И как же ею проманипулировали! Прослышал ли он о позорной встрече с Сервантесом? И если да, как он себя облизывает, ублаготворенный успехом своих планов. А ее унижение? Да, мысль запоздала, но с оттенком истинности. Это входило в его замысел, поняла она: если она проникнет в его интригу, то неизбежно обнаружит и собственное унижение.

И вот тут в карете она сломалась и разрыдалась.

Роблс также остался в раздвоенности. Что-то в словах герцогини ощутимо сопоставило его деловые принципы и боль, причиненную его друзьям.

Еще одно письмо

Обаяние Онгоры было личиной звериности его натуры, и порой, к его тайному удовольствию, он менял эти маски, точно лица Януса. Но звериность завладела его красивыми чертами, когда на следующее утро он получил письмо от герцогини. Оно было кратким, вежливым и даже указывало на некоторое уважение к его положению и талантам. Но оно было казнью. Обнаружив его манипуляции и бесчестность с предисловием, она убирала его из Академии и закрывала доступ в свое общество. Тон был поразителен простотой и прямолинейностью. Не было и намека на возможность объяснения или прощения. Он был изгнан.

Онгора проклял себя за то, что не проводил недавнее время вокруг нее чаще. Он мог бы помешать ей обнаружить слишком много; мог бы стать настолько дорогим ее сердцу, что простого выговора за эту последнюю стратагему оказалось бы достаточно. Но им уже овладевал тик ненависти, жаркая кровь в узкой жилке застучала у него в виске, и он оскалил зубы при мысли, что, позволь она ему поиметь ее, так до подобного не дошло бы. В конце-то концов, она же не девственница! Так какую такую драгоценность она оберегает? Значит, она сама виновата, что ею так манипулировали и так ее унизили. Раз она ему отказала, так пусть страдает.

Но суть теперь заключалась не в этом. Для нее изгнать его было просто высокопарным жестом. Но его обрекало на гибель. Разве что он будет преследовать свои честолюбивые цели с еще большей настойчивостью, расширит их. Если она заключит дружбу с Сервантесом, тогда пусть разделит и его падение. Изгнав, думал он, она тем самым освободит меня от своей пресмыкающейся оравы бесцветных версификаторов и от невыносимых обязанностей льстить и благодарить, которые приходится выполнять, имея дело с аристократами. Нет, лучше всего продолжать и превратить ее отказ ему в преимущество, во что-то, о чем она в один прекрасный день горько пожалеет.

Его план был прост. Он купит все сервантовские эпизоды, перекроит их, закажет печатнику в Мадриде издать их одним томом. Включено будет и его предисловие, причем он его перефразирует так, что весь том будет представлен сатирой на Сервантеса. Вне всяких сомнений, книга будет иметь большой успех, и по сравнению с ней историйки о Дон Кихоте покажутся пустым бумагомаранием. В его голове роились и другие планы. Для мести есть много путей. Дни длинны. И времени хватит для них для всех.

Подкуп

– Какая ирония! – сказал Роблс. – В первый раз мне хотят заплатить, чтобы я не печатал чужое произведение. – Он посмотрел на фатовскую фигуру Онгоры и заметил мелкую дрожь вокруг рта поэта. – Но вы должны знать, что Сервантес свою книгу опубликовать не может.

– Вот как? – сказал Онгора, стараясь скрыть скачок в своем голосе.

– Просто деловое соглашение, – объяснил Роблс. – Памфлетисты себя оправдывают, потому что их книжечки покупают многие люди, а выпуск их обходится дешево. Но книга – дело совсем другое. Она куда дороже – одно золотое тиснение на переплете и иллюстрации чего стоят. Меня подобное не заинтересует. Слишком много работы. Если Сервантес захочет напечатать книгу, ему придется за нее заплатить.

– А! – сказал Онгора. – Насколько я понимаю, денег у него для подобного предприятия маловато.

– Он слишком в долгах, – сказал Роблс. – И он это прекрасно понимает. Мы с ним договорились об эпизодах, потому что они ничего не стоят ни мне, ни ему.

– Весьма удовлетворительно, – сказал Онгора.

– Возможно, для вас, – сказал Роблс, – но не для Сервантеса. Не его вина, что у него нет денег. Ну и если бы вам все-таки удалось воспрепятствовать изданию его книги, это причинило бы ему великое горе.

– Если бы это как-то касалось меня, – продолжал Онгора, – о чем нет и речи, я бы сказал, что он вполне заслужил это горе, так как он тщился опошлить высшее из всех искусств Испании. Его труд даже ниже труда ремесленника. – Эту поразительную грубость Онгора сопроводил ослепительной улыбкой. Он хотел покарать и Роблса. – И винить ему, кроме себя, некого. К счастью, мое призвание не требует, чтобы я вызвал его на дуэль, иначе в славный для нашей истории день я проткнул бы его, как крысу.

Роблсу оставалось только изумляться ненависти, бившей из этого красивого юнца.

– Следовательно, вы берете назад ваше… – пауза была нарочитой; глаза Роблса были обращены на сумку с золотом в руке Онгоры, – ваше предложение.

Онгора шагнул вперед и бросил золото на прилавок.

– Уничтожь книгу, – сказал Онгора очень спокойно и тихо.

Роблс заморгал.

– Уничтожить?…

Онгора нетерпеливо пожал плечами.

– Сожги набор. Придумай какой-нибудь предлог. Заставь его искать другого печатника.

Это было уже слишком, и Роблс не сдержался.

– Ваше умение судить о людях, видно, совсем прогнило, если вы полагаете, что я обеспечу вас средством для вашей мстительной зависти. – Он презрительно отодвинул золото. – Наймите кого-нибудь еще. Наймите убийцу, потому что, уничтожив книгу, вы не заставите его перестать писать. – Он сухо засмеялся. – Бог свидетель, вы исчадие зависти! И у вас нет никаких иных мыслей, кроме как покончить с ним?

Онгора взял золото и улыбнулся, внезапно успокоившись.

– Ни единой, – коротко сказал он. – И этой цели я останусь верен.

Мгновение спустя его уже и след простыл.

Просьба

Роблсу оставалось только подивиться играм судьбы, когда всего через несколько минут после ухода мстительного поэта к нему вошли Сервантес и Педро. Оба были в веселом настроении, хотя в Сервантесе чудилась хрупкость, хорошо известная многим его друзьям. Переутомление придавало ему бестелесность. Он держал толстую рукопись и гордо положил ее перед Роблсом.

– У моего делового партнера есть к тебе пара слов, – сказал он и отвесил преувеличенно глубокий поклон в сторону Педро, который согнул приподнятую ногу и попытался в ответ поклониться так низко, чтобы смеха ради царапнуть лбом по полу.

– Друг Роблс, – сказал он, – дней много. Не только много дней в году, и много дней в мире, и много дней в жизни…

– Нет, – сказал Роблс.

– Однако, кроме того, есть плохие дни, – продолжал Педро, упиваясь своей речью, – и хорошие дни, тяжкие дни, долгие дни и…

– Нет! – повторил Роблс с раздражением. Ему не нравилось, что он вынужден сообщить неприятную новость.

Оба его друга растерялись.

– У нашего друга плохой день, – сказал Педро Сервантесу, – наш хороший день…

– Замолчи! – сказал ему Роблс, повернулся к Сервантесу и посмотрел ему прямо в лицо. – Сервантес, видимо, ты закончил свою книгу и принес ее сюда мне, так как хочешь, чтобы я ее напечатал. Позволь сказать тебе, и не пойми превратно, – этого не будет. Это невозможно. Я не могу напечатать твою книгу.

Оба они уставились на него с детским непониманием.

– Так это же мы слывем забавниками… – сказал Педро.

– Я не шучу, – сказал Роблс.

– Почему бы тебе не попробовать, – сказал Педро, – и все пойдет на лад.

– Послушай, – сказал Сервантес, – Педро просто острословит. И вовсе не имеет в виду именно тебя.

– Он шут, – сказал Роблс, – но причина, почему я не буду печатать твою книгу, совсем другая.