Карен Бликсен - Семь фантастических историй
Для смельчаков настала славная пора. Вновь запели пушки в датских водах, они палили то тут, то там, где их меньше всего ожидали, ибо каперы редко выступали сообща, действуя каждый на свой страх и риск. Совершались неслыханные, небывалые подвиги. Прямо из-под жерл неприятельских орудий уводились несметные сокровища, и утлые суда, в драке изодрав снасти, мчали добычу к ликующим гаваням. О каперах слагали песни, их повсюду распевали. Едва ли когда каких героев больше любил и чтил народ, и особенно мальчишки.
Скоро обнаружилось, что крупные суда для таких боев малопригодны. Всего лучше фелюга или шхуна: от дюжины до двух десятков человек на борту да с десяток орудий, легких и удобных в опасный час. Опыт капитана, знание морских путей играли тут немалую роль, а храбрость команды, владеющей оружием, не теряющейся и в рукопашной, решали исход сражений. Речь шла о воинской чести, и не только о чести и славе, но о золоте. И не только о золоте, но о мести захватчику, веселящей сердце. А когда заиндевелые снасти, будто мелом, вычерчивались на черной гавани и заснеженные, старые и юные, морские волки ступали на берег, оставя позади свой звездный час, их ждали новые острые ощущения. Ибо, когда утихнет ликование встречи, начиналась оценка захваченных судов и продажа их, иной раз за баснословные деньги. Свою долю получало правительство, и каждый на борту получал свое — капитан, канонир, рулевой — вплоть до юнги, который получал треть матросской доли. Юнга мог уйти в море, не имея ничего за душой, кроме рубахи и штанов, возвратиться в той же одежке, только изодранной и окровавленной, обзаведясь лишь рассказами о бурях, туманах и битвах, а через две недели, по окончании торгов, в кармане у него звенели пять сотен риксдалеров. Евреи Гамбурга и Копенгагена поспешали на злачное место, надев один на другой три цилиндра, и верховодили на торгах, если еще загодя им не удавалось надуть нетерпеливого капера.
Вдруг незнаемыми кометами вспыхивали имена героев и судов, и слава их день ото дня обрастала новыми мифами. Был среди них Йенс Линд со своей «Аделью», которого звали Бархатный Йенс за его замашки. Несколько лет прожил он большим варином и, профинтив все богатство, кончил тем, что водил по дорогам медведя. Был капитан Ровер со «Мстителем», в некотором роде поэт, были братья Вулфсен с «Макрелью» и «Мадам Кларк», юноши из лучшего копенгагенского общества, и Крисен Кок со своим «Эолом», все люди которого, как один, пали или были тяжко ранены в жестокой ехватке с британским фрегатом. И был юный Мортен де Конинк с «Фортуной II».
Когда Мортен явился к отцу с просьвой снарядить для него каперское судно, душа старого де Конинка содрогнулась. Многие почтенные судовладельцы, иные и побогаче него, отправляли своих каперов в море, и сам господин де Конинк, не меньше их патриот, понес из-за англичан тяжелые потери. Но очень уж ему претила эта затея. Напасть на купецкий корабль, пусть даже и с контрабандой, было, на его вкус, все равно, что пристать на улице к незнакомой даме или подстрелить альбатроса. Пришлось Мортену обратиться за помощью к отцову кузену, Фернанду де Конинку, который жил холостяком в Эльсиноре, был француз по матери и обожал императора Наполеона. Сестрицы Мортена употребили все свое обаяние, чтоб уломать дядюшку, и вот в ноябре 1807 года юноша вышел в море на собственном судне. Дядюшка не раскаялся в своей щедрости. Он в те дни помолодел на двадцать лет и обзавелся коллекцией сувениров с вражеских судов, немало тешившей его сердце.
«Фортуна II» из Эльсинора с командой в двенадцать человек и четырьмя орудиями получила каперскую грамоту второго ноября. И не эта ли дата, вместе с датами грядущих подвигов, и ныне, через тридцать три года, горела в сердце мадам Бек, как горело некогда имя Кале[93] в сердце королевы Марии?
Уже четвертого ноября «Фортуна II» настигла английский бриг и сумела увести, под обстрелом подоспевшего английского воевого корабля, за линию огня кронбергских пушек.
Двадцатого ноября был великий день для «Фортуны II». Она отрезала от конвоя британский бриг «Уильям» и шхуну «Юпитер», груженные парусиной, фарфором, винами, сахаром и шелками. Груз оставили в Эльсиноре, захваченные суда увели в Копенгаген на торги. Две сотни евреев поспешали тридцатого декавря в Эльсинор на аукцион. Мортен и сам купил рулон белой парчи, вытканной, говорили, в Китае, посланной из Англии в Россию и назначавшейся, говорили, на подвенечное платье великой княгине, сестре императора. Мортен тогда только что обручился, и весь Эльсинор улыбался, глядя, как он уходит с торгов, неся под мышкой это сокровище.
Много раз преследовали его вражеские военные суда. Однажды, двадцать седьмого мая, спасаясь от британского фрегата, он сел на мель близ Орхуса, спасся тем, что выбросил за борт свой железный балласт и успел войти в порт под прикрытием датских батарей. Граждане Орхуса безвозмездно снабдили его новым железом для балласта. Говорили, маленькие белошвейки передавали ему свои утюги, целуя их на прощанье, чтоб сослужили службу славному юному каперу.
Пятнадцатого января «Фортуна II» вместе с каперским судном «Три друга» захватила шесть судов и повела продавать в Копенгаген. Одно из них, однако, застряло на мели. То был большой британский бриг, груженный парусиной, оцениваемой в сотни тысяч риксдалеров, утром того же дня отбитый каперами у вражеского конвоя. Теперь английские военные суда выслеживали их. При виде постигшего бриг несчастья преследователи тотчас выслали шесть баркасов, чтобы его отвоевать, но каперы решили не уступать без боя, бросились англичанам наперерез, открыли огонь картечью, и те отступили ни с чем. Но бриг был обречен. Завидя превосходящие силы противника, капер, стоявший у штурвала, поджег судно, чтоб не доставалось врагу. Бриг разом занялся, спасти его не было никакой возможности, и всю ночь до утра видели копенгагенцы дальнее зарево над водою. Пять остальных судов в целости и сохранности были доставлены в Копенгаген.
В тот же год, летом, «Фортуна» выдержала бой не на жизнь, а на смерть близ Эльсинора. Она стала для англичан бельмом на глазу, и вот темной августовской ночью военные суда, стоявшие у берегов Швеции, решили взять ее нахрапом. Выслали два больших баркаса с замотанными шерстью уключинами. Команда каперов уснула, и только Мортен да вахтенный у штурвала были на палубе, когда баркас, имевший тридцать пять матросов на борту, пристал к «Фортуне». По ней открыли орудийный огонь, но по внезапности нападения «Фортуна» не могла принять этот бой. В ход пошли топоры, ножи, молотки. Враги со всех сторон ссыпались на палуву, рубили якорную цепь, повисали на ростре. Но длилось это не долго. Как безумная дралась команда «Фортуны» и через двадцать уже минут очистила палубу. Англичане попрыгали в лодки и заработали веслами. И тогда-то кинулись каперы к пушкам и послали три залпа картечью удирающим врагам вдогон. На палубе «Фортуны» те оставили двенадцать убитых и раненых.
В Эльсиноре слышали орудийный огонь с баркасов и ни звука с «Фортуны» в ответ. Сбегались в гавань, толпились на Кронбергском валу, но ночь была темная, и, хоть небо с востока уже занималось, никто не мог ничего разглядеть. И только когда туман пронизал первый утренний луч, грянули, один за другим, три выстрела, и эльсинорские мальчишки потом уверяли, что своими глазами виделн, как белым дымом задымилась черная вода. Через полчаса «Фортуна» стояла в эльсинорской гавани, чернея на фоне светающего неба изодранными снастями, и с берега стали различать черные фигурки на борту и красную палубу. Потом рассказывали, что не было на палуве топора и ножа, не выпачканного кровью, и все канаты от носа до кормы ею пропитались. И не было никого на палубе, кто остался вы невредим, но потеряла команда «Фортуны» лишь одного. То был негр из датских колоний в Вест-Индии, «телом черный, но по-датски отважный в душе», как сообщила на другой день эльсинорская газета. Мортен, закопченный порохом, с перевязью на глазу, бледный в утреннем свете, еще не остыв после битвы, высоко поднимал руки навстречу восторженной толпе.
И в тот же год осенью каперство было вдруг и разом запрещено. Решили, что оно приманивает вражеские суда в датские воды, навлекая опасность на отечество. Многие считали вдобавок, что это негуманный и варварский способ войны. Не одно отважное сердце было сокрушено этим приказом. Моряки покидали палубу и рассеивались по свету, не в силах снова осесть в мелких городишках за скромной мирной работой. Отечество печалилось о судьбе отчаянных своих сыновей.
Все, однако, сходились на том, что для Мортена де Конинка приказ подоспел как раз вовремя. Довольно ему пожинать военные лавры, пора жениться и спокойно зажить в Эльсиноре. Он был тогда обручен с Адриенной Розенстанд — сокол и белая голубица. Она была подруга его сестер, те относились к ней как к собственному своему творенью и наслаждались, сочиняя самую выигрышную оправу для ее редкой красоты. Овладая точным и отработанным вкусом, они не жалели времени, выбирая для нее приданое, будто готовились к собственной свадьбе. На самом-то деле они не так уж жаловали свою хрупкую невестку и между собой горячо сетовали, бывало, что брат выбрал эту провинциалочку, яркую птаху с эльсинорского курятника. Но им бы радоваться, если подумать хорошенько. Робость и будничность Адриенны позволяли им все так же царить в мире отважной фантазии. А как еще выглядели бы сестры сокола, вздумай он, как легко могло статься, ввести в дом молодого орла?
