Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка
— Пабло, не беги так вниз по лестнице — упадешь! Малыш застыл на ступеньке, нога его зависла в воздухе. Скоро он увидит Матье. Он мог бы остаться еще на день со мной, но предпочел общество Матье. Руки, ее горели. Пока он был здесь, это была пытка; теперь, когда он уехал, я больше не знаю, куда идти.
Маленький Пабло серьезно смотрел на нее.
— Папа уже уехал? — спросил он.
Напротив были часы, они показывали час тридцать пять. Поезд ушел семь минут назад.
— Да, — сказала Сара, — он уехал.
— Он уехал сражаться? — свергая глазами, спросил Пабло.
— Нет, — сказала Сара. — Он поехал повидать друга.
— А потом он будет сражаться?
— Потом, — сказала Сара, — он будет заставлять сражаться других.
Пабло остановился на предпоследней ступеньке. Он согнул коленки и, соединив ноги, прыгнул на тротуар, затем обернулся и посмотрел на мать, гордо улыбаясь. «Комедиант», — подумала она. Она обернулась, не улыбнувшись, и пробежала взглядом монументальную лестницу. Поезда шли, останавливались, снова трогались у нее над головой. Поезд Гомеса катил на восток между меловыми утесами, а возможно, между домами. Вокзал был пуст над ее головой, большой серый пузырь, полный солнца и дыма, запаха вина и сажи, рельсы блестели. Она опустила голову, ей было неприятно думать об этом вокзале, покинутом наверху в белом полуденном зное. В апреле тридцать третьего года он уехал этим же поездом, на нем был серый твидовый костюм, миссис Симпсон ждала его в Каннах, где они провели две недели в Сан-Ремо. «Лучше уж это», — подумала ста. Маленький робкий кулачок коснулся ее руки. Она открыла ладонь и опустила ее на запястье Пабло.
Она опустила глаза и посмотрела на него. На нем была матроска и полотняная шапочка.
— Почему ты на меня так смотришь? — спросил Пабло.
Сара отвернулась и поглядела на мостовую. Она ужаснулась своей жестокости. «Ведь это всего лишь ребенок!» — подумала она. Сара снова посмотрела на него, пытаясь улыбнуться, но ей это не удалось, челюсти были сжаты, рот одеревенел. Губы малыша задрожали, и она поняла, что сейчас он заплачет. Она резко потянула его и пошла широкими шагами. Удивленный, малыш забыл про слезы и засеменил рядом с ней.
— Куда мы идем, мама?
— Не знаю.
Она свернула направо, в первую попавшуюся улицу. Улица была безлюдная, все магазины были закрыты. Она еще ускорила шаг и свернула на улицу налево, тянувшуюся между высокими мрачными и грязными домами. И тут было тоже пустынно.
— Ты меня заставляешь бежать, — сказал Пабло. Сара сжала его руку, не отвечая, и поволокла его дальше.
Они пошли по большой прямой улице с трамвайными путями. Тут не было ни автобусов, ни трамваев, только опущенные железные шторы и рельсы, ведущие к порту. Она вспомнила, что сегодня воскресенье, и сердце ее сжалось. Она грубо дернула Пабло за руку.
— Мама! — захныкал Пабло. — Ой, мама!
Он побежал, чтобы поспеть за ней. Он не плакал, он был совсем белый, с кругами под глазами; он поднимал к ней недоверчивое удивленное лицо. Сара резко остановилась; слезы увлажнили ее щеки.
— Бедный мальчик, — сказала она. — Бедный невинный малыш.
Она присела перед ним на корточки: какая разница, кем он позже станет? Сейчас он здесь, безобидный и некрасивый, с малюсенькой тенью у ног; в конце концов, он не просил, чтоб его родили.
— Почему ты плачешь? — спросил Пабло. — Потому что уехал папа?
Слезы Сары сразу иссякли, и ей захотелось рассмеяться. Но Пабло с озабоченным видом смотрел на нее. Она встала и сказала, отворачиваясь:
— Да. Да, потому что уехал папа.
— А мы скоро вернемся?
— Ты устал? Мы еще далеко от дома. Пошли, — сказала она, — пошли. Мы пойдем медленно.
Они сделали несколько шагов, а потом Пабло остановился и вытянул палец.
— Ой, смотри! — сказал он с почти болезненным восторгом.
Это была афиша на дверях совсем синего кинотеатра. Они подошли. Запах формалина шел из темного прохладного холла На афише ковбой преследовал всадника в маске, стреляя из револьвера. Опять выстрелы, опять револьверы! Пабло смотрел, тяжело дыша; скоро он наденет каску, возьмет ружье и будет бегать по комнате, изображая бандита в маске. У нее не хватило мужества увести его. Она просто отвернулась. Кассирша обмахивалась у себя в будке. Это была толстая брюнетка с бледной кожей и огненными глазами. На полочке кассы за стеклом стояли цветы в кувшине; на стене была прикноплена фотография Роберта Тейлора. Господин средних лет вышел из зала и подошел к кассе.
— Сколько? — спросил он через окошечко.
— Пятьдесят три билета, — сказала она.
— Так я и думал. А вчера шестьдесят семь. А ведь какой хороший фильм, с погонями!
— Люди предпочитают сидеть дома, — сказала кассирша, пожимая плечами.
Какой-то человек остановился рядом с Пабло, он, тяжело дыша, смотрел на афишу, но, казалось, не видел ее. Это был высокий бледный мужчина в разорванной одежде, с окровавленной повязкой вокруг головы и с засохшей грязью на щеках и руках. Должно быть, он пришел издалека. Сара взяла Пабло за руку.
— Пошли, — сказала она.
Она заставила себя идти очень медленно — из-за малыша, но ей хотелось бежать, ей казалось, что кто-то смотрит ей в спину. Впереди блестели рельсы, асфальт медленно плавился на солнце, воздух слегка дрожал вокруг фонаря, это было уже не то воскресенье. «Люди предпочитают сидеть дома». Еще недавно она угадывала за группой домов веселые оживленные бульвары, пахнущие рисовой пудрой и сигаретами; она шла по тихой улице предместья, и ее сопровождала невидимая, хоть и близкая толпа. Достаточно было одного слова — и бульвары опустели. Теперь они сбегали к порту, белью и пустынные; воздух подрагивал между пустых стен.
— Мама, — сказал Пабло, — тот человек идет за нами.
— Да нет. Он делает то же, что и мы, он гуляет.
Она повернула налево, и это была такая же улица, бесконечная и неподвижная; единственная улица шла теперь через весь Марсель. И Сара была на этой улице с ребенком; а все марсельцы сидели по домам. Пятьдесят три билета. Она думала о Гомесе, о смехе Гомеса: конечно, все французы трусы. Ну и что? Они сидят по домам, это естественно; они боятся войны, и они совершенно правы. Но ей по-прежнему было не по себе. Она заметила, что ускорила шаги, но тут же решила идти медленнее — из-за Пабло. Но теперь мальчик сам тянул ее вперед.
— Быстрее, быстрее, — задыхаясь, умолял он. — Ну, мама!
— Что такое? — сухо спросила она.
— Он все еще здесь, он идет за нами.
Сара немного повернула голову и увидела того же оборванца; он шел за ними, это очевидно. Сердце ее заколотилось.
— Бежим! — сказал Пабло.
Она подумала об окровавленной повязке и резко повернулась. Бродяга сразу остановился и посмотрел на них затуманенными глазами. Саре стало страшна Мальчик цеплялся за нее обеими руками и изо всех сил тянул ее назад. «Люди сидят по домам». Она может сколько угодно кричать, звать на помощь, никто не придет.
— Вам что-нибудь нужно? — спросила она бродягу, смотря ему в глаза.
Он жалко улыбнулся, и страх Сары исчез.
— Вы умеете читать? — спросил он.
Он протянул ей старую разорванную книжку, это был военный билет. Пабло обхватил ноги Сары руками, она чувствовала его теплое тельце.
— А что? — спросила она.
— Я хочу знать, что там написано, — сказал оборванец, указывая пальцем на листок.
Несмотря на фиолетовый, наполовину закрывшийся глаз, у него был добродушный вид. Сара искоса посмотрела на него, потом на листок.
— Вот беда-то, — смущенно пробормотал человек. — Вот беда-то — совсем не умею читать.
— Что ж, у вас предписание, — сказала Сара. — Вам нужно ехать в Монпелье.
Она протянула ему билет, но человек не сразу его взял. Он спросил:
— Правда, что будет война?
— Не знаю, — сказала Сара.
Она подумала: «Он скоро уедет». И потом подумала о Гомесе. Она спросила:
— Кто вам сделал повязку?
— Сам, — сказал бродяга.
Сара порылась в сумочке. У нее были булавки и два чистых платка.
— Сядьте на тротуар, — властно сказала она. Бродяга тяжело сел.
— У меня окоченели ноги, — с извиняющимся смехом сказал он.
Сара разорвала платки. Гомес читал «Юманите» в первом классе, положив ноги на скамейку. Он увидится с Матье, потом направится в Тулузу и сядет на самолет в Барселону. Сара развязала окровавленную повязку и осторожными рывками сняла ее. Бродяга слегка застонал. Черная липкая корка покрывала половину головы. Сара протянула платок Пабло:
— Пойди намочи в фонтане.
Малыш убежал, обрадовавшись, что может уйти. Бродяга поднял глаза на Сару и сказал ей:
— Я не хочу воевать.
Сара мягко положила руку ему на плечо. Ей хотелось попросить у него прощения.
— Я пастух, — сказал он.
