Владимир Бацалёв - Первые гадости
Рыдала Чертокоза, которую панк-руководитель гнал за бездарность из ансамбля топаньем ног и злорадными ухмылками под одобрительный гогот панк-руководителя.
— Иди капусту рубить, актриса!
— Гы-гы-гы!
— В бубен ударять бедром я и сам умею!
— Гы-гы-гы!
— Фуфло вы, а не музыканты! — рыдала в ответ Чертокоза.
— Конечно, фуфло, — утешила ее Сени. — Правильно мой папа сказал: сопли в перьях.
— А за таких подружек я Чертокозу железно выгоняю взашей. Вот мое решающее слово, — решил панк-руководитель.
Девяток яиц из любви и солидарности пригрозил уйти за девушкой со стальными зубами.
— Скатертью дорога! — посоветовал ему панк-руководитель. — Таких обормотов в любой подворотне можно ведрами собирать. А стихи Маршака я и без тебя сочинять умею.
Сени уже разобралась в ситуации досконально, взяла Девятка яиц за руку и отвела в отдел по трудоустройству, где Никиту распределили в грузчики «Булочной». Девяток яиц расчесал гребнем волосы, выбросил панк-регалии, смыл поцелуи со щек и опять стал похож на человека, даже участковый на улице пожал ему руку как порядочному гражданину.
— Вам в загс и детей растить пора, — решила Сени. — Терять нечего.
Чертокоза и Девяток яиц замешкались, словно в загсе всех опытным путем проверяли на половую совместимость.
— У нас самое главное в семейной жизни не получается, — сгорая со стыда, призналась девушка со стальными зубами. — Он голову к подушке прислонит и спит. Я среди ночи обниму его робко, а он только почешется в ответ.
Чертиков засопел сконфуженно.
— А ты почитай Девятку яиц эту книгу, — предложил Леня-Юра и протянул «Камасутру».
— Это еще не все, — пожаловалась Чертокоза. — Мы как ночью пошевелимся, Дряньская Жучка рычит из-под кровати.
— Я заберу ее зоопарк стеречь, — сказал Леня-Юра.
— Вместе пойдем в загс, — сказала Сени, — и в один день распишемся. Ресторан дешевле обойдется.
— За компанию пойдем, — решили Чертокоза и Чертиков. — За компанию не так страшно…
Еще через месяц Леня-Юра получил паспорт, лишенный всякой документальной ценности: вместо имени неизвестный каллиграф вывел на первой странице отчество, а вместо отчества указал имя. Новый гибрид паспортной системы читался как ребус для слабоумных: «Чашкин Чищенный Петрович Леонид-Юрий-Константин».
— Ничего удивительного, — сказала Сени. — Паспорт-то выписан в День милиции.
Отныне Петрович расстроился до слез отложенной свадьбой. Он вспомнил, что есть еще полуфальшивый, но проверенный в деле паспорт на фамилию Чудин, и предложил расписаться по нему, а со временем переоформить бумаги.
— Я собираюсь жить честно и этот паспорт верну Победе, — сказала Сени. — А ты дуй в милицию и назови себя опять по метрике.
— Ерофей Юрьевич мне не простит, — сказал пока еще Петрович.
— А наши дети не простят тебе трех отчеств, — сказала Сени.
— Отчество как раз будет одно — Петровичевич или Петровичевична.
Но Сени уже махнула рукой на старте, и Петрович побежал в милицию. А расстроенная невеста встретила на улице Победу и вернула ей паспорт Аркадия.
— Очень кстати, — улыбнулась Победа, — хотя я от тебя такого поступка не ожидала
— Я тебе еще пригожусь, — сказала Сени и подарила Победе бесплатный билет для проезда в городском транспорте…
Вот пишут наши журналисты, что наши исправительные заведения не лечат запущенную нравственность… И много резона в их письме. Червивин вернулся с комсомольской стройки шелковый, но в два дня забыл все кошмары и выводы, забыл как фамилию музыкального кумира и школьную программу по астрономии. Он честно помнил Куросмыслов лишь до того момента, как пришел на работу и спросил подчиненных инструкторов:
— Что тут без меня творится? — нагоняя в голос комсомольский задор и бодрость.
— А ты разве уезжал? — удивились инструкторы.
— Ну, вчера же меня не было, — прозрачно намекнул сын эпохи.
— Кстати, а где ты был вчера? Тебя кто-то спрашивал.
— В университете марксизма-ленинизма проводил спортивное мероприятие среди преподавателей.
— Смотри, кому доверяют!
— Да, — согласился Червивин, — расту помаленьку.
— Слушай, а буфет там какой?..
На всякий случай Червивин попался на глаза первому секретарю, получил ни к селу ни к городу выговор и обещал тут же исправиться. Главный комсомолец района ему поверил и даже руку пожал. «Пронесло!» — обрадовался Червивин и побежал в туалет. А на следующий день он уже носился с мыслью о мести. Но виноват-то во всем был он, а самому себе мстить не хотелось, и так натерпелся разного. Поэтому в жертвы сын эпохи выбрал инструктора, который напророчил Андрею и вечное поселение в Куросмыслове, и Победу, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. Инструктору Червивин дал, как Иванушке-дурачку, три невыполнимых поручения, думая после трех выговоров спровадить его в пионервожатые средней школы, а Победе Андрей решил нагадить партийной свадьбой с Тракторовичем, который представлялся ему неполноценным супругом и недееспособным коммунистом из-за узких глаз, совершенно не подозревая, насколько эта свадьба уже проиграна в мозгах Чугунова и излишня помощь. Итак, он вызвал в райком секретаря факультета Кабаева под надуманным предлогом провести совместное спортивное мероприятие и крепко подружиться коллективами, а сам полез в личную жизнь Кабаева с расспросами.
— Скоро загс пойду, молодая жена дом поведу, абдумбадрат говорить буду, — поведал откровенный Тракторович. — Москва поселюсь, ученый стану.
Сын эпохи чуть-чуть притворился полным козлом (больше не требовалось) и спросил:
— А кто жена-то?
— Дочь большого человека, — двусмысленно ответил Кустым. — По-русски — шишка, а у нас кланяются.
— Может, тебе помощь нужна? — спросил Червивин. — Я всегда рад помочь товарищу в беде. Хочешь, в загс с вами схожу, чтобы там ничего не напутали?
Тракторович решил, что его держат за идиота, которого любой облапошит, даже не желая того, обиделся и помощь отверг.
— Дулемба пойдет: у него пять жен, он все знает.
— Дулемба знает все, кроме советской действительности. Смотри, будешь локти кусать без меня, — напророчил Червивин и подумал: «Ладно, подождем удобного случая и подберемся с другой стороны к Победе…»
А Кустым с фруктами и цветами поспешил в богатый дом Чугуновых, чтобы самому стать еще богаче и взять в жены красавицу — единственное искусство, в произведении которого Василий Панкратьевич принял бессознательное участие. Сделай он то же самое умышленно, Победа родилась бы со слабо выраженными половыми признаками, как идейно выдержанный экспонат выставки соцреализма
Чугунов уже не довольствовался табуреткой в коридоре и выходил встречать желанного Тракторовича на лестничную клетку, где сразу торопил со свадьбой, так как последние месяцы Победа симулировала неизвестные женские болезни, которые для Василия Панкратьевича были вариациями мужского насморка и стремлением опорочить перед Кустымом организм засватанной. Но Победа лишь хотела уйти в академический отпуск, чтобы потом уйти в декрет и оказаться с Аркадием на одном курсе.
Чугунов взял Кустыма и Победу за руки и сказал:
— Подавайте, дети мои, заявление прямо сейчас.
— Я больна, — ответила Победа, — и с нетерпением жду выздоровления. А прямо сейчас я чувствую себя хуже Катерины Ивановны, которая сказала: «Уездили клячу», — и умерла в расцвете лет.
— Разве вид суженого не прибавляет тебе сил? — спросил Василий Панкратьевич.
— У меня от суженых в глазах рябит, — ответила Победа
— Тогда тебя отвезут на моей машине, — решил первый секретарь.
— А может, я еще в девках посижу? — спросила на всякий случай Победа
— Сказал бы я тебе! — сказал Василий Панкратьевич, намекая на прошлую связь с Аркадием, и посмотрел дочери в глаза, намекая, что за прошлую связь еще придется выслушать от Кустыма.
— А если он меня зарежет? — спросила Победа, намекая на Тракторовича.
— Я ему зарежу! — сказал Чугунов, намекая на Аркадия.
— Моя жениться хочет, — сказал Кустым, однозначно намекая на себя.
— Вот и отлично! — сказал Василий Панкратьевич, намекая, что безумно рад, и проводил молодых до машины.
Он и сам рвался ехать, проследить за порядком, но Победа сказала:
— Без тебя обойдемся, уже опытные, — и первый раз Василий Панкратьевич покорился дочери, хотя нутром почувствовал глупость такой покорности.
В машине Кустым полез с приставаниями, и Победа пересела к водителю со словами:
— Хам какой-то, а не жених. Как будто не знает, что взасос я только с кошкой целуюсь.
Кустым застонал от горя и разлуки.
— Надо же! — сказала Победа водителю. — Обычный самец, а страдает по-человечески! — и заплакала, не справившись с чувствами, зашептала про себя: «Ах, Аркадий! Любимый Аркадий! Что натворил ты со стариком глубоким? Зачем возненавидел коммунизм прежде нашей свадьбы? Видишь, что из этого вышло! Не тебе, а самцам достаются партийные дочки!.. Обнимались с тобой мы напрасно и ласкали друг друга без пользы, я в любви тебе признавалась — а лучше не стало, ты в любви мне клялся — а что толку? Зря вкушали с тобой мы от слов любовных, зря служил нам Эрот на лужайке, среди трав целовались, как глупые дети, глупость вместо детей и вышла. Как добычу, тащит меня под венец коршун, абдумбадратами опутал, проклятый, мое счастье с тобою, Аркадий, он истопчет себе на потеху».
