Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
Любаша выглядела нелепо и смешно настолько, что хотелось расплакаться. И я со всех ног бросился к ней, силой утащил с подмостков и скрылся с ней в фойе. Я пригладил ее взбившиеся волосы, вытер носовым платком тушь под глазами и губную помаду. Она по-прежнему застыла в оцепенении и, казалось, не узнавала меня.
— Ну же, девочка, — я встряхнул ее за плечи. — Ну ты же умница. И красавица, ты лучше всех этих размалеванных девиц.
Любаша была не менее размалевана, но я этот факт решил умолчать. Я усадил ее на бархатную скамейку. Она, как безжизненная кукла, сидела прямо, глядя на меня и совершенно меня не замечая. Я со всей силы толкнул ее в спину. Она слегка покачнулась и, как кукла, пропела:
— Да.
Я мигом сбегал в зал, притащил бутылку шампанского и заставил Любашу сделать несколько глотков прямо из горлышка. Ее глаза заблестели, губы задрожали. Она ожила. И разрыдалась. Из состояния шока я девушку вывел. Но дальше — хуже. Нужно было выводить ее из стресса, который неминуемо повлечет за собой глубокую депрессию. Я не был врачом-психиатром. И наверное, во мне осталось немного Даника, этого сильного, чуткого к чужим бедам лесного бога. Я был всего лишь вялым, уставшим, ленивым, погрязшим в своих переживаниях артистом Ростиславом Неглиновым. Мне ужасно не хотелось возиться с девушкой, которую я не так близко и знал. Я беспомощно огляделся по сторонам. Черт побери, ведь Любаша настолько общительна, весела, у нее уйма друзей и подружек, в нее влюблены десятки парней. Где они? Куда все подевались? Попрятались? Почему все они, пробегая мимо нас, трусливо прячут глаза и не отвечают на мои призывы? Боже, неужели так легко отказаться от человека? Только потому, что какой-то негодяй Лютик решил отомстить. Похоже, ему это удалось. Но неужели это так легко — отвернуться от человека, зная его много лет? Наверно, легко. Я знал Любашу совсем мало, ее знал хорошо Ростик. И я уже ненавидел Ростика, что он так ловко сбежал от всех этих проблем, зависти, лжи, предательства, от всех так называемых друзей и любимых. Я это все взял на себя. В наследство от Ростика мне осталась не только профессия, квартира и женщины. А гораздо худшее. Мне осталась в наследство его жизнь. И почему я когда-то решил, что она будет лучше моей?
Любаша рыдала у меня на плече, и я не знал, как ее успокоить.
— Ну же, девочка, подумаешь, не снялась в какой-то киношке. Будут у тебя еще сотни фильмов. Твое личико настолько фотогенично. — Я гладил ее по голове, как маленькую.
— Все кончено, Ростя, — повторяла сквозь всхлипы она. — Все, все кончено. И ничего уже не будет. Лютик навсегда перекрыл мне дорогу в кино. Я его хорошо знаю. Он не умеет прощать.
— Глупости все это, какая чушь! Лютик — не страшный злодей, а всего лишь мелкий интриган из дешевого водевиля. Покуражится — и на этом все закончится. Люди все забывают быстро.
— Люди… Наверно, да. Но здесь ничего не забывают, особенно если прилепили клеймо. Ведь ты даже понятия не имеешь, сколько и кому он на меня наговорил. И потом, кто он, а кто я? Ведь я всего лишь эпизодическая актрисочка, которая все время дрожащей рукой вымаливает роль. У меня был единственный аргумент — обаяние. Может быть, поэтому… Поэтому у меня было много мужчин. Потому что больше ни связей, ни аргументов не было…
— Ну что мне с тобой делать? И что мне для тебя сделать, чтобы ты успокоилась?
Я огляделся. Пустой холл. Какой-то полупьяный артист прошмыгнул в туалет, даже не обернувшись в нашу сторону. Из зала раздавалась музыка. Я вдруг схватил Любашу за руку.
— Идем, потанцуем?
Я вывел ее в центр зала. И зал сразу же стал пуст. Всем вдруг танцевать расхотелось. Я закружил Любашу в танце. Закружил — это было слишком громко сказано. Танцевать я так и не научился. И, как когда-то в Сосновке, походил на косолапого медведя на балу. Во мне вновь проснулся Даник. Я неуклюже двигался, наступал партнерше на ноги, спотыкался. Это был танец неудачников. Но я считал, что он удался. Во всяком случае, если это и был плохой танец, то вызов получился отличный.
Я демонстративно взял Любашу под руку, как свою даму, и повел к выходу. Меня нагнал Лютик и прошипел, как змея, прямо в ухо:
— Не связывайся с отверженными, это я тебе как друг советую. Иначе очень легко можешь оказаться в их списке.
Я усмехнулся, пропуская Любашу вперед. И на секунду задержался у выхода.
— А кто тебе сказал, что отверженная она, а не все вы? Кто тебе это сказал? К тому же список составляет, по твоим же словам, сам Господь Бог. Думаю, мы окажемся не на последнем месте.
— Смотри, Ростя, очень сильно потом пожалеешь, я ведь помню, как ты на меня замахнулся.
— Но промахнулся. А вот это действительно жаль.
Я захлопнул перед носом Лютика дверь. Мы поймали такси и примостились на заднем сиденье.
— Тебя куда отвезти?
Любаша вдруг вцепилась в мои плечи и умоляюще, почти плача попросила.
— Можно к тебе, Ростя? Ну пожалуйста, можно?…
Я знал, она цепляется за любую соломинку. Она хочет выжить. И как всегда, неверно выбирает способ выживания. Потому что видит его только в мужчинах.
— Ведь мы так когда-то любили друг друга, Росточек. Нам так хорошо было вместе. Мы все, все, все, все можем начать сначала. Я ведь теперь многое поняла… Или начинаю понимать.
Отказать нужно было решительно, резко, бесповоротно, иначе я вновь влипну в любовь, которая мне не нужна.
— Нет, Любаша. Я очень ценю наше прошлое, правда, ценю. Но ты не знаешь… Ко мне вернулась Вика.
Любаша расцепила руки, обмякла и устало прикрыла глаза.
— Тогда едем ко мне, ко мне никто не вернулся. — Она назвала адрес.
И минут через двадцать мы были у нее дома. Я мало знал Любашу. Пожалуй, только то, что она всегда казалась очень легкой, веселой, немножко нелепой. Вокруг нее всегда вертелись мужчины, потому что она не умела жить одна. Я не смел ее упрекать за это. Я знал, что у нее мало вкуса и был на все сто уверен, что ее квартира забита дорогими, ненужными и безвкусными вещами. И был искренне ошарашен ее домом — крохотной комнатушкой на последнем этаже. Старый круглый стол, железная кровать, допотопный буфетик с дешевой посудой. Я не мог даже предположить, что она так бедно живет. Единственное, что украшало, делало живым, почти одухотворенным дом — это уйма цветов. Растения были повсюду — на полу, на подоконнике, на столе. Комната сделалась похожей на маленький палисадник, на уютный ботанический садик, на благоухающий розарий. Я вдохнул запахи растений. Мне стало легче. Это не был луг, а модель луга. Но это напомнило мне родину. Захотелось лечь на пол, осторожно дотронуться до нежных лепестков, почувствовать на лице прикосновение сочных зеленых листьев. И попытаться на протекающем потолке разглядеть солнце. Модель родины не могла быть родиной. И все равно на душе стало легче.
— Не ожидал, что так все бедно? — Любаша рассмеялась.
Она вновь становилась прежней беспечной девчонкой.
— Ты первый гость в моем доме. Сам понимаешь, я жила всегда у своих покровителей. И всегда делала вид, что очень богата. Этому я научилась. А когда покровители кончались, прибегала сюда. Ну, как на родину возвращалась. Только зелень, цветы и запахи. Вот такая моя родина.
— У тебя очень хорошая родина. И она так похожа на мою…
Любаша остановила на мне свой пристальный взгляд.
— Ты о чем, Росточек?…
Я вздрогнул. Во мне вновь, именно в этой комнатушке, просыпался забытый Даник.
— Это я так. У меня в квартире тоже много цветов.
— Тоже мне, сравнил. И потом… Они же не твои… Ты даже понятия не имеешь, как какой цветок называется. Ты всегда сторонился природы. Или боялся ее. Почему?
Я приблизился к лантане — кустарнику с нежными цветочками самого разного цвета — желтые, розовые, красные, белые, они удивительно дополняли друг друга и создавали многоцветную гамму.
— Это лантана камара, — пояснила Любаша.
Я это прекрасно знал. Не зря проработал в Ботаническом саду. А вот в Сосновке таких цветов не было. Но были не хуже. Но об этом я не мог рассказать Любаше.
— У нас в поселке таких цветов не было, — вздохнула Любаша. — Но были не хуже. Просто я всегда очень увлекалась ботаникой. А стала артисткой. Потому что лучше всех пела в доме культуры. И танцевала тоже лучше всех. А ты проходи, раздевайся. Я сейчас чай сделаю. Его мама научила готовить. А рецепт еще от прапрабабушки. Но я могу тебе его открыть, хочешь? — Любаша говорила без умолку, суетливо. Словно боялась, что я вот так возьму и уйду. И она вновь останется одна. Она не умела жить одна.
— Любаша, ты извини, — сказал я то, что она боялась больше всего услышать. — Но мне и впрямь нужно идти…
— Ростик, миленький, я что-то хотела сказать… Погоди… Не припомню. Имя какое у тебя замечательное, тоже звучит, как природа. Ростик, Росток, Росточек…
— Любаша, пожалуйста… Мне и впрямь нужно. Я к тебе завтра обязательно загляну.
