Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
— Что за чепуха? — спрашиваю я.
— Это не чепуха, а потрясающий документ человеческого отчаяния, — говорит он, ухмыляясь. — Сегодня утром здесь такое было. Ты представить себе не можешь. Как у тебя, кстати?
— Нормально.
— Судя по твоему тону, видать, что ничего особенно хорошего.
— Не лезь!
— Ну-ну-ну-ну! Неужто любовь?
— Представь.
— Тогда извини, пожалуйста.
Он опять ухмыляется и говорит:
— Однако это будет сюрприз для Шикарной Шлюхи!
— Скажи лучше, что случилось сегодня утром?
— Шеф высветил Гастона и Карлу! Вышвырнул, как котят. Они уже уехали. Поездом, который без десяти одиннадцать. Он — в Париж. Она — в Вену. Все произошло молниеносно. Раз-два и готово! Странный человек шеф. Иной раз тянет месяцами, а потом вдруг бац и все!
— А как все было?
— Фройляйн Хильденбрандт накрыла их вчера в лесу. Сама-то еле-еле видит. И сразу же доложила шефу. А тот в таких случаях шутить не любит. Вчера вечером был педагогический совет. Шеф позвонил родителям Гастона и Карлы и сообщил, что вынужден немедленно исключить их милых деток, пояснив за что. А самим милым деткам он объявил об этом только сегодня утром. Шеф и учителя уже целый год держали их на прицеле. Первое предупреждение, второе предупреждение. Случай в лесу, как принято говорить, переполнил чашу терпения.
— А сегодня утром что?
— Дело было на уроке латыни. Кстати говоря, шеф, сам того не ведая, испортил Хорьку одну шикарную находку.
— Как это?
— Хорек замыслил совершенно необычный номер, так сказать, психологическую атаку. И, насколько я знаю народ в классе, у него должно было получиться. Но теперь-то, конечно, считай, что из всего вышел пшик.
— Расскажи!
— Ты помнишь эту хохму с нюхательным табаком?
— Которую придумал Гастон?
— Да. Так вот, сегодня утром — первый урок латынь — заходит Хорек, сразу же направляется к Гастону и говорит:
— Где?
— Простите, не понял, — говорит Гастон.
— Нюхательный табак, — говорит Хорек. — Получу я сегодня свою понюшку или нет?
— Вот это да, черт побери!
— Вот именно так мы и отреагировали. Он действительно здорово все рассчитал!
Гастон, конечно, обалдел, встает, дает ему табакерку и говорит, заикаясь:
— Voila, monsieur![77]
Хорек нюхает. Затем нюхают все ребята из класса. Некоторые даже аплодируют. Но это еще не соль номера! Соль ему испортил шеф.
— А какая была соль?
— Когда все ребята нюхнули табаку, Хорек сказал: «Итак, господа. А теперь возьмемся за Тацита, как бы это ни было для вас малоприятно. И вообще я предлагаю, чтобы отныне все мы получали нашу понюшку после…» — Ной втягивает и задерживает воздух. — «После урока», — хотел он сказать! Но в середине этой блестящей фразы в класс входит шеф и объявляет, что Гастон исключен и чтобы он собирал вещи и поторапливался, дабы не опоздать на поезд в 10.50. Сорвать такой режиссерский замысел!
— Гастон расстроился?
— Ни капельки. Но перед отъездом они с Карлой написали еще вот это обращение, — говорит Ной, показывая три исписанных листка. — Каждый писал по строчке — он одну, она одну. А потом они вывесили листки на доске объявлений. В обеденный перерыв все прочли этот текст — взрослые и дети! Я сорвал их, когда подошел один из учителей. Тебе это интересно?
— Да.
— Я так и думал. Читай дальше!
И вот я читаю дальше этот странный документ, в котором строчка, написанная мальчишеской рукой, сменяется строчкой, написанной рукой девчонки.
Разумные, справедливые взрослые!
Вы говорите: «Не делайте этого!»
А мы говорим вам: То, что мы хотим делать, мы все равно будем делать, хоть на ушах стойте! Мы встретимся снова, мы все равно будем вместе, можете не сомневаться.
«Town without pity!»[78]
Вот такие фильмы вы снимаете, чтобы мы, заплатив 1 марку 50 за билет, посмотрели дерьмо.
«We need an understanding beart»[79].
Вот какие песни сочиняете вы, чтобы растрогать нас и побудить нас покупать пластинки.
Teenager age![80]
Twen age![81]
И так далее! Все — лишь реклама для вашего дерьмового бизнеса!
— Да, — говорю я, — хоть и торопились, а выговорились от души. Стоило бы опять повесить это на доску.
— А я и повешу по дороге на ужин. Я только хотел тебе показать. Попадись эти листки на глаза учителю, то только бы мы их и видели!
Я дочитываю листки:
Все родители любят говорить: «Нам бы ваши заботы».
Прекрасно, у вас другие заботы.
У вас заботы о деньгах.
У нас — о любви и доверии.
Вы считаете, что любовь можно выключить, как радио?
— Эта фраза мне нравится больше всего, — говорит Ной, который читает вместе со мной. — И при этом им нужно было еще успеть на поезд в 10.50.
Неужели у вас нет сердца?
Неужели «любовь» для вас иностранное слово?
Откуда мы происходим?
От вас!
Из любви! Так или нет?
Что же тогда с вами случилось?
Почему вы нам запрещаете то, что делали сами?
Почему вы наказываете нас за это, хотя все время твердите, что мы теперь раньше созреваем и взрослеем?
Мы знаем почему.
Шеф боится, что Карла схлопочет ребенка, а его интернат плохую репутацию.
— Н-да, — говорю я.
— Вот именно, — говорит Ной, — тут они погорячились. Конечно же, беременность такой девчонки отнюдь не самое приятное.
Почему же вы не хотите понять нас?
Почему не хотите помочь?
Вы сдали нас в этот интернат, как чемоданы в камеру хранения, а когда мы пытаемся помочь друг другу в нашем одиночестве, вы говорите, что это преступление?
Что толку от ваших красивых сентенций?
Вам никогда не понять, что нам нужны Вы!
И вообще сохранилась ли еще какая-нибудь связь между нашим и Вашим миром?
Не живем ли мы уже в совершенно другом?
Мы думаем, что это так!
Во всяком случае, большинство из нас уже построило для себя свои собственные миры — так же, как мы оба.
Почему вы не строите их вместе с нами?
Потому что вы идиоты!
— Ну, это уже слишком, — говорю я.
— Конечно, — говорит Ной.
Я читаю дальше.
У вас просто не хватает ума, чтобы понять нас!
Вы думаете, что если вы были другими, то и мы должны быть такими же!
Да, да, да, мы другие!
Когда-то мы станем взрослыми и будем другими, другими, другими, ей Богу, другими, чем вы!
Мы будем стараться понять наших детей и защитить их. И наши дети будут счастливей, чем мы.
Мы не говорим вам: «Живите счастливо», потому что вы все равно этого не можете и не могли никогда.
Карла Хонигштайн и Гастон Латуш.
— Вот так, — говорит Ной, — а теперь отдай мне эти бумажки, чтобы и наши учителя тоже получили удовольствие.
Он кладет листки в карман.
— Ты будешь и дальше изображать больного или, может быть, все-таки встанешь немного попозже?
— Это зачем?
— Сегодня в три Чичита устраивает макумбу. — Ной смеется. — Ты знаешь, что Чичита из Рио-де-Жанейро, а там у них в Бразилии есть такой суеверный обычай. Чичита дружила с Карлой. Поэтому она и устраивает макумбу, чтобы добрые духи охраняли Гастона и ее подругу Карлу, а злые духи не причинили им зла. Чтобы их любовь сохранилась и в разлуке.
— Что за чушь?
— Чужеземный обычай. Я схожу. Наверняка придет еще около ста ребят.
— Я встану через час и тоже приду.
— Тогда захвати с собой несколько сигарет или немного табаку или водки.
— Зачем?
— Не знаю. Чичита сказала, что все объяснит, когда мы соберемся в ущелье. Я принесу маленькую бутылочку водки.
— Я возьму сигареты, — говорю я. — Не важно какие?
— Не важно. Чичита сказала, что духи пьют и курят все подряд.
— Меня это радует.
— Ты шутишь, а Гастон с Карлой вылетели.
— Я не шучу и на самом деле хочу, чтобы духи охраняли обоих. Поэтому я так и сказал про сигареты. Я хочу, чтобы духи были довольны.
— Любовь есть любовь, — провозглашает Ной. — See you later, alligator![82]
12
Три часа дня, солнечно, южный ветер, прозрачные, легкие облачка на голубом небе. И сто двадцать детей перед маленьким гротом в небольшом ущелье, молчаливо наблюдающих за тем, что делает изящная молочно-кофейная Чичита. Она расставляет в гроте откупоренные бутылки водки, раскладывает пачки сигарет и спички. Чтобы духи могли прикурить. Бутылки должны быть без пробок, потому что у духов нет штопоров. В лесу у Корковадо, близ Рио-де-Жанейро, — рассказывает Чичита, — бессчетное количество гротов и пещер. И повсюду огарки свечей, пачки сигарет, бутылки с водкой. Белые женщины тоже устраивают макумбу, чтобы духи защитили их жизнь, чтобы исполнились их желания.
