Виктор Ремизов - Воля вольная
Соболиный след пересек наискосок просеку. Илья присел, потрогал, след был не застывший, не очень крупный, тянул в сторону стлаников. Он посмотрел ему вдогонку, завидуя местным охотникам, которые стреляли из-под собак. Сейчас пес улетел бы за зверьком. Но собак у него не было, а завести и держать у кого-то в поселке, чтобы использовать только в сезон, мужики не советовали.
За полчаса пока переваливал к речке, он насчитал шесть соболиных переходов, это подтверждало вчерашние Генкины предположения. Надо к стланикам побольше выставить, подумал Илья и увидел свой капкан. Он висел на очепе[18] — на выходе путика в речное русло.
Илья вышел на речку, она была хорошо укрыта снегом, снял лыжи, ружье повесил на листвяшку. Проверил, не сгнил ли очеп, раскопал ногой шалашик, и хотел было сунуть туда капкан, но передумал. В десяти метрах в русле реки лежал большой плоский камень, собольки почему-то регулярно его обследовали. Илья и в прошлом году думал там поставить, да руки не дошли. Он срезал потаск[19], снял капкан и пошел к камню. Прямо в середину поставил, заострил потаск с обеих сторон, косо воткнул в снег, а на верхний конец рябчиное крыло пристроил. Как раз над капканной тарелочкой[20] получалось. Вроде и неплохо, но как будто смешно вышло, и он подумал, хорошо, что никто из серьезных охотников его не видит.
Взял лыжи на плечо и пошел через речку. Вода шумела под снегом, ниже она вытекала из-под пупырчатого прозрачного льда и бежала открыто. Илья попрыгал, пробуя лед, и быстро пошел на другой берег, чувствуя, как под ним оживая, проседает. Сзади длинно, по всему руслу обломилось, сделалась большая полынья, вода струилась небыстро по разноцветным в лучах солнца камешкам.
Он влез в крутоватый берег, надел лыжи и стал подниматься тайгой. Это уже было редколесое подножье тех высоких гор, что виделись от зимовья, до открытых склонов оставалось с полкилометра. Илья останавливался, слушал тайгу и шел дальше. В нем по-прежнему жили два противоположных чувства: настороженности, ожидания чего-то опасного и радости от окружавшего его настоящего мира, от вековечных тишины и покоя тайги. Оба чувства были сильными и нервными — душа радовалась, как дитя, но была не на месте. Среди редкого леса стали возникать острова высоких кедровых стлаников. Илья обходил их стороной. Подъем становился все круче. Вскоре стало видно, как лес впереди переходит в сплошные непролазные заросли кедрового стланика. Выше уже шли травяные склоны горного массива.
На этих открытых южных покатях всегда были хорошие переходы северного оленя. Особенно в начале сезона. Встречались и осторожные снежные бараны, которые жили тут постоянно. Прежний хозяин участка каждый год добывал одного-двух. В прошлом сезоне Илья видел их несколько раз в бинокль. Но всё были самки с молодняком, и он не стал охотиться.
На берегу замерзшего ручья, вытекающего из-под курумника, снял лыжи и воткнул в снег. Узкой каменной речкой, разрезавшей заросли стланика, начал подниматься.
Он побаивался этого места. Та прошлогодняя встреча нос к носу с медведем случилась в полукилометре отсюда. В этих же стланиках, левее, он тогда напрямую полез от избушки. И сейчас он шел, как говорил Генка — слегка «на измене», выбирая, куда поставить ногу и следил за зарослями. Ветви кедрового стланика были высоки, в полтора роста, шишки много. Темно-коричневые и некрупные, гроздьями торчали на вершинах длинных лап. Илья остановился, задрал голову на нависающие горные вершины, прислушался к их молчаливому миру. Тихо было, ветерок налетал порывами.
Перед выходом из стлаников пошел совсем аккуратно, щупая каждый шаг — какие-то камни только притворялись вросшими, но были живые и, отыгрывая, издавали гулкие звуки. Звери далеко их слышали. Стланиковые ветви по сторонам были сломаны, висели вниз головой. Это была медвежья столовая. Вскоре неприятный коридор кончился, открылся обзор вверх и в обе стороны, Илья присел на камень, переломил штуцер, вынул тяжелый медвежий патрон, в ствол заправил пулю для дальнего выстрела.
На склоне до самого верха ни свежих следов, ни троп не видно было, он перевел бинокль — внизу, километрах в двух виднелась крыша избушки — подарок завалить здесь барана, — подумал, — и стал внимательно смотреть вдоль зарослей. В тени стланика были следы, хорошо рассмотреть их не удавалось, но снег был изрыт! Он еще раз просмотрел, пытаясь понять, куда двигались звери. На чистое совсем не выходили — не похоже было на северных оленей. Он осторожно поднялся еще немного, на ровную площадку между невысокими уже, едва достающим до пояса зарослями и, встав на колени, чтобы не торчать, стал просматривать правую сторону. Все продувы, желтые травянистые поляны и пятна. Искал следы баранов, которые в отличие от других зверей, паслись днем. Баранов не было, несколько оленьих троп уводили к перевалу.
Было не холодно, вершины, облитые молоком снегов, замерли на светло-голубом фоне неба, солнце рассеянно грело воздух сквозь морозную утреннюю мглу, стланики стояли осыпанные серебром изморози. Илья время от времени оборачивался назад и глядел в бинокль — кто мог набродить ночью на склоне над самым зимовьем? Надо будет сходить, подумал. Он чуть довел резкость, и ему показалось, что пушистые лапы в поле зрения бинокля шевелятся. Душа затрепетала, Илья вцепился взглядом в заросли, ожидая, что из них кто-то высунется — никто не появился, только еще раз шатнулись, как ему показалось. Это было странно, если на кого и похоже, то на кормящегося медведя, но медведи должны были залечь.
Он привстал и осторожно осмотрелся. Колючие, пушистые заросли вокруг, плешины меж ними — все было спокойно. До подозрительного места метров сто пятьдесят. Илья присел на лапник и стал смотреть в бинокль. Он все-таки ждал медведя, медведь, если это был он, должен был показаться. Так просидел минут пятнадцать-двадцать, руки затекли — ничего не менялось. Опять начинается, — понимал Илья. — В прошлом году он целую неделю из-за того медведя… проходил на нервах. Воспоминание было ужасно неприятно, оно рождало новый невольный и сильный страх, с которым опять предстояло бороться. В прошлом году, пока не прошел тот невроз, он даже на снегоходе с опаской ездил. Особенно в сумерках — каждый пень увеличивался в размерах и настораживал.
Было уже одиннадцать, Илья закурил и пошел к стланикам. Утренний ветерок поднимался, тянул с низа долины, покачивал тяжелые кедровые лапы. Только его порывы слышны были, да снежные скрипы собственных шагов. Илья остановился, окинул взглядом тайгу, широко теряющуюся в туманной дымке, белые холодные вершины справа, и опять ясно, низом живота почуял, что на всем этом огромном пространстве никого нет. Только один мужик с карабином на плече, среди гор и тайги. Беспечный ветерок плутал в осторожных зарослях.
Возле лыж, торчащих из снега, были чужие следы. Он не сразу понял — только когда увидел громоздкую белую борозду, тянущую вдоль лыжного следа. В висках застучало, Илья скинул штуцер с плеча, замер, сквозанув взглядом ближайшие кусты, указательный палец ощущал холод курка. Запасной патрон машинально вытащил из кармана и зажал в кулаке. Следы поднимались в ближайшую — в десяти метрах — заманиху стланика, Илья присел, проглядывая низ зарослей. Сердце бухало в ребра. Под стланиками в снежном надуве зверь продавил полутораметровую траншею! Огромный! — мелькнуло.
Он подходил к его лыжам, не тронул их и не испугался, он был здесь недавно… может, и только что… Илье казалось, что он слышит медвежий запах.
Тайга вниз по склону хорошо просматривалась, и Илья, держа штуцер двумя руками и, неудобно зажав лыжи подмышкой, пятясь, стал уходить от стлаников. Кинется — секунды три-четыре — бросаю лыжи и напускаю в упор! У меня один выстрел! Больше в голове не было ничего! Отойдя подальше от зарослей, осмотрелся, осторожно опустил лыжи на снег.
Тишина давила. Илья, присматривая за стланиками, достал сигареты. Закурил. Запах кубинского табака показался странно резким, он удивился, машинально нюхнул саму сигарету, потом воздух вокруг. Курить не хотелось. Он бросил сигарку, встал на лыжи и пошел параллельно своему старому следу. Тридцать метров выше тянулись стланики, и там сейчас, возможно, был медведь.
Зверь большой, сытый — шишки кругом море, — вертелось в голове, — всё было за то, что зверь перед берлогой должен быть осторожным… Но почему открыто вышел на лыжню? И шел по ней! Ответа не было. Илья своим утренним следом наискось скатился к речке, перешел ее в сапогах. Прислонил лыжи к камню, на котором стоял капкан… сзади, нервно разрывая таежную тишину, разорались кедровки. Скандально и очень настойчиво. Илья замер, слушая их крики, а больше внезапный стук сердца в висках, снял карабин и присел к камню, внимательно глядя на другую сторону ручья. Варианта было два: или уйти в зимовье, или… Илья посидел, успокаиваясь и медленно двинулся обратно через речку. Стал осторожно подниматься в бугор. Глаз не спускал с перегиба, казалось, или этого ему очень хотелось — вот-вот сначала покажется голова, а потом и весь… Илья не боялся. Он был сосредоточен.
