Рейнбоу Рауэлл - Звонок в прошлое
– Он что, тебя уволил? – спросила Хизер, когда Алисон вошла в гостиную.
Бывшая доставщица пиццы пожала плечами:
– Я и так на следующей неделе собиралась возвращаться в Беркли.
Во всем этом была и светлая сторона. На заднем сиденье машины Алисон лежали три большие коробки с пиццей, лазанья, сильно остывшие жареные грибы и дюжина хлебных рулетиков с сыром пармезан.
– Какой щедрый подарок накануне Рождества, – сказала Джорджи, открывая коробку с пиццей.
К счастью для Хизер, мать смотрела только на щенят и не замечала, как ее дочь и Алисон хихикают, сидя на диване и уплетая пиццу.
Когда Джорджи проглотила уже три больших куска, в кухне вдруг зазвонил коричневый телефон.
Хизер сразу прекратила разговор. Джорджи бросила недоеденный кусок и побежала на кухню, чуть не наступив на Порки.
– Алло, – сказала она, успев взять трубку после третьего звонка.
– Привет, – послышался голос Нила. – Это я.
– Привет.
Хизер уже стояла за спиной.
– Иди наверх, – прошептала она. – Я повешу.
– Нил, подожди немного. Я сейчас поднимусь наверх. Ты никуда не торопишься?
– Нет.
Хизер потянулась взять трубку. Джорджи прижала трубку к груди, как недавно прижимала щенка.
– Обещай мне, что не будешь с ним говорить, – шепнула Джорджи, и Хизер кивнула. – Заклинаю тебя жизнью Элис и Нуми, – сказала Джорджи.
Хизер снова кивнула.
Джорджи отдала ей трубку и побежала наверх. Когда она снимала трубку желтого телефона, у нее тряслись руки. Такого с ней не бывало даже во время сильных депрессий. Вероятно, это признак надвигающегося диабета.
– Взяла! – В трубке щелкнуло. – Нил, ты слушаешь?
– Конечно.
– Ну вот, теперь можем говорить, – сказала она, садясь на пол.
– Ты как? – спросил Нил.
– Сейчас нормально. А вообще… сегодня был какой-то сумасшедший день. И потом… я уже стала сомневаться, что ты позвонишь.
– Как помнишь, я обещал позвонить.
– Помню. Но… ты был сердит.
– Я… – Нил на секунду умолк, потом заговорил о другом. – Мы пробыли у двоюродной бабушки дольше, чем собирались. Она была очень рада нашему приезду. Упросила нас остаться на обед. Мы и остались. А потом… Знаешь, там такая угнетающая атмосфера. На нас это подействовало, и на обратном пути мы заехали в «Золотое дно».
– «Золотое дно» – это что?
– Смесь кафетерия, закусочной со шведским столом и стейк-хауса.
– В Небраске все заведения называются в честь вестернов?
– Думаю, что да.
– Тогда я не удивлюсь, что итальянские рестораны у вас носят названия картин Серджио Леоне[46].
– А почему у тебя сегодня был сумасшедший день?
Джорджи засмеялась. Это звучало как фрагмент записи смеха, воспроизведенной на реверсе.
– Джорджи!
– Извини… Что сделало мой день сумасшедшим? Я принимала собачьи роды. Трое щенят. А еще я узнала, что та Хизер – лесбиянка.
– Что? Ах, ну да… твоя двоюродная сестра. Я почему-то подумал, что ты говоришь о родной. Значит, твоя двоюродная сестра – лебси?
– Это ее дело. Нам-то что?
– Ты сказала, что принимала собачьи роды. Чьи это щенки?
– Это тоже не важно. Но думаю, одного мы оставим себе.
– «Мы» – это ты со своей мамой? Или «мы» – это мы с тобой?
– Мы, мы, мы, – ответила Джорджи. – До самого дна.
– Джорджи, да что с тобой?
– Извини.
– Значит, ты приняла собачьи роды?
– Я не хочу об этом говорить.
– Тогда о чем ты хочешь говорить?
– Не знаю. Дай подумать.
Она положила трубку на ковер. Сейчас она дышала почти так же, как Хизер возле сушилки с рожавшей Петунией. Джорджи поправила волосы, сняла очки и принялась тереть глаза.
Давай, Джорджи, возвращайся в игру.
Нет, это была не игра. Это была ее жизнь. Ее дурацкая жизнь.
Что бы ты сейчас ни сказала – значения это не имеет, твердила она себе. Нил все равно приедет рождественским утром и сделает тебе предложение. Это уже произошло пятнадцать лет назад. И тогда он тебе сказал: «Мы сделаем так, чтобы нам этого было достаточно». Это судьба.
Если только…
Если только это не было судьбой. Возможно, Нил произнес те слова, поскольку сам хотел их произнести, а вовсе не из-за ее телефонных разговоров с ним. Разве за все годы их совместной жизни он хоть раз намекнул ей, что в ту неделю они активно перезванивались? Надо знать Нила: какие-либо намеки ему вообще не свойственны.
Сейчас у Джорджи был последний шанс поговорить с Нилом перед его поездкой в Калифорнию. Последний шанс убедиться, что он поедет к ней. О чем же с ним говорить?
Джорджи сделала глубокий вдох, потом глубокий выдох и только тогда снова взяла трубку:
– Нил, ты слушаешь?
– Да.
– Ты веришь в судьбу?
– Что? В каком смысле?
– Ты веришь, что в нашей жизни все уже предопределено, а мы лишь следуем предопределенному?
– Ты хочешь спросить, не кальвинист ли я?
– Возможно. – Джорджи пошла на второй заход. – Я спрашиваю, веришь ли ты, что все в нашей жизни уже решено заранее. Уже записано. Вдруг будущее просто сидит и ждет, когда мы до него доберемся?
– Теперь понял. Ты спрашиваешь, верю ли я в судьбу, в предопределенность. Нет, не верю.
– Почему?
– Тогда исчезает ответственность за свои поступки. Получается, я тут ни при чем. Все это было решено заранее и за моей спиной. И тогда вообще незачем к чему-то стремиться. Меня это не устраивает. Я предпочитаю думать, что в каждый момент жизни мы выбираем то, каким будет следующий момент. И свою судьбу мы выбираем сами… Джорджи, а почему тебе это так важно?
– Сама не знаю.
Ей вдруг показалось, что она наблюдает за собой со стороны.
– Джорджи… Ты здесь?
– Да.
– Извини, что заставил тебя ждать.
– Когда? Сейчас?
– Нет. Сегодня. Весь день.
– Ничего страшного.
Нил сокрушенно засопел:
– Ты думала, что я не позвоню. Мне неприятно это слышать. Мне неприятно, что у нас все идет как-то странно. Мы… я не знаю… не говорим, а лишь подбираем слова. Боимся сказать что-то не то. Когда все это началось?
– Наверное, с того дня, как ты один уехал в Омаху.
– Я всего лишь поехал домой на Рождество.
– Неправда, – едва слышно прошептала Джорджи.
Она слышала, как Нил щелкнул зубами.
– Да. Неправда, – признался он.
Джорджи молчала.
Он тоже молчал.
– Я с тобой не расставался, – наконец сказал Нил. – И ты это знаешь. Ведь знаешь?
– Знаю. Но в наших отношениях появилась трещина.
– Мы ее заделаем, – с угрюмой решимостью произнес он.
– Как?
– Джорджи, откуда в тебе столько безнадеги? В прошлый раз мы с тобой замечательно поговорили.
– Опять неправда! В наш прошлый разговор ты на меня рассердился из-за Сета.
Она зажала язык между зубами. Ей хотелось откусить свой дурацкий язык.
– Рассердился, потому что он у тебя опять стоит на первом месте.
– Не выдумывай, – сказала Джорджи. – Я его не звала. Сам появился и разбудил меня.
– Но почему-то он не стал ждать внизу, пока ты выйдешь. Побежал к тебе в комнату. Фактически в твою спальню.
– Да.
– Мне ненавистно это слышать, – зарычал Нил. – До жути ненавистно.
– Нил, я знаю.
– И это все, что ты можешь мне сказать? Только «я знаю»?
– Нил, говорю тебе: я никогда не зову Сета к себе. Но иногда он приезжает сам. Ты не хочешь, чтобы я выбирала между вами. Ты мне сам это говорил. Помнишь?
– Да. И ты сказала, что выбрала бы меня.
– Могу повторить: я бы выбрала тебя. Уже выбрала.
Нил сопел в трубку. Джорджи ждала.
– Почему мы ссоримся? – спросил он. – Ты решила наказать меня за то, что я тебе не позвонил?
– Нет.
– Тогда почему мы ссоримся?
Почему они ссорились? Они не должны были ссориться. Наверное, Джорджи сейчас должна была бы словесно обхаживать его, убеждая простить ее. Делать все, чтобы он любил ее и завтра обязательно поехал бы сюда… делать ей предложение.
– Потому что… потому что я так хочу! – вдруг выпалила Джорджа.
– Как ты сказала?
– Я хочу правды. Я хочу, чтобы мы один раз обсудили все, что нам мешает, и больше уже не ссорились бы! Понимаешь?
Джорджи поймала себя на том, что кричит в трубку.
– Сомневаюсь, что такое возможно, – ответил Нил.
Чувствовалось, он начинает злиться.
– Я так больше не могу! Я не могу постоянно ссориться с тобой из-за одних и тех же причин. И не ссориться из-за них я тоже не могу. Мне надоело делать вид, будто ты не сердит на меня, будто все идет распрекрасно. Надоело говорить этим идиотским бодреньким голоском, зная, что ты тихо меня ненавидишь.
– Джорджи… – Ее слова удивили и задели Нила. – У меня нет к тебе ненависти.
– Есть. А если нет, появится. Тебе ненавистно то, что я делаю с твоей жизнью. Это равнозначно ненависти ко мне. Вот так. Еще хуже, если из-за меня ты возненавидишь собственную жизнь.
– О чем ты? Я не чувствую ненависти к своей жизни.
– Почувствуешь.
