Григорий Канович - Местечковый романс
— Что с того, что стараются? Их жёны на меня пусть уже не рассчитывают. Была повитуха Мина, да вся вышла. Руки не те, ноги не те, сердце не то… — Мина улыбнулась, но улыбка её была грустной. Впрочем, она тут же приободрилась: — Как хорошо, что я тебя встретила! Думала-думала, кто меня заменит, когда я встречусь с моим Гершоном, и придумала. Ты, Хенка. Ты!
— Я?!
— Ты знаешь цену, которую женщины платят за новый росточек. Два раза со смертью с глазу на глаз встречалась. В каждом еврейском местечке должен быть раввин и своя повитуха. Раввину без нас, повивальных бабок, делать нечего, все синагоги опустеют, некому будет в них молиться.
От такого неожиданного предложения мама застыла. Мина между тем продолжила:
— Ты, наверное, думаешь, что я с ума сошла. Нашла, мол, для меня работу! На доходы от родовспоможения не проживёшь, дом не построишь. За неё платят не столько деньгами, сколько благодарной памятью, но ведь добрую память ни за какие деньги не купишь. В общем, так, Хенка. Давай, пока я жива, научу тебя.
— Вы, Мина, меня прямо ошарашили. Не знаю, что и ответить. Я должна посоветоваться с мужем, — растерянно пробормотала мама.
— Посоветуйся, посоветуйся. Я подожду. Пока не дождусь ответа, умирать не буду.
Встреча с Миной привела маму в полное замешательство. Слова вдовы Гершона, что в каждом местечке обязательно должны быть раввин и еврейская повитуха, не выходили у неё из головы.
Дома о предложении Мины она ничего не сказала — хранила молчание. Только открой рот, и Шмулик поднимет сестрицу на смех, а Шлеймке обрушится на неё в негодовании.
Нет, нет, в повитухи Хенка не пойдёт. Минуло семь лет, но воспоминания о родах в Еврейской больнице, о страданиях, которые дважды выпали на её долю, до сих пор бередили душу. Это неправда, что Йонава останется без раввина и повивальной бабки. Мина найдёт среди местечковых евреек другую ученицу, а она, Хенка, подыщет себе занятие попроще.
— Вбила себе в голову, что даром хлеб ешь, и другим покоя от тебя нет, — пожурила невестку свекровь, когда Хенка пришла проведать её. — Днём женщина должна заниматься домашним хозяйством — стряпать, убирать, стирать, мыть, а ночью, уж ты меня прости, не лениться в постели. Что это за мужчина, который не может обеспечить жену? Твоему Шлеймке, слава Богу, грех жаловаться на отсутствие заказчиков. Мой Довид в молодости спину не разгибал, круглые сутки чинил что ни попадя, потому что кормил десять душ. Послушай добрый совет — сиди-ка ты спокойно дома. Ещё неизвестно, к каким людям попадешь. Вторых Кремницеров у нас в местечке нет и никогда не будет.
Все — родственники и не родственники — в разговорах о работе напирали на то, что в просторечии называется харчами. Харчей, мол, и на неё хватит, если она даже никакого приработка не найдёт. Но у Хенки была тайная мечта, о которой она никому не хотела рассказывать. Эта мечта зародилась у неё сразу после отъезда из Йонавы Айзика и её благодетелей Кремницеров. Хенка мечтала скопить приличную сумму и в один прекрасный день прямо сказать мужу:
— Слушай, Шлеймке! Неужели мы с тобой так и просидим до смерти на одном месте? Ведь жизнь, как скорый поезд, промчится мимо Йонавы, просигналит нам прощальным гудком и оставит на память о себе только лёгкий дымок.
— Почему на одном месте? Можем в будущую субботу выбраться в Каунас в гости. Навестим брата Мотла и Сару, увидим племянницу.
— В Каунас можем. А дальше?
— Что дальше? Погостим денёк-другой, и домой, обратно в Йонаву.
— Вернуться из Каунаса домой — дело нехитрое, — ответит Хенка. — А вот, например, взять и съездить не к младшему брату, а к старшему — Айзику, тебе бы не хотелось?
— В Париж? К Айзику? Да он там и сам ещё ноги не согрел! — зрачки у Шлеймке расширятся так, будто Хенка пипеткой капнула ему в глаза лекарство.
— Да, в Париж, — спокойно скажет она. — Для чего, как подумаешь, мы живём на белом свете? Только ли для того, чтобы увидеть изгиб Вилии и староверов в Скаруляй? Для того ли, чтобы набить своё брюхо?
— Ну, теперь тебя с полицией не остановишь, — проворчит, наверное, муж.
— Привыкли к цимесу, фаршированной рыбе, праздничному пирогу с корицей, и рады, — продолжала как ни в чём не бывало Хенка. — Ведь ты прекрасно знаешь, куда эти кухонные радости поутру деваются! В отхожее место! А есть такие радости, которые греют душу всю жизнь.
Когда Хенка, ещё не имея денег, действительно завела разговор на эту тему, Шлеймке слушал её и становился всё угрюмее и угрюмее. То ли от недовольства, то ли от изумления лицо его вдруг по-старчески сморщилось.
— Что ты так нахмурился? На заработанное тобой я ехать не собираюсь. Успокойся! Не потрачу ни одного твоего лита. Поедем на недельку на мои сбережения. Ведь я не калека, как-нибудь заработаю на поездку своими руками.
— Ты хоть знаешь, Хенка, сколько стоит один билет в Париж? Туда и обратно?
— Когда заработаю, тогда и узнаю. Буду каждый месяц откладывать десять литов, — сказала мама. — За год, надеюсь, наберётся нужная сумма. Вот уж Айзик и Сара удивятся, когда мы появимся вдвоём у них на пороге: ты в фетровой шляпе, а я в новом шёлковом платье. Спишусь с Этель Кремницер, у меня есть её адрес, может, она встретит нас на вокзале, погостим у неё и у господина Арона. Увидим Рафаэля…
Как часто бывало с моим отцом, он вдруг до донышка исчерпал весь свой гнев, оттаял. Его суровый взгляд подобрел, лицо, как после бритья, разгладилось и залоснилось.
— А куда потом? — спросил он с чуть заметной улыбкой.
— Как куда?
— Может, через годик после Парижа войдём во вкус и махнём через океан — в Америку? Нужно же попробовать деликатесы Леи и Филиппа!
— А почему бы нет? — тоже улыбаясь, ответила мама. — Если не мечтать, зачем тогда вообще жить на свете?
Отец промолчал. Ответа на вопрос, зачем жить на белом свете, у него не было, и он только пожал плечами.
Мама не сразу решилась начать переговоры со стариками Коганами. Раздумывала, отметая сомнения и прикидывая в уме выгоды, а потом наконец отправилась на улицу Кудиркос.
Хозяин кирпичного одноэтажного дома Рувим Коган долго не открывал двери, никак не мог попасть ключом в замочную скважину.
— Вы от аптекаря Ноты Левита? — поинтересовался он, когда обитые войлоком двери всё-таки сдались старику на милость и широко распахнулись.
— Нет.
— Простите великодушно. Нота, мой старый друг, обещал через свою помощницу Мирру прислать таблетки, которые нам с Нехамой выписал доктор Блюменфельд. Сами мы, увы, на такие расстояния уже не ходим. Ноги у нас вроде бы имеются, но почему-то наотрез отказываются двигаться. Хватит, говорят они, больше не желаем вас носить, и не упрашивайте! И глаза говорят то же самое — хватит, больше не желаем, точка! Очки, и те бастуют. За долгие годы, мол, вы уже успели на всё наглядеться, скажите нам за это спасибо. Вот так. Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь! Кроме доктора Блюменфельда и воровки Ханы, которую мы с позором выгнали, к нам в последнее время никто не приходил, поэтому мы даже мышам рады. Каждый вечер я жду, когда они наконец-то выползут из своих норок и запищат. Я здороваюсь с ними и благодарю за то, что пожелали побыть со мной и с Нехамой. Жаль только, что с ними нельзя попить кофейку.
Высокий, поджарый Рувим Коган с большой заснеженной головой в неглаженых брюках, голубой сорочке и хлюпающих по-лягушачьи домашних туфлях провёл маму в гостиную и властным жестом усадил за стол.
— Нехама! У нас гостья! — крикнул он.
Никто не откликнулся.
— Нехама! — позвал ещё раз старик. — Гостья, говорю.
Жена Когана долго не показывалась. Наконец маленькая, словно игрушечная, Нехама выплыла из-за ширмы, развела руками, извинившись за задержку, кивнула и села напротив гостьи.
— Если позволите, хотел бы знать, с кем имею честь? — спросил Коган.
— Я Хенка Канович. Дочь Шимона Дудака.
— Очень приятно. Хенка Канович, дочь Шимона Дудака… — Хозяин порылся в своей обмелевшей памяти, как в старом кошельке, где завалялись мелкие монеты: — Дудак, Дудак… Сапожник с Ковенской? Не у него ли я когда-то чинил свои штиблеты?
— Он самый, — обрадовалась мама. — Я его старшая дочь.
Маму так и подмывало подхватить это тусклое воспоминание и дополнить чем-то — рассказать о муже-портном, о своей службе у Кремницеров, но Коган не дал ей это сделать.
— Очень приятно, — повторил он и высокопарно спросил: — Чем могу служить, госпожа Канович?
— Я слышала, что вы ищете домоправительницу.
— Вас не обманули. Ищем… Давно ищем! Нам с Нехамой без помощницы уже не обойтись. Прежнюю экономку Хану, как я уже изволил вам сообщить, мы выгнали — оказалась нечиста на руку, приворовывала.
— Я служила несколько лет в доме у реб Ешуа Кремницера, нянчила его внука Рафаэля, готовила, даже в скобяной лавке иногда заменяла больного реб Ешуа, — всё-таки вставила мама.
