А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2
В консультацию двинулись не спеша. На подходе к приемному покою с любопытством разглядывая классическое медицинское строение, обликом напоминающие снаружи детскую больницу имени Раухфуса. Видимо, в архитектуре дореволюционных больниц доминировала немецкая эстетика и здравый организационный план. Мерещились иные времена Санкт-Петербурга: казалось, что сейчас подкатит к главному крыльцу снегиревки экипаж на дутых шинах, из которого постанывая выберется известная куртизанка с огромным животом, страшно перепуганная предстоящими муками – расплатой за неаккуратный грешок с именитым, богатым петербуржцем. Но ничего такого не случилось, а в помещении женской консультации женщин ожидала встреча с бедностью, безалаберностью и отсутствием вкуса тех, кто оформлял интерьеры учреждения, когда-то славившегося высокой культурой.
На обветшалых стульях приткнулись, топорща свои округлые животы, страдалицы – единичные, как лейкоциты в поле зрения у здоровой женщины, только что сдавшей мочу на анализ. В период социальных катаклизмов народ безмолвствует и не выражает особого желания размножаться. Голодные люди изредка ограничиваются безопасным сексом. На фоне вторичного иммунодефицита, приходится больше заниматься лечением банальных вульгарных инфекций. Половая сфера, из-за неразборчивости в выборе партнера, отсутствии коммунальных удобств, превращается в микробную помойку, где долго тлеет, теплится неприятная зараза.
Зрелище, представившееся Музе и Сабрине, было жалкое, от чего тошнота подкатила к горлу подруг. Намокли глаза от слез – это свидетельство осознания скорбной женской доли в огромной, бестолковой стране, правительство которой усердно издевалось над своим народом. Заунывные традиции длятся уже многие десятилетия, оставляя простую женщину беззащитной от болезней и недоедания.
Настала очередь и для Сабрины войти в чистилище – в кабинет врача-гинеколога. Как заботливая мать, за Сабриной следовала Муза, сверля взглядом эскулапа и помощницу – участковую акушерку. Муза искала точный ответ на вопрос: "можно ли доверить подругу этим живодерам"? Встретила немой вопрос несколько притушенным взглядом женщина средних лет. Ясно, что была она врачом с достаточно большим стажем работы и, вестимо, с клиническим опытом.
Виргилия Александровна Вайцеховская – звали врача. По внешнему виду – что-то среднее между еврейкой и татаркой, ну, может быть, с некоторым намеком на слабые польские корни. Муза оценила все правильно – поляком, скорее всего, был муж Виргилии. Он и подретушировал образ супруги. Муза тут же придумала ему имя – Петр (Кифа, камень). Поляки просто балдеют от собственного величия, бурно распирающего их изнутри. Сила внутреннего давления – самолюбования и величия – равняется энергии взрыва водородной бомбы, которой у них нет и никогда не будут (кишка тонка!). Потому и льнут гордые "лыцари" к атомному заду НАТО, шипя из под лавки на безалаберную Россию. А шустрые янки подзуживают гордецов, грея руки над чужими угольками.
Врач-гинеколог выглядела весьма симпатичной женщиной – среднего роста, стройная, с приятным интеллигентным лицом, точеным носиком и ртом. Большие карие глаза, каштановые волосы приятно гармонировали с белым медицинским халатом. Как оказалось потом, она всегда носила изящные бусы, серьги, колечки – видимо, бижутерно-ювелирная эстетика сохранилась в семье обрусевшего поляка. Но странное имя напомнило Музе известный термин – "вирго!" (девственница). На девственниц ни врач, ни акушерка, находившаяся здесь же (Наташа – ее имя), не были похожи. Увидев специфически округлый живот Сабрины, Виргилия и Наташа сразу потеплели взглядом, а может быть, и сердцем, переполненным до краев милосердием.
Куда приятнее врачевать добропорядочную будущую мать, чем очередную потаскушку со страшным гонором и злющими гонококками, да дюжиной переплетенных, как тела ядовитых змей в вонючем террариуме, венерических заболеваний. Злые подарки порой приходят от собственных матерей-алкоголичек еще до незапланированного рождения "цветка любви". Но, вестимо, чаще случаются такие несчастья при плохом выборе кобелей-однодневок с бычьими шеями и глупыми рожами. Они, как сорный дуролом, плодятся теперь по сомнительным фирмам с мыльно-пузырными функциями. Сюда же подтягиваются торговцы алкоголем из аляповатых киосков, мнящие себя крутыми дельцами. Попадаются и мильтоны, не гнушающиеся "живым товаром" и во всю мочь уклоняющиеся от обязательных медицинских осмотров. Да мало ли еще кого заводит в тайные дебри похотливая глупость.
Врач и акушерка отнеслись с вниманием и участием к Сабрине, по достоинству оценив настороженность ко всему российскому, просто выпирающую из Музы. Были проведены все измерения, уточнен срок беременности, собран полный акушерский анамнез, выписаны направления на анализы, заведена Обменная карта. Муза, которой не посчастливилось рожать, с интересом наблюдала почему-то именно за измерениями. Она – бывший анатом – саркастически оценивала суету вокруг сабрининого живота, понимая, что главное все же то, что расположено внутри. Но она тщательно фиксировала результаты измерений: стояние дна матки оказалось под самым пупком, distantia spinarum достигала 26 сантиметров, distantia cristarum – 28, distantia trochanterica – 32. Общими усилиями спроецировали conjgata externa (около 21 сантиметра), тогда conjgata vera должна быть равна 11 сантиметрам. Ничем не отличались от нормы и размеры conjgata diagonalis (12,5 см.). Индекс Соловьева показал, что Сабрина слишком изящная, тонкокостная особа. Она не достигла еще стандартов "русской бабищи", отечественной красавицы.
Начались приятные хлопоты для Сабрины, которые она благосклонно делила с Музой: медицинский контроль, психологическая подготовка к родам, диета и гигиена беременной, закупка "приданого" для ребенка и многое другое. Жизнь для обеих подруг приобрела особый смысл. С каждым днем благополучно протекавшей беременности походка Сабрины приобретала все более горделивую стать, свойственную женщине, меняющей центр тяжести из-за растущего живота. Муза с любопытством наблюдала, как Сабрина, того не замечая, вынужденно несколько откидывала корпус, голову назад, прогибаясь в позвоночнике. Но менялась не только анатомия, но и характер подруги: Сабрина становилась спокойнее и покладистее, осторожнее в движениях, в выборе положения на кресле, стуле, тахте. Муза заочно все больше и категоричнее влюблялась в преображающуюся мать и будущего ребенка, с нетерпением ожидая заключительного аккорда священнодействия, таинства появления нового человека на Свет Божий.
Весь Мир изменил психологическую окраску. Разговоры о поезде за границу для родов прекратились, и об этом окончательно и однозначно было заявлено Магазаннику, когда он в очередной раз попытался "наехать" на "легкомысленных девушек". Досталось и Феликсу. Тот, не уловив "момента истины", обратился к Музе, "разбившей его сердце окончательно". Феликс преобразился и стал в последнее время выражаться высокопарным слогом. При очередной встрече в Петербурге со своей "повелительницей" Феликс просил ее "подарить ему руку и сердце навсегда и переехать в Москву". Муза, не дрогнув ни одним мускулом, спокойным и почти ледяным тоном заявила Феликсу о том, что если он еще раз заведет с ней неуместные разговоры, то она "разобьет ему теперь уже не сердце, а яйца".
Сабрина давно подозревала, что между этой парочкой теплятся известные шашни, но не ожидала такой решительной отповеди "верному оруженосцу". Потом, оставшись наедине, подруги долго и злорадно хохотали по поводу случившейся разборки. И поделом: умный мужчина до смерти должен помнить, что разнополые влюбленные, даже супруги, всегда остаются "иностранными государствами" по отношению друг к другу! Ева скорее согласиться погибнуть лютой смертью, чем простить Адаму то, что Бог сотворил его первым, а ей выделил в качестве биологического ростка, только адамово ребро. Она и в "тяжкие" ударилась – сплелась со змеем-искусителем – не ради наживы или откровения оргазмом, а исключительно мести ради!
Феликс долго и тяжело переживал воспитательную встряску, даже пробовал обсуждать с Магазанником скорбно-пошлую идею о том, что Муза и Сабрина – лесбиянки. Но Аркадий Натанович поднял его на смех. Феликс утопал в своем горе примерно неделю – не звонил Музе, не слал телеграммы, – но затем, как побитая жопа, "приполз" на самолете в Санкт-Петербург с извинениями за бестактность и дорогим золотым колье для Музы. Он апеллировал к обычным доводам – дескать "Бес попутал! Прости бесценная"!
Феликс не подозревал, что напросился еще на одну выволочку. Муза воспитывала Феликса теми же методами, которые применяются при дрессировке цирковых тигров. Она не приняла колье, заявив, что не в ее правилах за драгоценности предавать "драгоценный дуэт" истинных подруг. Феликс получил даже не намек, а прямое указание впредь делать подарки только в двойном комплекте – ей и Сабрине. Если уж у него возникает фантазия дарить ей что-либо. Но, вообще-то, они с Сабриной женщины обеспеченные и без дорогих побрякушек спокойно обойдутся. Когда он понял значение слова "принимать" ему стало понятно, что и "давать" она ему ничего не собирается! Если бы Феликс был моложе, то, конечно, стал бы кусать локти и катался по полу. Но житейская мудрость сделала правильный выбор. Помогло и краткое наставление Магазанника: "Всему свое время"! Истинное наслаждение испытывает мужчина (конечно, если он не садист отпетый!), когда женщина ему отдается по велению сердца, а не когда обстоятельства вынуждают ее к этому.
