Джон Френч - Ариман: Оракул-мертвец

Джон Френч

Ариман: Оракул-мертвец

«Уходить значит прибывать.

Прибывать значит уходить».

Слова эти написаны не для того, чтобы их прочли. Они написаны ради того, чтобы осталось хоть что-либо, дабы я помнил о своей жизни, когда воспоминания окончательно померкнут, а плоть обратится в прах. Жизнь не была ко мне милосердной. Я говорю это не из-за обиды, ибо вселенная — жестокая колыбель. Добро, счастье, удовлетворенность — все это ложь, в которую мы облекаем себя, бредя сквозь голодную ночь. Мы просто свечи, что горят во тьме. Такова правда. Верить во что-то иное значит быть слепцом.

Но я жил. Я прокладывал путь через бытие, по одному вдоху, по одному удару сердца. Когда я оглянусь на пороге врат забвения, то увижу дорогу. Я буду знать, как жил. Потому я и пишу эти строки, чтобы помнить.

Я родился не на Просперо. Я родился и не на Терре. Мое имя не то, что дали мне сначала. Душа моя не та, с которой я появился на свет. Я был много кем. Я был воином. Я был мудрецом. Я был верным сыном верного сына.

Кто я теперь?

Я — злоба вселенной, выплюнутая в сосуд забавы ради. Я — служитель многих хозяев, заклинатель и сковыватель существ, которых нельзя назвать ни живыми, ни мертвыми. Я — старый полубог, иссохший от знания, согбенный грузом жизни. Я — повествователь этой истории. Я — Ктесиас, и путь, по которому идут эти слова, был моим.

Свое путешествие я могу начать многими способами, но начну я с возвращения. Я начну с Оракула-мертвеца.

Передо мною из ночи поднялся демон.

Я знал, что сплю. Я чувствовал его нереальную субстанцию, легкую, будто теплый ветерок, холодную, будто бездонный океан. Я понимал, что все, что я видел или слышал не было настоящим, и это порождало во мне нечто сродни страху.

Возможно, это удивит вас, но сны это не то, чем вы их считаете. Они не ваш разум, копошащийся в мусоре опыта. Они не вселенная, что бормочет смыслы, пока вы спите. Они — та точка, где ваша душа пересекается с истинами, которые вы не способны узреть. Сон — самое опасное место, куда вы можете попасть, притом в неведении и без оружия.

Я не несведущ, и в царстве разума далеко не безоружен.

Но, смотря на демона, я понимал, что-то не так. Совсем не так.

Я не видел сны тысячу лет. Я не могу так сильно рисковать. Я думал, что уже даже не способен их видеть. И это был не просто сон. Это было проявление.

Очертания демона прояснялись в движении, обретая объем и плотность из дыма. Он напоминал покрытую перьями ящерицу. Из приземистого тела возникло девять коротких ног, каждый палец на которых заканчивался ртом с языком. Голова его была скоплением щелкающих пастей и узких желтых глаз-щелок. На границе слуха раздавались голоса, смех и мольбы.

Я знал демона. Именно моя рука спустила существо на Посеребренное Воинство на Квенисе и впустила его паразита души в Тарагрта Сана. Среди смертных он был известен под многими именами — Чельтек, Дракон Сотых Врат, Говорящий Вечности — но только я знал его истинное имя, и поэтому только я держал цепь его рабства. Учитывая это, а также то, где сейчас находилось мое тело, его присутствие было не просто проблемой. Это было знаком.

— Ты, — произнес я тяжелым от мнимой властности голосом, — тебя не должно здесь быть.

Рты демона со щелканьем открылись и закрылись.

— Но я здесь, маленький маг, — выдохнул он. — Я здесь.

— Я знаю твое имя, — сказал я. — Твоя кончина зависит от моего терпения. Ты обретаешь жизнь по моей воле.

Он рассмеялся со звуком ломающегося позвоночника.

— Тогда повелевай мною, полусмертный. Прогони меня обратно во мрак. Цепи ржавеют, и огонь изливается на дни, еще не рожденные. Перезвон разбитых колоколов призывает погибель. Вся Троица оспорит твой уход. Они разорвут тебя изнутри и пожрут твое коченеющее тело, — он оскалился тысячью ртов. — За тобой охотятся. За тобой и твоим хозяином.

— У меня нет хозяина.

Смех затрещал опять, плоть существа задрожала под медным оперением.

Таков путь демонов. Словно хищники старой Терры, они хорохорятся, рычат и предстают в грозном облике, дабы устрашить слабых. Но, подобно рычанию волка или реву льва, это только бравада, выдыхаемая сквозь заостренные зубы.

— У каждого есть хозяин, — оскалился он. — Но ты — не мой.

Он замер, будто змея перед броском. Нужно действовать немедля.

Демон ринулся на меня.

Я начал формулировать имя существа, потянувшись в глубины разума, чтобы найти его фрагменты и соединить между собой.

— Сах-сул'на'гу…

Слоги потекли из моих уст, но демон уже несся на меня, на ходу вырастая в размерах. Его кожа треснула, из раздувшегося тела появились руки. Пальцы потянулись ко мне, превращаясь в костяные бритвы.

— … тх'нул'гу'шун-игнал…

Оболочка сновидения смялась и натянулась. Рев демона утонул в звуках рвущейся кожи и всхлипываний.

— … г'шу'тхетх…

Не-слова лились из меня, воспламеняясь в концепции воздуха. Тело демона начало распадаться, кожа и мясо с шипением обращались в слизь. От протянутых ко мне когтей стала отслаиваться плоть. В моем разуме открылась последняя составная часть его имени.

— …ул'сут'кал! — выплюнул я окончание.

Демон застыл, слабо подрагивая. Края его формы замерцали, обращаясь в ничто.

— Ты, — прошипел голос демона из тающего горла. — Слаб.

— Пока нет, — произнес я, и отправил его назад в небытие.

Я проснулся от запаха горящей плоти. Моей плоти. Толстые нити маслянистого дыма поднимались над серебряными оковами, которые удерживали мои конечности. Алхимические трубки, вливавшие в вены ложный сон, расплавились и почерневшими клубками свисали с медной арматуры надо мной.

Я попытался повернуть голову. Кожа на шее затрещала, стоило мне шевельнуться — она сплавилась с металлической петлей под подбородком. Я чувствовал, как плоть пробует заглушить боль. Другие воины Адептус Астартес не обратили бы внимания на подобные ощущения, но не я.

Я был стар уже тогда, и плоть моя успела иссохнуть на костях. Сила мышц и крови были одним из того, чем мне пришлось пожертвовать ради могущества. Я все еще мог управляться с мечом, хотя предпочитал посох, и мог раздробить череп между пальцами. Но для нашего рода это ничто. Это не отменяло правду того, что тогда, как и сейчас, моя кожа представляла собой сморщенную маску поверх остова из истончившихся костей и тонких конечностей. Жидкие седые пряди свисали с дряхлого основания головы. Блеклые глаза были теми же, с которыми я родился, но мои зубы заменили изумрудные и золотые коронки. С головы до пят меня покрывал калейдоскоп выведенных чернилами символов, скрывая шрамы под письменами и пиктограммами давно мертвых языков. Телом, как и душою, я был мемориалом своих ошибок.

Комната, в которой я висел, прикованный к раме из серебра и холодного железа, на самом деле была камерой. Узкие стены и пол были изрезаны охранительными знаками и образами. Сила большинства оберегов лилась наружу, словно расплавленный паяльной лампой воск. Я знал смысл каждого из символов, и знал, что им следовало остановить появившегося в моем сне демона, как и то, что они не позволяли мне призвать помощь из варпа. Они, а также серебряные оковы и алхимическая кома должны были сдерживать меня до тех пор, пока я бы не согласился служить Амону или пока для меня не придумали бы иной исход. Я отказался служить, и поэтому меня бросили сюда, закованного во сне, в сердце корабля «Сикоракс».

Теперь же цепи спали, и я пробудился.

Я снова пошевелил головой, и на этот раз боль оказался чистой и яркой. Я с шипением выдохнул.

— Брат, — раздался голос за пределами зрения.

Я замер. Голос был мне знаком, но он казался здесь невозможным. Его попросту не могло здесь быть.

Я не двигался. Боль в обожженных конечностях и вонь комнаты свидетельствовали о том, что это не сон, но таковы тонкости поистине великого обмана — они кажутся более реальными, чем сама реальность, более правдивыми, нежели правда.

— Ктесиас, — сказал невозможный голос. А затем, столь же невероятно, он шагнул в поле зрения.

Первое, что я заметил, это то, что он не изменился. Его лицо было таким же, как прежде: синие глаза на гордом лице, которое оставалось неподвижным, так что казалось, будто он прислушивается к чему-то за пределами слышимости. Столь многих из нашего рода коснулись и изменили ветры Ока, что видеть кого-то незатронутого мутацией было едва не таким же тревожным.

— Ариман, — выдохнул я.