Джеймс Миченер - Роман
— Мама, те двое ребят из колледжа занимались контрабандой наркотиков.
Рассуждения отца были ближе к делу:
— Я думал, что в этом году тебе надо прежде всего подыскать себе место на будущее. Это твоя главная задача, сын. Оставайся дома и застолби себе место для работы.
Недовольный тем, что мне приходилось раньше времени раскрывать секрет, я сказал:
— Мой старый профессор в Мекленберге, вы знаете его, Хассельмайер, уходит в отставку и предложил меня на свое место. Он так энергично настаивал на моей кандидатуре, что администрация согласилась. Так что у меня есть место, и довольно приличное.
— Тогда, я думаю, тебе надо съездить в Европу, — отозвался отец. — Это прекрасная возможность увидеть Германию, откуда ты происходишь.
— Меня больше интересуют Франция и Италия.
— Что ж, это тоже интересно, — проворчал отец.
— И особенно Англия, поскольку я буду преподавать английский.
— В этом есть смысл, но в Англии столько высокомерия.
— А зачем это нужно Девлану? — Мама вновь оседлала своего конька. — Сколько ему лет?
— Лет сорок пять, наверное.
— С какой стати он захотел путешествовать с таким юнцом, как ты?
— Он ученый. Любит литературу и уверен, что я тоже. — Помолчав, я добавил: — Наверное, он хочет проверить свои суждения об американских писателях. Он говорил однажды, что собирается написать об этом очерк.
С благословения родителей — горячего со стороны отца и неохотного со стороны матери — я отправил телеграмму со своим согласием принять предложение Девлана, закрыл свою квартиру и самолетом «Пан Америкэн» прилетел в Англию, где провел сумасшедшую неделю в автобусных экскурсиях по «Стране озер» Вордсворта, Стратфорду Шекспира, графству Эссекс, где жил Харди, и дальним аллеям Лондона, прославленным Чарлзом Диккенсом, чьи произведения я не любил, но должен был знать на случай, если придется читать о нем лекции.
Затем пересек Ла-Манш и оказался в Германии, где провел неделю в неспешном знакомстве с культурными ценностями страны, из которой происходил мой род. Попав во Францию, я без особого успеха пытался найти следы Стендаля, Флобера и Бальзака, ибо, если Англия делает все, чтобы ее великие писатели не оставались незамеченными для приезжих, то Франция делает все, чтобы ее писатели не попадались им на глаза. Вместо этого я наслаждался неповторимой прелестью этой страны с ее величественной архитектурой и великолепными музеями.
Из Парижа я отправился на автобусе в Рим и всю дорогу заглядывал в географические карты, чтобы запомнить места, которые проезжал и которые мне предстояло до конца жизни упоминать в своих лекциях: Париж, Лион, Гренобль, Альпы, Флоренция, Сиена, Рим. Стараясь использовать только местные варианты общеизвестных названий, я приложил столько усилий, что Франция и Италия — или, по крайней мере, те их части, по которым проходил мой путь, — навсегда отложились в моей памяти. Ради одной только этой автобусной поездки стоило предпринять путешествие в Европу.
Несмотря на то что я был воспитан в среде людей, которые отвернулись от католицизма из-за плохого обращения с их предками-протестантами во времена Реформации, Рим показался мне необыкновенно величественным историческим городом, даже если исключить влияние, которое оказал на него Ватикан. Путешествуя с путеводителем в руках, я в течение одного дня мог побывать среди доисторических руин, напоминающих о великих императорах, затем оказаться среди других, история которых брала свое начало со времен Христа; посетить соборы периода зарождения цивилизации, памятники эпохи Возрождения, мемориалы папских государств и, наконец, увидеть помпезные образчики наследия Муссолини. «Какой еще город в мире может предложить так много?» — спрашивал я себя, переходя от одной исторической достопримечательности к другой, и, когда подходил к концу восьмой день моего пребывания, я неожиданно сообразил, что провел все свое время в Риме, так ни разу и не выбравшись в провинцию. «Рима достаточно», — решил я и отправился в Ватикан, чтобы целый день провести в его музеях, поражавших богатством архитектуры и разнообразием живописи, о которой я знал лишь то, что двух часов совсем недостаточно на Сикстинскую капеллу с ее величественной росписью потолков и стен. Вначале я предположил, что вся роспись была выполнена Микеланджело, но, когда мой глаз непрофессионала стал замечать в ней различия, я спросил об этом одного из туристов, но тот ответил мне по-немецки: «Я не говорю на английском!» Тогда я повторил свой вопрос на выразительном немецком, и он — а это оказался специалист по истории искусств из Швейцарии — заверил меня, что изысканная роспись стен, выполненная Перуджино, ничем не хуже той, что сделана кистью Микеланджело на потолке.
Часы пролетели как минуты, и, когда раздались звуки гонга, возвещавшие о закрытии музея, джентльмен из Швейцарии предложил:
— День был таким приятным, что мне хочется пригласить вас разделить со мной ужин. — Я охотно принял его приглашение, ибо мне уже порядком надоело ужинать в одиночестве.
Мне казалось, что мой новый знакомый отправится в один из многочисленных ресторанов этого района, но он привел меня в небольшой отель, где в зале для мужчин подавали отличный сыр, тонкие ломтики телятины с соусом, а на первое — лучшие спагетти из всего того, что мне приходилось пробовать.
— Я вижу, вам нравится сыр, — сказал мой компаньон, и, услышав в ответ, что мне нравятся любые крепко посоленные блюда, он оживился:
— Тогда вам наверняка придутся по вкусу анчоусы, — и заказал салат из анчоусов, которые были так хороши, что мне захотелось убедиться, что я правильно понял, как пишется это слово.
— Анчоусы, анчовисы, ацциуга, анчови, — ответил мужчина. — В каждом языке по-разному.
Ужин закончился, и за ним последовал затянувшийся период необычного оживления, действовавшего мне на нервы. Затем мой компаньон вкрадчиво и необыкновенно дружелюбно поинтересовался:
— Так почему бы вам не провести ночь в этом отеле? У меня есть лишняя зубная щетка, и вы можете воспользоваться моей бритвой.
Высказав это предложение (вполне уместное, поскольку я сообщил ему, что этот вечер у меня не занят, как, впрочем, и все другие, и что мой отель находится далеко отсюда), он призывно заулыбался. Его руки ласкающим жестом обняли меня за плечи, выдав тем самым его намерения. В свои двадцать шесть лет мне еще не приходилось сталкиваться ни с чем подобным, и я пришел в ужас. Когда стало ясно, что я должен раздеться и лечь с ним на его узкую кровать, я в сильной панике оттолкнул его и рванул к двери. Прежде чем мне удалось выскочить, он поймал меня за запястье и жалобным голосом стал умолять:
— Пожалуйста! Это не так уж страшно. И очень приятно, честное слово. — Вырвав руку, я стремглав побежал вниз по лестнице, усомнившись, что расхлябанный лифт поможет мне выбраться из этой отвратительной ситуации.
Когда я добрался до своего отеля со знакомой женщиной за стойкой, он показался мне спасительной гаванью во время шторма. Это ощущение еще больше усилилось, когда женщина протянула мне телеграмму, пришедшую, пока я находился в Ватикане. Телеграмма была от Девлана и гласила: «Завтра прибываю в ваш отель и отправимся в Грецию». Теплое чувство вытеснило страх, ибо Девлан представлялся мне не только наставником, но и другом, которому можно доверять.
* * *В первый день нашего совместного путешествия мы не спеша переехали горы главного хребта Италии и к сумеркам добрались до Флоренции. Девлан на хорошем итальянском поинтересовался у полицейского, где можно остановиться на ночь.
— Таких мест найдется сотни две, — с улыбкой ответил тот. — Вот здесь, на углу, например. Отличные номера с не менее отличной кухней.
Консьерж за стойкой собирался поселить нас в два разных номера, и Девлан, который вел переговоры, не стал возражать против этого.
— Два номера, разумеется. — И после отличной вечерней трапезы и непродолжительной беседы мы отправились спать, каждый в свой номер.
Следующий день ушел у нас на осмотр достопримечательностей Флоренции, во время которого Девлан поразил меня своим знанием галереи Уффици, представлявшей собой, по его словам, одно из трех лучших в мире собраний картин.
— Если хотите быть первоклассным преподавателем английской литературы в вашем маленьком колледже, Карл, вы обязаны знать изобразительное искусство, музыку, архитектуру и все великое множество творческих устремлений человека. И вы по-настоящему не поймете Данте, пока не познакомитесь с Флоренцией и не представите себе, как он бродил по другим городам, разбросанным среди гор. Вы должны возвращаться в Италию каждое лето в течение трех-четырех лет, чтобы набраться мудрости после школьных буден.
Девлан был в восторге от собора Медичи, на стенах которого художник эпохи Возрождения отобразил прославленную череду представителей рода Медичи, их слуг и конюхов:
