Ричард Олдингтон - Единственная любовь Казановы
Все это промелькнуло в мозгу Казановы со скоростью, на какую способен восприимчивый ум, но, невзирая на этот анализ, инстинктивно сделанный человеком, знающим мир, сердце Казановы устремлялось к Анриетте. Желание принимает разные формы у тех, кто жаждет самообольщения, и, возможно, эта новая нежность, появившаяся у Казановы, была лишь новым изощренным способом совокупления, более красивой маской для этой извечной потребности, которая живет в мужчине и женщине. Что же до Анриетты… понимал ли он ее? А она сама себя понимала? В восемнадцатом веке в женщине назревал бунт, но это было чувство еще неосознанное — в мире по-прежнему царствовал ущемлявший гордость женщины кодекс. Англичанка, брошенная американским любовником, еще не изложила в печати своей обиды и своих чаяний, а также чаяний многих своих товарок. Какое бремя ненужных уз накладывал на них мужской целибат[70]!
В молчании, воцарившемся между ними, что-то от этой горечи неосознанно возникло у Анриетты — инстинкт, сказали бы (и неправильно) мы, предупреждавший ее, что мужчина, которого она импульсивно выбрала, непостоянен и эгоистичен. Это дурное предчувствие она приняла за грусть, навеянную воспоминанием о судьбе родителей, а жалость к себе приняла просто за жалость. Казанова, быстро подмечавший настроение других людей, заметил в ней появление меланхолии и удивился. Однако он тоже признавал, что их жизни подошли к критической точке. После первой решающей встречи, когда возникла любовь с первого взгляда, и после многих странных расставаний — «все по ее вине», мрачно подумал он — они наконец встретились. Но для чего? Будет это дуэлью полов или дуэтом? Он не был до конца уверен, но все же подозревал, что от него зависит, как пойдет дело дальше, что его чувства, слова и поступки определят их дальнейшую любовь и судьбу. И Казанова, сражавший женщин наповал, был озадачен, он не знал, что говорить или делать, он был поставлен в тупик женщиной, какой до сих пор не встречал, и раздосадован тем, что собственные чувства не подсказывают ему сейчас, когда он больше всего в этом нуждается, ловких авансов и льстивой лжи, которой он обманывал и себя, и своих возлюбленных. Влюбившись, этот мастер любви стал неуклюжей онемел, как школьник.
— И вот я оказалась сейчас тут, — сказала Анриетта, нарушая молчание. — И самое странное, что я тут с вами. Расскажите мне о себе. Я так мало о вас знаю. Слухи, сплетни, предупреждения старых людей. О какой опасности говорил мне ваш странный маленький друг? Вам в самом деле грозит опасность? И кто эта женщина, с которой вы были в опере? Она очень красива и, кажется, безумно влюблена в вас. Она ваша возлюбленная?
Такая откровенность сбила с толку Казанову, который больше привык парировать намеки и утихомиривать ревность, а не отвечать на вопрос, заданный человеком, который напрямик просит сказать правду.
— Я должен одним словом ответить на все эти вопросы? — рассмеялся он, копируя ее ответ на его вопросы.
— Меня интересует прежде всего опасность — те венецианцы не могли гнаться и за вами тоже? Но быть такого не может.
— Кстати, — вставил Казанова, — кто они?
— Откуда же мне знать? — Она пожала плечами. — В мире много всяких бандитов…
— Но как могло случиться и почему венецианские грабители действовали на Папской территории, среди бела дня, да еще в гостинице?
— Вы знаете столько же, сколько и я, — отвечала она. — Но меня заверили, что сюда они за нами не последовали. Тем не менее вы приезжаете ко мне тайком, ночью, под вымышленным именем, и вашему появлению предшествует какая-то дикая история, рассказанная вашим другом, с которым мне было чрезвычайно трудно объясняться, поскольку я не говорю по-итальянски.
— Но вы же понимаете этот язык, — сказал Казанова, впервые отметив, что Чино не упоминал ни о каких трудностях в беседе с Анриеттой. — Что же до опасности, грозящей мне, то она реальна и исходит, как сказал вам Чино, от донны Джульетты.
— Это ваша возлюбленная?
— Нет, эта женщина могла бы стать моей возлюбленной и стала бы ею, если бы не вы.
— Если бы не я? — Анриетта явно не склонна была с этим соглашаться. — Но я даже не знаю ее. И никогда ее не видела до вчерашнего дня!
— Правильно, — сказал Казанова, — зато я видел вас. Это все и решило…
На сей раз это была чистая правда, а не мужской комплимент. Впервые за время этого трудного разговора Казанова увидел, что его слова тронули Анриетту, и обрадовался не меньше, чем обладанию другими женщинами.
— Но какая опасность может вам грозить от женщины? — небрежным тоном спросила она, как если бы само собой разумелось, что никакая женщина не опасна.
— Я нанес ей такое оскорбление, какого ни одна женщина не простит, если она еще не поставила на себе крест и не решила пойти в монастырь.
— Но неужели она действительно может причинить вам зло?
— Через других. Она была любовницей… нет, лучше не буду уточнять… человека всесильного. Куда таинственнее то, что к ее услугам несколько блестящих дуэлянтов…
— О! — Анриетта явно встревожилась и чуть побледнела, как и в ту минуту, когда Чино сказал, что ее любимому грозит опасность.
— Понимаете? Если я открыто появлюсь здесь, одному из них нетрудно будет затеять со мной ссору — это происходит в одно мгновение. Даже если я увернусь от одной, тут же последует другая ссора. А много ли пользы мне будет от всеобщего возмущения, когда я буду лежать под кровавым саваном!
Возможно, он слегка — а то даже и излишне — драматизировал ситуацию, но где найдется мужчина, который на сцене жизни не поставил бы себя в центр перед женщиной, с которой хочет эту сцену разделить? И Казанова уж никак не был готов к тому, что она так воспримет его мужскую браваду, проявит такую наивность, такое бесконечное неведение мужского честолюбия, начисто опровергавшее ее утверждения, что она хорошо знает мир. В своем смятении она вскочила с места и подошла к камину, где тлело несколько поленьев, тщетно пытавшихся побороть холод итальянской весенней ночи.
— Дело вовсе не в этом! — воскликнула она. — Возможно, вы ее и оскорбили, но грозящая вам опасность, это преследование — все ведь из-за меня.
— Из-за вас?!
— У меня есть враги.
Казанова несколько растерялся. У всех есть враги, и вывод, к которому пришла Анриетта, был явно нелеп, тем не менее это встревожило его, ибо служило лишним доказательством того, что ее окружает какая-то дьявольская тайна, которой он не хотел замечать.
— Как вы можете говорить такое?! — досадливо воскликнул он. — Она понятия не имела о вашем существовании, когда приехала сюда. Она же никогда вас не видела, пока вы не появились в своей ложе и я так глупо не выдал себя, узнав вас и показав, как много вы для меня значите!
Лицо ее приняло странное выражение — она словно бы устыдилась, как бывает с людьми, которые по глупости без нужды выдают себя. И снова порозовела. Затем прелестным жестом протянула ему руку.
— Простите меня. Я, как видите, действительно глупа и самонадеянна! Конечно, я не имею ко всему этому ни малейшего отношения…
Наконец-то случай улыбнулся Казанове, и он мгновенно воспользовался им. Вскочив с кресла, он схватил ее руку и прижал к губам.
— Ах, Анриетта… или мне следует называть вас «Анна»? — Она отрицательно покачала головой. — Значит, Анриетта. Вы имеете к этому самое большое отношение, но не такое, как вы думаете…
— Я устала, — сказала она, пытаясь вытянуть из его пальцев руку, — с тех пор как мы расстались, я проделала далекое путешествие, была в опасности, а потом с огорчением увидела, что то, в чем я была уверена, не осуществилось…
— Разрешите мне помочь вам забыть это.
Она отрицательно покачала головой.
— Я слишком глубоко увязла, — с несчастным видом сказала она. — Теперь я уже не могу отступить. Я могу лишь надеяться.
— На что? И от чего вы не можете отступить?
— Я ведь сказала вам: я должна попытаться вернуть себе эти земли, хотя никогда их не видела… я обещала моей матушке на ее смертном одре, что сделаю это, если представится случай.
Казанова чуть не составил по этому поводу философскую эпиграмму республиканского толка о глупости старинных родов, их гордости, их владениях, их мании продолжения рода, но вовремя удержался — это было бы неуместно.
— Зачем же терять надежду? — сказал он, привлекая к себе Анриетту. — Продолжайте надеяться, что вам удастся выполнить обещание, данное вашей матушке. Возможно, я сумею вам помочь… — Она немного печально покачала головой, но не встретилась с ним взглядом, а ему так хотелось заглянуть ей в глаза и прочесть, что в них таится. — Ну а кроме надежды, — продолжал он, — я предлагаю вам нечто более верное.
— Верное? В каком смысле? — Она вопросительно посмотрела на него.
