Николь Келби - Розовый костюм
– Хочешь, я отдам тебе страницы, предназначенные для женщин? – предложил Патрик.
– Да нет, мне и так отлично, – ответила Кейт.
Патрик наклонился и застенчиво поцеловал ее в щеку. Глаза у него в это мгновение были как небо и море. Ему явно не меньше отца Джона хотелось получить от Кейт хоть какой-то ответ. Но давить он не хотел.
– Если хочешь, мы можем потихоньку улизнуть, пока отец Джон не вернулся, – сказал он.
– И он прибавит еще по одному полному розарию к тем молитвам, которые мы и без того должны будем прочесть в качестве наказания.
– Это верно.
Патрик углубился в спортивный раздел, а Кейт вытащила отцовское письмо. На конверте стоял штемпель отеля «Коммодор» в Кове. В свое время отель был просто великолепен. Именно в нем провели свою последнюю ночь на берегу пассажиры «Титаника». Возможно, там останавливались и представители семейства Ли, к которому принадлежала Супруга П. Конверт отец явно стащил. Вечно он таскает канцелярские принадлежности из всяких симпатичных отелей, подумала Кейт. Достаточно открытых дверей – иного приглашения ему не требуется. По-прежнему неисправим! Она вскрыла конверт и помимо письма обнаружила там еще кое-что.
– Лепестки розы! – Кейт совершенно о них забыла.
Патрик оторвался от газеты и посмотрел на нее. А она, достав из конверта несколько лепестков, показала их ему. Это были лепестки из их сада; коричневые, сморщенные; отец явно положил их между страницами какой-то книги в тот день, когда она уехала. Лепестки так пересохли, что крошились под пальцами.
Услышав, что ты вроде бы собираешься замуж, я пристроил твоего младенца Иисуса на церковном дворе, писал отец. Дай мне знать, когда Он сможет снова войти в наш дом. Он выглядит каким-то грязным.
Иисус Пражский. Как давно Кейт не вспоминала об этой статуэтке! Считалось, что девушке очень повезло, если у нее есть такой; его обычно выставляли на подоконник, и Кейт тоже так поступала. А еще она любила шить для своего Иисуса одежды из атласа к разным церковным праздникам. На голове у Иисуса красовалась обклеенная стразами корона, а в руке он держал крошечную глиняную державу. Выглядел он вполне царственно и сулил удачу. Считалось, что если ты одеваешь своего Иисуса, заботишься о нем, молишься ему, то вскоре непременно удачно выйдешь замуж. Затем можно было передать фигурку Иисуса своей дочке. Во всяком случае, в Кове именно так всегда и поступали. Иисуса Пражского выносили наружу в день свадьбы, чтобы денек выдался непременно солнечный, как и вся дальнейшая жизнь жениха и невесты.
Значит, теперь младенец Иисус, принадлежащий Кейт, украшает лужайку перед церковью и останется там, пока ее отец не узнает, что она действительно стала замужней женщиной. До чего же быстро путешествуют слухи! – подумала Кейт.
– Ну, как там твой Старик? У него все в порядке? – спросил Патрик. В очках он был похож на ученого или профессора.
– Он уже обо всем знает.
– Неужели Мэгги?
– А кто же еще?
– И каков его приговор? С кого живьем сдерут шкуру – с меня или с его сына, которого у него никогда не было?
Кейт быстро пробежала глазами письмо.
В общем, ничего, что этот парень не из наших, писал отец, но только потому, что он сын Пег, а это понравилось бы твоей матери. Но ведь он даже не написал мне, не попросил твоей руки, а это уже сущее хамство. Видно, он другого роду-племени, чем мы. И для тебя жизнь с ним будет серьезным испытанием.
– Жизнь с тобой будет для меня серьезным испытанием, – сказала Патрику Кейт.
– Ну, это и так понятно. А еще что?
Кейт стала быстро читать дальше. В постскриптуме отец писал:
Ты, наверное, догадалась, что я стащил этот конверт? Да, это действительно так. Это в честь твоей грядущей свадьбы. Брак очень напоминает посадку на борт «Титаника»: сплошная радость, чудесные наряды, вкусная еда – пока не утонешь.
– А то, что дальше, тебе и знать не нужно, – быстро сказала Кейт, сложила письмо и сунула его в ежедневник.
Сейчас наверняка она знала одно: скорей фигурку младенца Христа настигнет смерть на церковном дворе, чем Патрик ее дождется.
– Может, нам ему позвонить? – спросил Патрик.
– Там сейчас два часа ночи.
– Да, правда.
– Вот именно.
Через полчаса, поскольку отец Джон так и не появился, Патрик начал вслух читать Кейт спортивные новости:
«Снова янки. Наши выиграли против «Балтимор Ориолс».
Роджер Марис, играя против Мантла, побил рекорд Рута, забив за сезон более шестидесяти мячей».
Значит, Марис забил свои шестьдесят! Мантл такого не может. Возможно, это вообще его последняя игра. Стар стал.
Патрик оторвался от газеты и посмотрел на Кейт.
– А знаешь, Рут ведь был когда-то второстепенным игроком в лиге и играл за «Балтимор Ориолс». – Патрик уже не раз рассказывал ей о Руте; например, как после удара Рута мяч вылетел за пределы стадиона «Дикман Овал». Он всегда старался развлечь ее интересными байками.
– Ты действительно хочешь на мне жениться? – спросила Кейт.
Патрик тут же отложил газету. Он, этот поэт-мясник, который назвал автомобиль в честь матери Президента, который каждое воскресенье после мессы играл на гитаре, мечтая получить в награду вкусный пирог, посыпанный нежной хрустящей крошкой, который всегда был таким жизнерадостным, что не стеснялся казаться ни чересчур сентиментальным, ни чересчур веселым и не боялся спеть в полный голос, если песня была подходящая, – этот большой человек вдруг показался Кейт каким-то невероятно хрупким.
– А ты пойдешь за меня?
Дверь тут же отворилась, и отец Джон спросил:
– Ну что, готовы?
Вот уж действительно еще один хороший вопрос!
– Еще нет, – ответила Кейт.
На этот раз Патрик и Кейт, войдя в ее крошечную квартирку, повсюду зажгли свет. На кухне по-прежнему высились стопки «гробиков» с платьями, отвергнутыми Мэгги. Стопки были по пояс, а «гробики» сложены в хронологическом порядке. Молнии, пуговицы, кружева и прочая швейная мелочь в стеклянных банках казались яркими, как пойманные светлячки. Скатанные в трубку и поставленные на попа куски шелка двадцати оттенков лунного света были похожи на призраков.
– Очень похоже на комнату в «Chez Ninon», где вы храните остатки тканей, – сказал Патрик.
– Отчасти.
– Так мы именно поэтому здесь оказались?
– Если я, чтобы стать твоей женой, должна понять тонкости ирландского мясницкого искусства, то и ты не можешь стать мужем мастерицы из ателье, не понимая, почему она так любит свою работу.
– Но моя мать…
– Она не любила эту работу.
– Но ей она нравилась.
– Это совсем другое.
Да, это действительно было так. Просто до сих пор Патрик этого не понимал и никогда не сознавал, что Кейт совсем не такая, как его Пег.
– Извини, – сказал он так прочувствованно, что она поняла: он вовсе не хотел ее обидеть. Он – просто парень, который любит девушку.
– Ничего, я уже все забыла.
Розовое букле по-прежнему лежало на столе, завернутое в тонкую бумагу. Кейт принесла с прикроватного столика настольную лампу, поставила ее рядом со свертком и направила свет прямо на него. Затем надела белые хлопчатобумажные перчатки и осторожно развернула бумагу, показывая Патрику розовое букле.
– Понимаешь, это не просто шерсть, не просто «овечьи волосы», как ты выразился. Эта ткань обладает собственной жизнью, – сказала Кейт и начала поворачивать кусок ткани, показывая, как играет свет в переплетении нитей разного оттенка. – А еще у каждой ткани есть свой голос. И если быстро провести по ней рукой, можно услышать, как она поет. Но поют не только сами нити, поет жизнь, что таится в их переплетении. Это песнь тех, кто пасет овец, и тех, кто стрижет их; и тех, кто мечтает придать нити оттенок цветущей вишни или падающей звезды, а потом с помощью алхимии и точного расчета создает на ткацком станке красоту. Это песнь тех, кто натягивает основу и уток, кто их переплетает, это песнь их жизни, потому что часть этой жизни – часть жизни всех этих людей – потрачена на то, чтобы в итоге сотворить такую прекрасную вещь, при виде которой просто замирает сердце.
Кейт уже чуть не плакала, и Патрик сказал:
– Если бы розовый цвет мог звучать, как гром, это был бы именно такой цвет.
– Это точно.
Когда на следующий день великая миссис Такаберри МакАдо с кудлатым черно-белым песиком Фредом прибыла в «Chez Ninon», Хозяйки подали шампанское. Розовый костюм от Шанель был принят Белым домом.
– Она прямо-таки влюбилась в этот костюм! – рассказывала миссис Такаберри МакАдо.
Мисс Софи, повторяя Кейт эти слова, пронзительно взвизгнула, утверждая, что именно такой звук издала и миссис Такаберри МакАдо. Собственно, визг был такой, словно кто-то нечаянно сел на Фреда, но поскольку Кейт никогда, по сути дела, не разговаривала с миссис Такаберри, она не могла ни подтвердить, ни опровергнуть точность звукоподражания. Ей пришлось поверить мисс Софи на слово. Она лишь удивленно спросила:
