Иржи Грошек - Легкий завтрак в тени некрополя
Рыжий Агенобарб планомерно уничтожал всех близких мне ранее людей, которые могли бы распознать подмену. Афранию Бурру он пообещал дать лекарство от горла, но послал ему яд. Беременную Поппею Сабину бил ногами в живот, покуда она не скончалась. Вольноотпущенника Палланта каким-то образом удушил, чтобы тот не мозолил ему глаза и не задерживал при себе деньги по завещанию. Он приказывал умереть всем неугодным и многознающим – без промедления, для надежности посылая «врачей» к самым нерешительным, чтобы «врачи», видя заминку, вскрывали «пациентам» вены. «Пока живу, пускай земля огнем горит», – воскликнул рыжий Агенобарб на каком-то сборище, и я подумал, что пора уносить ноги. Сматываться в Прагу.
Около одиннадцати часов вечера я выпил последний бокал красного вина, помните – «цвета сосков Агриппины», сложил античные книги в рюкзачок и спустился на первый этаж. Там в углу на примете у меня стояла канистра с керосином. И дальше что я сделал – стал разбрызгивать керосин по разным комнатам и обстановке. Я решил сжечь домик в Байях, как рыжий Агенобарб подпалил незадолго до этого Вечный город. Меня нисколько не тревожило, что погибнет в пламени мое наследство и память об Агриппине, погибнет сам домик, которым Агриппина так дорожила. Я окропил керосином кровати, плеснул на туалетный столик, плеснул на свою детскую фотографию в рамочке, что подчеркиваю особо и ради дополнительного впечатления от моей персоны. Все мне здесь обрыдло, как в темнице, – люди со временем накапливают столько мусора, столько правил, привычек и воспоминаний… Я чиркнул спичкой и вышел из домика в сад…
Вначале огонь метался за окнами, как будто Агриппина и Ацеррония бегали по дому с карманными фонариками в руках. Тени двух женщин плясали на стеклах, переплетаясь между собою, а потом стекла начали лопаться. Я стоял неподалеку от дома, «наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем», и шептал поэму «Крушение Трои». Когда пламя фыркнуло из-под крыши и рассыпалось с треском, как фейерверк, – к домику с разных сторон стали сбегаться перепуганные германки. Они тормошили меня, спрашивали – как это могло случиться, бегали вокруг в растерянности и вскрикивали – «воды-воды». «Огня-огня», – передразнивал я германок, но про себя, и поглядывал на германские полуприкрытые прелести. Некоторые из них были крупноваты, но все равно – я бы с удовольствием позабавился, катаясь с германками на пожарище. И чтобы пламя касалось языками наших одежд, и чтобы длинные волосы германок пылали, и чтобы глаза блестели, и чтобы нас поливали вином, и чтобы все хохотали. Я даже громко застонал от возбуждения, но германки опять поняли меня превратно и принялись с удвоенной силой утешать и гладить, а я стиснул зубы, чтобы сдержаться и не схватить какую-нибудь за задницу. В общем, когда прибыла пожарная команда, тушить уж было нечего. Обугленные стены торчали посреди сада как недоразумение, крыша обвалилась, и ворошить пепелище – только пачкаться. «Дом застрахован?» И я ответил – «денег мне не надо», потому что «дом сгорел от моей неосторожности». Все равно бы факт поджога установили, а для чего мне неприятности со страховой компанией. Как видите, я соображал, что к чему…
Тут же я собрался ехать в Прагу как стоял, но германки, естественно, меня не отпускали. Отрядили за мною пригляд в виде толстой и одинокой германки и проводили до ее хижины. «Тетка Лепида» – так я окрестил эту сорокалетнюю женщину, разбухшую от хорошей жизни. Она принялась накрывать на стол, я сидел с рюкзачком за плечами, разглядывая перед собой пространство и время, и тогда тетка Лепида помогла мне освободиться от верхней одежды. «Кофе или чай?» Я с отвращением поморщился, достал из рюкзачка бутылку красного вина и предложил тетке Лепиде выпить за упокой души моего домика. Она покряхтела ради приличия, потому что в ее буржуазной сущности не принято было распивать спиртные напитки с юношами в первом часу ночи, но выпила весь бокал до последней капли, поскольку за упокой чего-нибудь материального требуется пить до дна. И тут же моментально раздобревшая тетка Лепида пошарила в холодильнике и вытащила оттуда еще одну бутылку вина, но только другой марки. Ночь обещала быть приятной. Тетка Лепида стала подкладывать мне на тарелку еды и задавать дурацкие вопросы – как я собираюсь жить дальше… «Прокормимся ремеслишком», – отвечал я тетке Лепиде, как некогда отвечал рыжий Агенобарб, имея в виду свои дрянные актерские способности. Но подлинным мастером перевоплощения, конечно же, был я, Нерон. Поэтому после второго бокала я стал осторожно поигрывать со своим воображением, представляя солидную тетку Лепиду в качестве знаменитого обжоры, который за один присест съедает целого кабана и выпивает больше кадки вина. Мне даже хотелось бы кинуть на растерзание тетке Лепиде живых людей, чтобы она сожрала их сырыми.
Неожиданно тетка Лепида, глядя на меня, зарыдала, ей тоже показалось, что несчастнее меня нет на земле человека. Тогда я вспомнил, что видел уже эти слезы умиления, когда Лепида лежала в постели, страдая от запора. Тетка ласково погладила рыжий пушок на моей щеке и сказала: «Увидеть бы мне эту бороду остриженной, а там и помереть можно». Я тут же ответил, что остригу бороду хоть сейчас, и велел своим «врачам» дать тетке Лепиде слабительного сверх всякой меры. Она еще не скончалась, как я заграбастал ее наследство, скрыв теткино завещание, чтобы ничего не упустить из своих рук. Теперь было бы можно повторить это развлечение или придумать что-нибудь другое…
И тогда я рухнул к тетке Лепиде на грудь и между ее «арбузов» пристроил свою голову. Тетка Лепида слегка потеряла равновесие и откинулась на диванные подушки, но продолжала лить слезы, размазывая их по моему лицу. Она ухватила мою голову обеими руками, прижала к себе, и я проваливался между «арбузов» все глубже и глубже. Царь Эдип хохотал из могилы, предчувствуя эту сцену, я раздвинул тяжелые ляжки тетки Лепиды и вошел в нее полностью, как нож в масло. Не знаю, чего она ожидала, но только не этого. Урок, что негоже так сопереживать юношам. Я выглянул краешком глаза из-под «арбузов» – тетка Лепида замерла, рассматривая потолок, будто было там нарисовано нечто удивительное. «Чудо! Чудо!» – хотела воскликнуть, видимо, тетка Лепида, хотя никакого чуда и не случилось. Я просто и быстро сдвинул на ней трусы влево – опыт, приобретенный с Ацерронией. Для перевоплощения я принялся шмыгать носом на груди у тетки Лепиды и содрогаться от хохота, что, впрочем, сошло за рыдание совсем расстроенного молодого человека. И тетка Лепида, припомнив, какое у меня горе, возобновила поглаживание моей головы, утешая юношу звуками «шшшш, шшшш…». Вскоре звуки поменялись на «ххххх, ххххх…». А потом и вовсе на «ооохы-ы, ооохы-ы…». В полном соответствии со всеми женскими орфоэпическими правилами… И тут мы снова подошли к проблеме античной литературы на современном этапе… Не я с теткой Лепидой, а мы с вами…
Пренебрегая такими специфическими терминами, как синонимичность и аллитерация, тем не менее нам придется найти для тетки Лепиды место, чтобы оправдать действие. Иначе я рискую застрять, как глагол у нее в глотке. (Не беспокойтесь, я не забываю про действие и в дальнейшем подробным образом опишу, как оказался глагол там.) И кажется мне, что между потоком сознания и конструкцией тетки Лепиды существует прямая связь. Как широкая река, этот поток заполняет собою книгу от корки до корки, и не всякая птица долетит до середины могучего потока. Богом дан нам язык, и вот мы его чешем об тетку Лепиду… Кстати, ей это нравится…
Здесь, не выдержав долгих рассуждений, мой восклицательный знак выплеснул жирный дефис, а следом и многоточие (!…). Далее, по правилам, восклицательный знак склонялся в вопросительную позу, и назревали препинания, в данном случае с теткой Лепидой. Потому что ненасытная тетка желала утешать меня и дальше, пренебрегая орфографией. Пришлось напомнить ей о составе предложения по части соподчиненных членов, и тогда Лепида смущенно отпустила меня из-под своих «арбузов». Великое слово – «нравственность», когда тебе уж больше ничего не хочется… Кое-как собрав свои телеса в кучу, тетка Лепида принялась хлопотать возле меня, стараясь оправдаться в собственных глазах заботой о подрастающем поколении. Как будто между нами ничего не произошло, но я уже не сомневался, что именно благодаря «нравственности» избавлюсь от опеки германок и тетки Лепиды. Даже придумал как… Ведь чтобы люди молчали, надо вовлечь их во что-нибудь неприличное с точки зрения христианской морали, а это совсем не сложно, учитывая, что каждый человек наслаждается двойной жизнью… Античной и современной. И только истинные язычники, как я, Нерон Цезарь, совершенны и аморальны. Нас мало, мы маргинальны и существуем по собственным законам с незапамятных времен. Эксплуатируя овец и баранов, вроде моего папашки Клавдия…
