Иржи Грошек - Реставрация обеда

Иржи Грошек

Реставрация обеда

образ

«Кто это днем – шатается на своих двоих?» –

спрашивает сфинкс

«Дом Хирурга – назван так потому, что в нем нашли довольно большой набор хирургических инструментов. Расположен в Помпеях на Консульской улице, неподалеку от Терку панских ворот. Из картин, украшающих этот дом, любопытна одна, находящаяся в комнате № 10. На этой картине две девушки и мужчина заняты какой-то литературной работой; девушки рассматривают папирус, у мужчины в руках таблички для письма…»

Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь. Неприятности должны следовать одна за другой, как левая нога чередуется с правой. Как буквы составляют слово. Как волны накатывают на берег. Как предложение следует за предложением. Поэтому, бога, не торопитесь – грехов у меня на всех хватит.

Начнем хотя бы со следующего эпизода… В тот день я рассматривал два папируса и размышлял, куда бы присобачить им лапки, в виде прологов и эпилогов. Папирусы, словно пожеванные крокодилами, я выкупил у торговца петрушкой на городском рынке. Этот зеленщик отмечал на оборотной стороне древних манускриптов, сколько пучков травы он продал сегодня и почем. «Палка, тире, две палки» – что в переводе с аграрного означало: «За один пучок петрушки получено две монеты». Как говорит Гиппократ, если общаешься с идиотами – будь проще. Я тут же нагреб из петрушки немилый такой стожок и потребовал его упаковать… От этого простого требования мой зеленщик пришел в полнейшее замешательство. Во-первых, он никак не мог уразуметь – за каким дьяволом мне понадобилось такое количество петрушки. А во-вторых, зеленщик не решался расстаться с корзиной, в которой таскал свой товар на рынок. О папирусе как упаковочном материале он и не подумал.

– А почем нынче петрушка? – засомневался зеленщик, предполагая, что продешевил.

Он принялся озираться по сторонам и шлепать губами, призывая на подмогу сотоварищей-зеленщиков, да тщетно. Никто не обращал на него внимания.

– Эх, – посетовал зеленщик и попытался улизнуть от меня в потусторонний мир, то есть – впасть в прострацию и от души почесать свой затылок.

– Петрушку в таком количестве можно унести, обернув папирусом, – намекнул я.

Зеленщик остановился на полдороге в абсурд и завис – с рукою у затылка. О чем-то поразмыслил, сделал ход конем и свернул к идиотизму:

– Обернуть, конечно, можно… – зеленщик принялся скрести свой затылок с остервенением, – но тут содержатся ценные записи. Бухгалтерского характера, – добавил он и воздел палец к небу.

Я проклял Юпитера-громовержца, проклял Венеру любвеобильную, проклял Меркурия-овощеторговца и стал проклинать зеленщика… Польщенный такими сравнениями, простой сельский труженик тут же завернул мне петрушку в папирус. И незамедлительно вытащил из корзины второй манускрипт – со свежим укропом. Далее зеленщик был подвергнут тщательному обыску и допросу. Где, при каких обстоятельствах и на каком огороде он выращивает такие дивные папирусы? Но ничего вразумительного от него не удалось услышать, кроме истории о прилежном ученике.

«Один школяр отправил своему учителю богатый по виду подарок – в четырех мешках. Со всеми дорожными приключениями груз прибыл на родину педагога, в славный город Афины. Почтенный учитель поспешил за подарками в порт и одиннадцать олимпийских стадиев тащил эту кладь до своего дома, пуская слезу от натуги и умиления. Каково же было изумление старика, когда вместо заморских сладостей он обнаружил в мешках только рукописи своего ученика. „Во имя Аида, недоумок! – воскликнул учитель. – Зачем ты прислал мне столько пергаментов, исписанных мелким почерком?!!" На что последовал ответ в сопроводительной записке: „О, дорогой мой учитель! Долгих лет Тебе жизни! В этих мешках содержится поток сознания, пробужденный Твоими лекциями. Не сочти за труд, дорогой учитель, выбери пару страниц, достойных к опубликованию. И да пребудет дом Твой в радости и благополучии!" Учителя тут же разбил паралич».

– Отсюда диагноз, – сказал зеленщик, – нечего кого ни попадя обучать грамоте! А эти папирусы я подобрал на рынке и не имею понятия, о чем там написано. Меньше знаешь – лучше спишь.

Зеленщик неодобрительно посмотрел на меня, вытряхнул из корзины мусор и удалился в сельскую местность. Я же, весьма довольный и раскидывая по дороге зелень, поспешил к себе домой, где незамедлительно приступил к изучению папирусов. Очистил от земли, разгладил по всей длине и с возмущением констатировал, что некогда эти папирусы составляли единое целое, в виде письма неизвестного автора неизвестному адресату. Середина была утрачена, сгинула на рынке, канула в Стиксе. Еще через некоторое время, путем перекладывания папирусов слева направо и справа налево, у меня образовался некий текст с большим оврагом посередине.

я приеду к тебе на обед <…> но и тут – в меру

хочу тебе рассказать <…>

об одном литераторе <…> он был завален

по стилю <…> как обычно

литератору приснилось <…> в ночной тиши

ящик со свитками <…> представилось ему

вошел Нерон <…> вынул первую книгу

уселся на ложе <…> дочитал до конца

то же самое сделал <…>

со второй и третьей <…> а затем ушел

литератор <…>

истолковал это так <…> писание его закончится

в нашем обеде пусть <…>

все будет в меру <…> время, за ним проведенное

В подобном виде этот текст никуда не годился. Поэтому, не долго думая, я разыскал среди свитков, которые пылились у меня на полках, подходящий по формату огрызок, вставил его в середину и стал приклеивать – одно к другому. Как оказалось, новый фрагмент был из «Милетских историй», что тоже, знаете ли, не подарок для непорочной девушки… И тем не менее огрызок из «историй» подходил к моим папирусам не только по формату, но и по почерку.

Я провозился над этой компиляцией часа два, покряхтывая от удовольствия, и в результате получился целиковый манускрипт, вполне пригодный для продажи. Вычитая – клейстер на ласточкином помете, копну петрушки и стожок укропа, – я надеялся остаться при неплохом наваре. Что же касается самого текста, теперь он выглядел так:

– «Я приеду к тебе на обед, чтобы сплести на милетский манер разные басни, но и тут в меру. Хочу тебе рассказать об одном литераторе, которого даром накормили хорошим завтраком и ограбили среди бела дня. Он был завален по общему счету, вот уже сорок лет, как бедняжечка эта – по стилю. Как обычно, жена, побуждаемая похотью, пригласила его на кровать. Литератору приснилось, что бочка-то его старовата и много трещин дала. Представилось ему, что, откормившись за счет общественной щедрости, как ящик со свитками, лежит он на диванчике и собирается обедать. Вошел Нерон и говорит: „Милости просим". С этими словами он вынул первую книгу, уселся на ложе, позвал служаночку: „Иди сюда, дрянь такая!" – и дочитал ее до самого конца! То же самое сделал со второй и третьей служаночкой, покуда литератор плавал в море соображений, а затем ушел. Литератор истолковал это так, что для радостного наслаждения наподобие Венеры писание его закончится. В нашем обеде пусть все будет в меру, не хватает только сигнальной трубы, чтобы вызвать на бой время, за ним проведенное. Сжалься, скорее приди мне на помощь! О Муза…»

И если не обращать внимания на некоторые шероховатости и нестыковки, то в общем и целом текст мне понравился. Тем более что про Музу я приписал самостоятельно, поддавшись внезапному поэтическому порыву.

Весьма довольный своими профессиональными навыками, я отложил состряпанный экземпляр для просушки и стал прикидывать – сколько за него можно запросить у любителей античной словесности… Как тут прислужница доложила, что мною интересуется «некая дама» и эта дама ожидает меня в гостиной. Сожалея, что меня прервали на самом интересном месте, когда стоимость подделки уже приближалась к тысяче драхм, я поспешил в гостиную, дабы побыстрее разведать, какая именно дама хочет получить от меня по шее. Ввиду прерванных научных размышлений. Прибыл на место предполагаемого смертоубийства и никого там не обнаружил…

– Я видела сон, – вдруг прозвучало из-за колонны.

Надо признаться, что с некоторых пор я подрабатываю главным специалистом по онейрокритике, то есть – толкованию грез. Поэтому всяческие некроманты и уайт-спириты лезут в мой дом с целью поделиться увиденными во сне извращениями. То ли жалеют, что не было этого наяву, то ли хотят потрепать мне нервы.

«Видела сон…» – экая новость! Да тысячи граждан пробуждаются с мерзостным ощущением, что их сегодня ночью облапошили. Люди необразованные видят во сне, как творят они гениальные сочинения. А наяву – двух слов связать не могут. Или наоборот, известному сочинителю как гром среди ясного неба привиделся следующий ямб: «Наступит однажды нежданное вдруг!» Он подумал: