Эльмира Нетесова - Тонкий лед
Кто вызвал милицию, она так и не узнала. Любовницу увезли в больницу, муж, перевязанный с головы до ног, несколько дней отлеживался дома, не в силах оторвать голову от подушки. Никогда не думал, что его тихая, умная и рассудительная жена способна на такой бунт. Ведь помимо подруги, она жестоко наказала еще троих сотрудниц, попытавшихся связать руки и увести ее в другой кабинет. Валентина не видела, кто стоит перед нею.
Ее муж много раз приезжал в зону. Все просил прощения у жены. Она решила вернуться домой, к детям...
Наталья экспедитора избила за то, что он целый рулон бархата спер со склада, чтобы сшить из него чехлы на сиденья своей машины. Не рассчитала и вместе с зубами вышибла глаз. Оказалось, что второй глаз у него еще с юности ничего не видел. Экспедитор навсегда остался слепым, а кладовщица получила срок. Двое детей остались с бабкой жить на крохотную пенсию. Муж Натальи тут же подыскал другую женщину. За все пять лет ни разу не навестил и не помог детворе. Правда, он подавал заявление на раздел квартиры, но мать Натальи, совершенно неграмотная, принесла в суд все документы. И только тогда выяснилось, что в квартире зять никогда не был прописан. Бабка получила эту квартиру от обувной фабрики, где полвека отработала уборщицей.
Наталья все заработанные деньги в зоне отдавала матери на личном свидании, не оставляя себе ни копейки.
За время заключения женщина резко изменилась, похудела, постарела, стала замкнутой, суровой, но многому научилась, стала лучшей швеей. Администрация зоны еще до освобождения договорилась о трудоустройстве женщины на швейный комбинат, где гарантировали сохранить высокий разряд, присвоенный в зоне.
За прошедшие годы многое изменилось в семье Натальи. Сын ушел служить в армию, а дочь закончила медицинский колледж и уже работала акушеркой в родильном доме.
Но... не обошлось без горечи. Старую мать Натальи незадолго до освобождения дочери парализовало, и теперь она лежала дома без движения. За нею ухаживали внуки, а теперь и Наталья подключится. Она уже все продумала и решила вызвать деревенскую родственницу, одинокую женщину. У той отродясь не было никакой семьи. Та лишь мечтала пожить в городе. Она спокойно присмотрит за матерью и по дому поможет.
Егор, подписав документы Наташи. Взял следующую папку и громко рассмеялся.
Тонька Новикова — известная всей зоне путанка. Она даже по цеху не могла пройти спокойно. На каждом шагу подергивала, крутила задницей как цирковая лошадь. Дергать она умела всем, что имелось, например, большими как дыни сиськами. Они тряслись так, что, казалось, вот-вот оторвутся и уж если угораздят кому-нибудь, то на ногах не устоит даже самая громоздкая бугриха. Крутила она и животом, да так, что пупок сворачивался в хулиганскую фигу. Куда там восточным бабам с их танцами живота! Вот когда Тонька вертела своим пузом, не только охранницы уссывались от смеха, сторожевые псы отходили на расстояние и уважительно подвывали, завидуя бабе. Она крутила головой и шеей. Умела стоять на голове, не держась при том руками за пол, и дергала ногами по-лягушачьи. Что только не вытворяла Новикова в своем бараке? Она была общей любимицей женщин и никогда не унывала. Даже на суде пообещала председательствующему рассчитаться с ним по выходу из зоны натурой. Бедный старик, не слышавший такого лет тридцать, сел мимо стула. Хорошо, что рядом были двое заседателей, которые помогли старикашке встать. Когда он глянул на Тоньку еще раз, он пожалел, что приговорил девку к трем годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима.
— Стоило б ограничиться условным наказанием. Такая баба! Наливное яблочко! За что ее не прихвати, соком брызнет,— затопотал человек. Аж лысина покраснела. Что делать? Судьи — тоже люди, и под их мундирами кроется, бывает, сердце мужика.
Тонька была осуждена не только за проституцию. Этим она занималась с ранних лет. Ни работать, ни учиться она не хотела. И едва ей исполнилось двенадцать, ушла на панель. Яркую свежую девчонку тут же приметили любители клубнички и нетерпеливо пощупывали тугие груди, круглую задницу.
Тонька уже была наслышана о панели от своих одноклассниц и не хотела продешевить.
— А сколько подаришь мне? — спросила особо назойливого пожилого кавказца.
— Все отдам! Ничего не пожалею! — загорелись глаза мужика.
— Ты не грей мозги! Конкретно скажи!
— Сто долларов!
— Иди с ними к старухам, козел! — оттолкнула и отвернулась от него.
— Двести! — услышала совсем рядом.— Пошли со мной,— уверенно взял ее за руку русоволосый парень, подвел к «Мерседесу», усадил Тоньку и повез за город на дачу.
Ночь прошла как одно мгновение. Человек отдал Тоньке пятьсот долларов и вскоре исчез на своем «Мерседесе». Смешался с другими машинами его автомобиль, и он даже не оглянулся на девчонку, для которой стал первым, незабываемым. Он больше не подходил к ней. Не брал за руку, даже не здоровался, проезжая изредка мимо. А Тонька не без боли и обиды согласилась со своей участью утехи на час.
Она теперь редко появлялась там, где жила раньше, в сырой и темной комнате барака, где ютилась городская нищета, которая плодила детвору по пьянке. Зачастую бабы не знали, от кого рожали, да и родив, мигом забывали, кто это пищит под боком, и стоит ли вмешаться. Нередко бабы, заслышав настырный детский крик из-под стола или кровати, спрашивали друг друга:
— Чье это просочилось к нам?
Вытащив за ногу орущего обоссанного малыша, не понимали, чего он кричит.
— Экий горластый! Едва вывалился, а уже водку требует! Почуял пострел, шпана беспортошная! Уже свой «положняк» рвешь? На жри! — поила малыша из стакана самая догадливая и добрая. Сунув ему в ручонку хвост селедки, ложила в постель или опускала на пол.
Детвора с молочного возраста видела все, рождение и смерть. Здесь никого ничто не удивляло и не могло испугать. Здесь слабые не выживали, а те, кому повезло, держались за жизнь цепко, мертвой хваткой и всегда, в любой ситуации умели достойно за себя постоять.
Тонька была одной из выживших. Своих отца и мать стала отличать от прочих лишь в пять лет. Их никогда не видела трезвыми, а они о ней и не вспоминали. Попыталась вырвать их из пьянки бабка, приехавшая из деревни, но не получилось. Ее не узнали и едва не втоптали в грязный, годами немытый пол.
Она забрала Антонину к себе. Ее о том никто не просил и не препятствовал. Там девчонку отмыли, впервые она поела досыта. Ей дали чистую одежду и тапки. Все это Тонька связала в узелок и вместе с куском хлеба спрятала под громадную подушку, испугавшись, что завтра у нее могут все отнять и променять на водку.
Бабка отвела Тоню в школу, стала приучать к домашней работе, учила стирать и готовить. Девчонка быстро осваивала нехитрую бабью науку, но делала все из-под палки. Она огрызалась, обещала убежать обратно в город. Но бабка, не зная сама, как напугала внучку, сказала той, что родители продадут ее цыганам за водку.
Этой угрозы Тоньке хватило надолго. О городе и родителях не вспоминала целую зиму. По дому помогала, но больше всего любила наряжаться. Она давным-давно перемерила все бабкино. Ничто ей не подошло и не понравилось. Подрастая, Тонька опять стала скучать по городу. Ей было тесно и тошно в маленькой деревне, где жили одни старики. Ровесников Тони увозили в город, лишь на лето возвращались они отдохнуть. Городская детвора рассказывала девочке о городских новостях. Тонька от досады плакала ночами. Ее сверстники живут в городе, бывают в зоопарках, в кино, на аттракционах, а она застряла в деревне со старой бабкой.
«Ну, почему? Зачем мучиться? Я тоже могу уехать в город. К своим. Ведь меня никто не выгонял. Я в любой день вернусь к родителям. Буду жить с ними. Что мне делать здесь, в деревне? Это не мое, бабкино. Пора домой. Навсегда».
Вернувшись в барак, где ничего не изменилось, Тонька обзавелась продвинутыми подругами. Она требовала от родителей наряды. Отец с матерью, отвыкшие за годы от дочери, сразу и не узнали ее. Когда до них дошло, что это дочь, неподдельно удивились. Ведь они много раз пили за упокой Тоньки, а девка жива! Обмыть такое надо!
— Неси пузырь! — потребовали родители.
— Дайте денег! — ответила та.
— Будь «бабки», я весь погост на ноги сдерну! — хохотал отец.
