Анатолий Рыбаков - Екатерина Воронина
По ее тону и по той поспешности, с которой она объявила, что Леднев ей ничего не говорил, ясно было, что он не только все рассказал Симе, но и просил поговорить с Катей. «Как это похоже на него! Подослал!..»
– Да нет, Сима, – сказала Катя, стараясь улыбаться возможно естественнее, – ничего не происходит. Так просто, недоразумения по службе… Мы ведь вместе работаем.
– Ах, Катюша! – Сима прижала к себе Катин локоть. – Служебные дела – какая ерунда, поверьте мне! Какое это имеет значение? Вот Юра – мы с ним каждый день ссоримся. Мне нравится пьеса, ему нет. Ему нравится музыка, мне не нравится. Что же, нам из-за этого расходиться? Видите, не разошлись. Восемнадцать лет!
– Это не совсем то, – сказала Катя. – Вы спорите о предметах, которые вас обоих непосредственно не касаются.
– Да, но касаются искусства, – торжественно произнесла Сима, успев в то же время с очаровательной улыбкой поклониться знакомому. – Тут могут быть самые различные точки зрения. А у вас ясное дело: надо отправлять баржи. О чем тут можно спорить? Честное слово! Ну, дорогая моя, хорошая, зачем вам мучить себя и его? Ведь Костя вас любит. Он вам предложение сделал, правда? Вот видите. А для мужчины его возраста и положения это ответственный шаг. И дома у него все знают, и Ирина. И вот нате вам – не успели пожениться, а уже ссоритесь. Вы сначала поженитесь, а уж потом ссорьтесь!
– Для этого не стоит выходить замуж, – рассмеялась Катя.
– В жизни все бывает, – беззаботно тряхнула завитыми волосами Сима. – А у вас будет прекрасная жизнь, поверьте мне. Окручивайте его немедленно – и дело с концом! Вы же умная женщина, черт возьми!
Среди идущих навстречу Катя увидела Леднева и Юрия Михайловича.
Леднев заметно выделялся в толпе – представительный, чуть-чуть сутулый. Он пытливо посмотрел на Симу и Катю, улыбнулся, дружески кивнул и прошел мимо. Не хочет мешать разговору, который сам подстроил.
Катя следила за Ледневым. Заговорит он со Спириным или нет? Ах, если бы он подошел к нему! Какой камень свалился бы с Катиного сердца. Она бы все простила ему, не сказала бы ни слова об Ошурковой. Только бы подошел. Но Леднев не подошел к Спирину. Лицо его было бесстрастно, хорошо знакомое Кате лицо, когда Леднев знает, что на него смотрят, а ему самому ни на кого смотреть не нужно. И Спирин тоже больше не смотрел на Леднева.
Сима между тем говорила:
– Здесь ваша судьба, я говорю вам как женщина, как друг ваш и Костин. Ему нужна именно такая жена, как вы, Катюша, ведь вы одинокая женщина! Ну когда такой случай еще представится? Где они, свободные мужчины? Ведь вам уже тридцать! А дальше? Одинокая старость?
Зазвенел звонок, публика скопилась у входа в зал.
– Одинокой можно остаться, даже выйдя замуж, – сказала Катя.
Катя и Леднев сели на свои моста. Катя спросила:
– Этот человек в синем костюме – Спирин?
– Да.
– Ты его знаешь?
– Знавал когда-то, – ответил Леднев и сочувственно добавил: – Потерла его судьбишка.
– Ты его хорошо знал?
– В одном затоне работали. В институте вместе учились.
– А сейчас ты с ним встречаешься?
– Сейчас нет. Много лет прошло.
– Я бы на твоем месте подошла к нему.
– Зачем?
– Он ждал этого.
– Ты думаешь?
– А ты не думаешь?!
Леднев качнул головой.
– Возможно… – и отвернулся к сцене.
Катя встала. Леднев поднял на нее удивленный и растерянный взгляд. Сзади зашикали. Не оглядываясь, Катя быстро пошла к выходу.
Она пробежала по пустому фойе. Билетерши дремали у дверей. О чем-то спорили буфетчицы. И только выбежав на улицу, Катя вспомнила о своем пальто. А, черт с ним! Все равно номерок у Леднева!
* * *На улице Леднев догнал ее.
– Зачем же пальто бросать?
Он пошел рядом, перекладывая Катино пальто с руки на руку, как будто нес невесть какую тяжесть.
– Тебя задело мое отношение к Спирину, – сказал Леднев. – Но ведь ты не знаешь наших отношений. Может быть, они и раньше были такими же? Почему я должен их менять? Чтобы подчеркнуть особенность его положения? Вряд ли это было бы ему приятно.
Он переложил Катино пальто на другую руку и продолжал:
– Я не понимаю, что происходит? Я тебя не узнаю. Тебе не нравится каждое мое слово, каждое мое движение. Может быть, я надоел тебе? Тогда так и скажи. Чтож делать… Погуляли у всех на глазах и разошлись. Начальник с подчиненной. Не особенно, конечно, красиво. Что ж, бывает.
Он снова переложил пальто.
Катя протянула руку:
– Дай сюда!
И почти вырвала пальто.
Он покачал головой.
– Ах, Катя, Катя…
– Что Катя?! Не нравится?! Так оставь меня, оставь. – И, оскорбительно растягивая слова, медленно проговорила: – Ко всему ты еще и трусоват. Поздравляю!
Глава двадцать седьмая
Осенний ледоход шел по Волге. Льдины крутились на водоворотах, ударялись о корпус судна, задерживались у низких берегов. Черная пелена туч висела над рекой, ветер гнал мутную осеннюю волну. Грустно полоскался на корме выгоревший флаг. Матрос пробежал по обледенелой палубе – она гулко прозвенела под его ногами. Разорванные ветром клочья дыма оставались за кормой. Бакены на реке уже сняли. Теплоход двигался медленно, лучом прожектора вырывая из темноты неясные очертания берегов.
Встреча с Дусей была неизбежна, и Сутырин не знал, как поведет себя. Ее помертвевшее лицо неотступно стояло перед ним. Но когда он вспоминал слова Николая, его охватывало бешенство.
В красном уголке судачили женщины. Жена первого штурмана Мелкова рассказывала о своей знакомой, изменившей мужу:
– Ему уже люди говорят, а он не верит. А она ну прямо взбесилась, у всех на глазах, а ведь двое детей, десять лет женаты.
Осуждая чужую непорядочность, Мелкова подчеркивала собственную добродетель. Но Сутырину казалось, что Мелкова намекает на него.
Со дня своего разрыва с Дусей Сутырин ни разу не видел ее. И все же он был в курсе всех событий ее жизни. Дуся почти каждый день писала ему, хотя Сутырин ни разу ей не ответил.
Письма были написаны на одинаковых листках почтовой бумаги, все в одинаковых голубых конвертах.
Листки бумаги были маленькие, а почерк крупный, размашистый. И оттого каждое письмо было в несколько страниц.
«Что же написать тебе, Сереженька? – писала Дуся в первом письме. – Отказываться от того, что было, не могу, а перебирать все не хочется, и вспоминать не хочется. Молодая была, глупая, и не любила никого. Ведь только тебя одного, Сереженька, я любила, и сейчас люблю, и всегда буду любить. В чем виновата перед тобой – прости, кабы могла я жизнь начать сначала, а теперь уже прошлого не воротишь. Я к тебе всем сердцем, Сережа, и что в нем делается – пересказать не сумею. Иной раз так болит, так болит – умереть хочется. А иной раз сижу и думаю: может, вернется еще Сережа? Ну как ты без меня? И подумать о тебе некому и постирать. Один ты у меня, родной, бесценный…»
«На участке у нас, Сережа, – писала Дуся в следующем письме, – доказали: можно теплоход за сутки грузить. С кранами тоже все хорошо справляются. Особенных рекордов нет, но и отстающих нет».
Некоторые письма были написаны так, будто между ней и Сутыриным ничего не произошло.
«Этот месяц в обе получки вышло у меня тысяча семьсот на руки. Думала пальто новое к зиме шить, да передумала: и материалов подходящих нет, и денег жалко. Вдруг что получится с квартирой, на обстановку надо, ничего ведь нет у нас с тобой. Хотела я купить зимние сапожки меховые, так здесь у нас достать негде. Если где попадутся, купи для меня, пожалуйста, а если денег нет – напиши, вышлю. Сапожки выбирай коричневые и с коричневой оторочкой. Только на базаре или у спекулянтов не покупай, всучат дрянь. А в магазинах попадаются хорошие».
Про дела Клары она писала так:
«Была у меня Соня, рассказывала – суд был у Клары. Дали ей три года условно, потому – ребенок. Сережа! Может, отдаст она теперь тебе Алешу? Трудно будет ей. Правда, Сережка, поговори с ней. Сейчас-то ей несладко, может, войдет она и в твое положение».
«Была вчера „Керчь“ на угольном, смотрела я из крана, да людей не разберешь, не увидала я тебя. Думала, пойти мне или нет. Хоть бы издалека на тебя поглядеть. А потом подумала и не пошла: будешь ты сердиться, и ничего хорошего из этого не выйдет. А так хотелось, так хотелось! Так бы и обняла тебя, моего дорогого, бесценного… Сереженька, золотой мой, не могу я жить без тебя. Перестань обижаться, ей богу, не стоит оно того…»
Перечитывая письма Дуси, Сутырин с тайным удовлетворением убеждался: Дуся продолжает любить его, он для нее единственный, теплое и нежное чувство к ней боролось с другим чувством – обиды, ревности и оскорбленного самолюбия.
Но вот две недели от Дуси не было ни одного письма. Сутырин терялся в догадках. Неужели она примирилась с их разрывом?
Приехав в Горький, Сутырин отправился на участок.
Николай и Соня приводили кран в порядок, готовя его к зимней консервации. Николай сидел на самом верху стрелы. Соня стояла внизу, задрав голову, следила за работой Николая.
