Анатолий Рыбаков - Екатерина Воронина
– Дусю нечего прощать, – жестко ответила Катя, – Дуся перед вами ни в чем не провинилась. Вы подумайте о том, простит ли она вам зло, которое вы ей теперь причиняете. Вы можете ее любить или не любить – дело ваше. Но оскорблять ее вы не имеете права. А вы это сделали. Ударили человека по больному месту.
Он смущенно пробормотал:
– Может, что в сердцах и сказал, только зла не хочу. А что касается остального, так через это я перейти не могу, и жизни у нас не будет.
– Это вопрос другой, – сказала Катя, – вы можете разойтись с ней. Но лишать ее своего уважения вы не должны. Она сейчас на хорошем, правильном пути, и не надо ей мешать, Поддержать ее надо.
Он сказал, улыбаясь:
– Наговорили вы обо мне, Екатерина Ивановна, всякого. А все же хорошо с вами, на сердце легче. Только идти мне надо, сейчас отправляться будем.
– Ну-ну, – Катя протянула ему руку, – не обижайтесь.
– Зачем же…
– И советую: как в порт снова придете, зайдите к Дусе и поговорите с ней, просто поговорите.
Он сказал:
– Нет уж, что сломано – того не склеишь.
Одинокий человек, прикасаясь к чужой судьбе, перестает быть одиноким. В Дусе Ошурковой, в ее преображении Катя видела главный результат того, что она делала у себя на участке: то человеческое, что является целью и смыслом наших усилий.
Но чем могла она помочь ей? Она поговорила с Сутыриным и будет говорить еще. Говорить об этом с самой Дусей она не могла, не находила слов для такого разговора.
Как-то проходя с Елисеевым, по участку, Катя увидела у крана Дусю и Соню Ермакову. Катю поразила бледность Ошурковой, и она спросила:
– Что с вами, Ошуркова, вы нездоровы?
– Ничего, – тяжело дыша и странно глотая воздух, ответила Дуся, – вот сейчас…
– Больна она, больна, Катюша. В больницу ее нужно, скорее, – озабоченно проговорила Соня.
Дуся болезненно поморщилась.
– Не слушайте ее, Екатерина Ивановна…
– Это ты ее не слушай, – перебила Соня, – видишь, с ног валится.
– Да нет, – вдруг оседая, пробормотала Дуся, – вот только…
– Ничего, ничего. – Катя ловко подхватила Дусю и бережно опустила ее на землю. – Иван Каллистратыч, машину!
По-стариковски неуклюже Елисеев затрусил к телефону. Катя распоряжалась с таким хладнокровием, что работавшие на причалах грузчики и матросы даже не заметили, что произошло, и подошли только тогда, когда санитарная машина, ревя сиреной, въехала на участок и выскочившие из нее санитары положили Ошуркову на носилки.
– В гинекологическую пусть везут, – прошептала Соня.
– А ты прямо как врач действовала. – Отдуваясь и вытирая голову платком, Елисеев с уважением поглядел на Катю.
– Я когда-то работала медицинской сестрой.
– А что с ней?
– По-видимому, что-то женское…
– В порту всякое бывает, – сказал Елисеев, точно оправдываясь.
Глава двадцать шестая
Заканчивалась навигация, и все сводилось к одному – лихорадочному выбиванию процентов плана. И от этой лихорадки графики нарушались еще больше. Катя думала уже не о распространении своего опыта, а о том, чтобы этот опыт удержать. Хотя бы.
На помощь Леднева она больше не надеялась.
Ей тяжело было сознавать, что он упорствует в своих заблуждениях и выглядит человеком, случайно попавшим на такой высокий пост. За этот пост он держится изо всех сил, и чем сильнее держится, тем меньше у него возможностей его сохранить.
Раньше Катю только забавлял его канцелярский педантизм, теперь он уже ей не казался таким невинным. За каждым словом, выражением, знаком препинания для Леднева стояла целая система служебных взаимоотношений. Главное – не быть битым, не попасть в историю, не иметь пятна, обладать безупречной биографией, главное – «как мы будем выглядеть». Он искрение считал свою репутацию чем то вроде государственной ценности.
Для Леднева было бы лучше, если бы его назначили на практическую работу, начальником какого-нибудь небольшого порта, где он хлебнет горя и поймет, что такое настоящая жизнь. Катя все время возвращалась к этой мысли. Но высказать ее Ледневу не могла.
Леднев сам заговорил с ней.
После какого-то совещания в пароходстве Леднев подчеркнуто официальным тоном предложил Кате задержаться. Катя пересела в кресло у его стола.
Некоторое время Леднев молча, не глядя на Катю, перебирал бумаги, приводил в порядок стол после совещания. Уборщица выносила стулья, боком протискиваясь в узкий проем двери. Вера Всеволодовна, секретарь Леднева, с секретарской педантичностью разглаживала каждую бумажку и, просмотрев ее, отправляла в корзинку. Потом в последний раз обвела комнату внимательным взглядом квалифицированной секретарши – строгим, бесстрастным, не видящим ничего, кроме того, что ей полагается видеть. Наконец вышла и она.
– Вот что, Катюша, я хотел тебе сказать, – начал Леднев. – Допустим, и работник я плохой, и перестраховщик, и очковтиратель. Но ты меня полюбила как человека или начальника пароходства? А если бы, допустим, был бы я агрономом? Тогда мои деловые качества тебя бы не касались, ты бы просто о них не знала, все было бы хорошо и прекрасно. Значит, беда в том, что мы служим в одном ведомстве?
– Не знаю, Костя, не знаю, – устало ответила Катя. – Что было бы, если бы… Я не могу так рассуждать. Случилось, что мы работаем вместе. Ты весь передо мной. Как я могу уйти от какой-то стороны твоей жизни? Ведь это и моя жизнь.
– Ну-ну, – примирительно сказал Леднев, – не раздражайся. Я все же начальник пароходства, имею право задавать тебе вопросы, тем более служебные, а?
Катя пожала плечами.
– Ты спрашиваешь, я отвечаю.
– А раздражаться зачем? Я-то говорю спокойно. Допустим даже, я не прав. Зачем же взвинчиваться?
Что она могла сказать Ледневу? Все бесполезно, его не переубедишь. Эти споры надоели. Она делает свое дело и будет делать его дальше.
– Когда ж ты, наконец, переедешь ко мне? – спросил вдруг Леднев.
Катя исподлобья посмотрела на него:
– Когда я стану твоей женой, мной будет легче управлять?
– Конечно, – рассмеялся Леднев.
– Ах, Костя, Костя, – печально проговорила Катя, – ты все шутишь… А я, если и волнуюсь, то только за тебя. За нашим спором стоит что-то гораздо большее. А что – я не знаю.
Леднев добродушно улыбнулся.
– Поженимся – разберемся. Только не принимай все так близко к сердцу. Я знаю: ты последнее время разочаровалась во мне.
– Это не то слово, – запротестовала Катя.
– Во всяком случае, тебе кажется, что я в чем-то не прав, что у меня не та линия, что я не решаю главных вопросов и так далее и тому подобное… Но не станешь же ты утверждать, что я мешаю тебе делать то, что ты считаешь нужным и правильным?! Ты начала скоростную погрузку – разве я тебя не поддержал? Ну, а права думать никто не может у меня отнять!
Его оружием была терпимость. Катя тоже должна проявить терпимость – это единственная возможность сохранить их отношения, сберечь их любовь.
Но к терпимости прибегают там, где появляется отчуждение. И хотя они оба делали вид, что отчуждения нет, Катины вечера все чаще были заняты неотложной работой, а в голосе Леднева все чаще слышались усталые интонации, точно он снисходительно прощал Кате то, что к его служебным заботам она прибавляет личные недоразумения.
Как-то Леднев позвонил Кате и предложил пойти вечером в театр.
– Сима и Юрий Михайлович приглашают, билеты у меня на руках.
Катя согласилась.
– Ты сегодня в пароходство не собираешься? – спросил Леднев.
– Буду.
– Тогда зайди ко мне. Я тебе отдам один билет. А то, боюсь, задержусь и не успею за тобой заехать.
Закончив дела в диспетчерской пароходства, Катя пошла к Ледневу. Вера Всеволодовна, как всегда доверительно и сообщнически наклонясь к Кате, сказала, что Леднев сейчас освободится. Этим особо доверительным тоном она выделяла Катю из общей массы посетителей.
Из кабинета вышел корреспондент местной газеты Пахрюков, поздоровался с Катей. Катя кивнула ему в ответ и прошла к Ледневу.
Леднев был в отличном расположении духа. Звонили из министерства, его вызывают в Москву, через два дня он выезжает, надеется, что его наконец утвердят начальником пароходства.
– Посидим в театре, – сказал он, передавая Кате билет, – и поедем в какой-нибудь кабачок, завтра воскресенье – значит можем погулять. – Он на минуту задумался, что-то вспоминая. – Да, эта крановщица, которая заболела…
– Ошуркова?
– Вот-вот, Ошуркова. Как она?
– В больнице еще. Скоро выйдет.
– Ты с ней будь поосторожней.
– То есть? – не поняла Катя.
– Особенно не выдвигай.
Катя во все глаза смотрела на Леднева.
– Я не понимаю. Что значит «не выдвигай»?
– Видишь ли, – поморщился Леднев, – тут штурман один, – Леднев посмотрел на запись в календаре, – Сутырин… плавает на «Керчи» с твоим отцом. Из-за Ошурковой бросил семью, жена осталась без средств, пошла работать в торговую сеть, а там по неопытности, а может быть, по злому умыслу – проворовалась.
