Рене Баржавель - Дороги Катманду
Сабля оказалась неожиданно тяжелой, словно кузнечный молот, которым можно выковать ствол пушки. Поднимаясь по лестнице, он был вынужден держать ее не только за рукоятку, но и второй рукой за конец лезвия.
Тед, прислонившийся плечом к двери гостиной, поспешно повернул здоровой рукой ключ в замке. Услышав неумолимо приближающиеся по лестнице шаги, он воззвал к Оливье дрожащим голосом:
— Послушай, Оливье, ведь врач сказал, что она все равно не будет жить! Может быть, он не говорил этого тебе, но мне-то он сказал! Не будет жить! Ты слышишь? Она должна была умереть! Даже лучше, что она умерла сразу, без мучений! Ивонн позвонила врачу, он сейчас приедет. Может быть, ее еще можно спасти! Не делай из случившегося трагедии! Любую девчонку, попавшую сюда, сразу можно считать пропащей!
Звуки шагов стихли. Оливье уже был на площадке.
— Я. Да, я переспал с ней. Ну и что? Ты думаешь, я был у нее первым? Они все одинаковы! Как ты считаешь, за счет чего она жила здесь? Им же нужно чем-нибудь расплачиваться за дурь! На каждой из них побывали десятки! И не только европейцы, но даже непальцы! По крайней мере, я чище, чем они!
На площадке послышался резкий выдох «ха!»; одновременно раздался удар и половина лезвия сабли прошла сквозь дверь.
Тед громко вскрикнул и отскочил в сторону, забыв про покалеченную руку. Он огляделся. Ужас и боль стерли с его лица розовый оттенок. Оно стало зеленоватым с красными пятнами. Кровь продолжала течь из носа и глубокой раны на лбу.
Ивонн выскочила в гостиную из спальни, где стоял телефон. Она увидела, как лезвие сабли исчезло, после чего последовал новый удар и большой кусок доски отлетел к середине комнаты.
— Сейчас он тебя убьет, — злорадно прошипела она. — Он зарежет тебя, как взбесившееся животное!
Тед, придерживавший левой рукой бессильно висевшую правую и кривившийся от боли, попятился от двери. При этом он натолкнулся на стол, на котором Ивонн оставила снаряжение для сафари. Он схватил здоровой рукой обойму с восемью патронами для охоты на тигров и попытался вставить ее в магазин ружья большого калибра.
Ивонн бросилась на него, но он оттолкнул ее. Потом схватил ружье за ствол и с размаха нанес ей удар прикладом, пришедшийся в лицо. Ивонн отлетела на диван и больше не шевелилась.
Тед наконец ухитрился вставить обойму в ружье. Опустившись на стул, он положил ружье на угол стола и направил его на дверь.
Лезвие сабли в очередной раз пронзило дверь, оторвав от нее очередной кусок толстой доски из тикового дерева.
Тед выстрелил два раза подряд. Лезвие сабли, в этот момент отходившее назад, остановилось.
— Оливье, — позвал Тед, — ты слышишь меня? Ты пытался взломать дверь в мою квартиру, и у меня было право застрелить тебя. И я.
Продолжая говорить, он принялся передвигать к двери сначала один стул, затем второй.
— Не будь идиотом! Послушай, я дам тебе эти три тысячи долларов. С такими деньгами ты сможешь начать жизнь где захочешь.
Сев на один стул, он положил ствол ружья на спинку второго, стоявшего вплотную к двери. Теперь дуло ружья находилось в нескольких сантиметрах от двери, и он мог стрелять в упор.
Лезвие сабли шевельнулось и начало медленно отступать. Голос Теда задрожал, и он торопливо забормотал:
— Не дури, Оливье! У тебя много знакомых парней твоего возраста, у которых есть три тысячи? Ты начнешь потрясающую жизнь! Отбоя не будет от девчонок! И это будут не проститутки, не наркоманки! Перестань, Оливье! Если ты не остановишься, я пристрелю тебя!
Лезвие сабли исчезло за дверью. Наступила тишина, продолжавшаяся секунду. Или вечность.
— Господи, да скажи ты хоть что-нибудь! — взмолился Тед.
Сабля, нанесшая удар по горизонтали, вышибла дверную створку, рухнувшую со страшным грохотом.
Выстрел прогремел через мгновение после того, как сабля снесла дверь.
Ружье упало на пол. У Теда еще нашлись силы, чтобы встать. Из страшной раны на животе струилась кровь. Он обернулся и увидел перед собой Ивонн, неловко державшую обеими руками громадный револьвер, пуля из которого попала Теду в поясницу. Она снова нажала на спусковой крючок и продолжала нажимать, пока не опустел магазин. Пули, вырывавшие куски плоти из спины Теда, отбросили его к стене, где он некоторое время стоял, словно пригвожденный. Через несколько секунд он рухнул лицом вперед.
Оливье прошел сквозь дверной проем. Его лицо было залито кровью. Кровь текла тонкой струйкой и из груди, пробитой пулей из ружья Теда. Передвигаясь с огромным усилием, он медленно приблизился к телу, распростертому на полу. Собрав последние силы, он поднял обеими руками саблю, держа ее вертикально, и замер на мгновение в позе священнослужителя, совершающего жертвоприношение. В этот момент силы полностью оставили его. Он упал на колени; его руки не удержали тяжелую саблю, и она вонзилась в пол в нескольких сантиметрах от шеи Теда.
Чувствуя, что сознание вот-вот покинет его, Оливье ухватился обеими руками за рукоять сабли и опустил на руки голову. В этой позе он походил на статую молящегося рыцаря.
***Ослепительная вспышка света ворвалась в комнату через окна, запульсировала и погасла, оставив после себя день, поблекший до уровня ночи. Оглушительный грохот сотряс здание. Горы подхватили грохот и принялись перебрасывать его от ближнего до дальнего конца долины, по которой он прокатывался туда и обратно, словно армада взбесившихся танков.
Последовала вторая вспышка, за ней другие со все нарастающей частотой, и раскаты грома слились в непрерывный грохот с оглушительными пароксизмами и почти тихим рокотом в промежутках.
Каждый раз, когда небо раскалывалось на куски, тело Оливье сотрясала дрожь, рождавшаяся глубоко внутри него. Тело, готовое прийти в себя, боролось с сознанием, старавшимся как можно дальше отложить момент пробуждения и возвращение воспоминаний.
Лицо и грудь юноши были скрыты под бинтами. Остальные части тела, за исключением ног, прикрытых легкой простыней, оставались обнаженными. Их усеивали крупные капли пота.
Стоявший у изголовья Жак с тревогой смотрел на сына. Он появился вовремя, чтобы дать свою кровь для переливания. Врач-непалец сказал, что Оливье должен скоро очнуться, потому что ему ввели совсем немного анестезирующего состава. Жак потел почти так же сильно, как и Оливье. Его слегка подташнивало и немного кружилась голова то ли от большой потери крови, то ли от отвратительного запаха эфира, заполнявшего все помещения больницы.
Оливье был единственным европейцем в больнице, и поэтому для него была выделена отдельная палата. В других палатах лежали местные жители, которые не стали ожидать в своих хижинах избавления от болезни любым образом, то ли при излечении, то ли от смерти. Они предпочли отдать судьбу в чужие руки. Среди них преобладала молодежь, более восприимчивая к переменам и научившаяся, благодаря влиянию Запада, испытывать страдания и бояться смерти.
Одновременно со вспышкой раздался оглушительный удар грома. Казалось, что столкнувшиеся земля и небо раскалываются и рушатся. Сразу же после этого огромный равномерный шум опустился на город, приглушив непрекращающиеся удары грома и заполнив собой всю долину. Это был дождь. Капли дождя достигали размеров вишни или даже сливы, и все боги, собравшиеся вместе, не смогли бы сосчитать их. Упав на землю, капли взрывались, словно маленькие снаряды, разбрасывая грязь и размывая почву; мгновенно рождавшиеся бурные потоки сносили в ручьи и реки все, что накопилось за год: пыль, отбросы и экскременты. Эти потоки, захватывавшие по пути неосторожных людей и животных, создавали ил, на котором созревали самые замечательные фрукты и овощи.
Великое спокойствие, заполнившее палату, заставило расслабиться напряженные мышцы, успокоило нервы, проводники боли. Оливье перестал дрожать и открыл глаза. Он слышал шум дождя и доносившийся откуда-то издалека приглушенный гнев туч. Он увидел, хотя и очень нечетко, склонившееся над ним лицо, и память вернулась к нему раньше, чем он понял, что это лицо отца.
Жак негромко спросил его о самочувствии. Оливье не ответил. Мир перед его глазами оставался туманным, но в его голове сразу же, как только он пришел в себя, появились четкие картины. Он всматривался в них, он узнавал их, и его охватил ужас.
Он закрыл глаза, но образы, находившиеся в его голове, не пропали, и он знал, что это не остатки кошмара. Все это было в действительности, было. Джейн, распятая в своей постели, Джейн, распластавшаяся на земле с приоткрытым ртом и струйкой крови на губах. Это было реальностью, это действительно произошло, и ничто не могло сделать так, чтобы это не стало навсегда случившимся.
Он опять открыл глаза, увидел потолок над собой и лицо отца. Он попытался говорить; получилось у него не сразу, но все же он смог спросить:
