Катрин Пулэн - Лили и море
Я пробую помогать Эллисон. Я складываю в посудомоечную машину стаканы, и один стакан падает на пол.
— Расслабься, отдыхай, — говорит она, — ты же на каникулах.
Мужчины говорят перед телевизором, на красивом кожаном диване. Элайдж смотрит на меня с нежностью.
— Садись…
Я сажусь. Дни тянутся. Надо садиться. На диван, затем на стул за столом. Эллисон пробует меня разговорить. Мой голос не слышен, я бормочу. Я думаю о «Мятежном»… И, кроме того, я считаю часы.
Утром, когда все еще спят, я бесшумно открываю застекленную дверь и выбираюсь наружу. Я сажусь на гладкую траву. Я смотрю на розовый куст передо мной, на решетку ворот, на молочное небо. Я вижу, как птицы иногда пролетают. Негодные, я думаю, какие они счастливчики. Они летят, когда и куда захотят. Я опять возвращаюсь взглядом к решетке, и мне так захотелось уйти, пройтись вдоль доков, одной, хотелось уйти в неизвестность еще с самого утра, без кого-либо еще.
Вечер. Элайдж и Эллисон уходят. Мы с Джудом переглядываемся, мы растеряны. На улице хорошая погода.
— Давай выйдем, — говорю я.
Мы идем между рядами белых домов. Воздух свеж и приятен. Прямые улицы параллельны, они не имеют названий, просто номера. Мы заходим за угол. Поперечные улицы строго перпендикулярны, но к цифрам добавляются еще и буквы. Над нашими головами пролетают казарки. Я поднимаю голову. Низкие и хриплые крики оглашают небо, позолоченное вечерним солнцем. Джуд взял меня за руку. Мы идем в лабиринт.
— Элайдж и Эллисон очень любезны, — говорю я. — Когда мы уедем наконец вдвоем?
Дикие гуси пролетели. Небо снова чистое. Великий мореплаватель не отвечает. Когда мы достаточно погуляли по этим улицам, мы возвратились назад.
Джуд снова включил телевизор. Он протягивает мне пиво. Я сажусь на красный ковер. Он подходит ко мне и опрокидывает меня на пол. Джуд ложится на меня. Свет больших фонарей проникает через панорамное окно, озаряя лицо Джуда и поле битвы. Скоро я голая и белоснежная лежу на красном ковре. Слезы капают. И накатывается волна наслаждения, как настоящий холод. Молочная кожа его массивных плеч. Но что-то происходит со мной, мне кажется, что я вся онемела внутри. Он меня обнимает. Я держу его лицо руками. Его челюсти и его щеки тянутся ко мне за поцелуем, выглядит это так, как если бы он хотел пить…
Они вернулись домой раньше, чем мы предполагали. Мы не услышали, даже когда они толкнули дверь. Они вздрогнули. Элайдж стал пунцовым, а Эллисон побледнела. Ребенок спал у них на руках.
Я сразу пришла в себя. Джуд тут же накрыл меня своей курткой. Затем Элайдж и Эллисон не удержались от смеха. В их гостиной полностью обнаженный великий мореплаватель. Я опустила глаза на ковер. Его широкая и очень белая нога, зарылась в красное шерстяное одеяло, мне показалось это гораздо нелепее, чем нагота его массивного тела, выделяющегося на фоне неба за окном. При том что его напряженный член весело торчал из кудрявой рыжей шерсти в медных отблесках полуночного солнца, словно огненное сокровище, созданное исключительно для секса, он это и не пытался даже больше скрывать.
Эллисон отвела глаза в сторону и, закашлявшись, спросила:
— Вы, наверное, хотели лечь поспать?
— Чтобы заснуть, мне всегда необходимо довести себя до изнеможения, — вполголоса сказал Джуд, нависая надо мной.
Великий мореплаватель хочет меня. Мы не осмеливаемся больше смотреть друг на друга. Как мы можем быть счастливыми? Вот есть супружеская пара с собакой и внуком. Ау нас, у нас нет ничего.
Я боюсь домов, я ему однажды рассказывала о стенах, о детях других людей, о счастье прекрасных людей, у которых есть деньги.
— Пожалуйста, давай уедем отсюда.
Мы остаемся. Когда мы любим друг друга, это ужасно и печально. Его красивые глаза меня сжигают и огорчают одновременно. Он сейчас более одинок, чем когда-либо, больше, чем человек, который кричит на море. И кроме того, он ревнив. Он становится совершенно сумасшедшим, когда однажды ночью я его оставляю и отправляюсь спать на диван. Он меня мучает: «почему и зачем ты такделаешь» и «куда ты пошла»…
— Поклянись мне, что ты не была с ними, с ним или с ней. Но где ты была, почему?
Ты кашлял, очень сильно. Мне кажется, ты даже кричал во сне. Я очень страдаю от жары, ты душил меня своим телом. Я хотела быть снаружи, спать рядом с садом. Я приоткрыла застекленное окно, чтобы вдохнуть ночного воздуха. Я хотела бы уехать далеко отсюда.
Из этой маленькой комнаты, откуда я сбежала ночью, когда он кричал и рычал во сне из-за приступов кашля, разрывавших ему грудь. В одиночестве моей бессонницы меня терзали тревожные мысли. Допустим, выйду я замуж за льва, который уже сжирает мои ночи, который однажды съест и меня. Он ляжет на меня и не позволит мне уехать. Он углубляется в меня, входит, наносит сильный удар, его цель — заставить меня кричать, и чтобы я от этого умерла, я — беглянка. Ему нужно удержать меня навсегда. Его багровое лицо воспламеняется надо мной, он долго стонет, страстный и резкий его хрип переходит в рыдание.
Мы молча выбираемся на улицу. Сегодня — день беспорядочного бегства. Мы оставляем красивый дом. Перед нами простирается мокрый от дождя Спенард — пригород Анкориджа. Здесь печальные и однообразные фасады следуют друг за другом на всем протяжении прямолинейного проспекта, прерванные только крикливой неоновой рекламой автодилера, пустырем города-пакгауза, сверканием ларька с напитками.
Мы ищем, где выпить. Наша бутылка уже давно пуста. Мы оставили наши пожитки в дешевом мотеле, сером и тусклом, как и все остальное вокруг. Но это — только укрытие. Это только на ночь. А теперь мы идем. В углу улицы с неоновым освещением красного и зеленого цвета бар. Джуд воспрянул духом и ускоряет шаг.
Голая до самого пояса девушка открывает нам дверь. Она берет наши мокрые от дождя куртки. Она нам улыбается. Мы заходим внутрь. Несколько мужчин расположились в тени. Мы садимся за стол. Другая девушка, в корсете, подходит к нам принять заказ. Водка и пиво. Ее розовый пояс поддерживает черные чулки на длинных мясистых ногах, которые шуршат при ходьбе. Маленькие трусики-стринги в виде фиолетовой бабочки сверкают на пухлом лобке. На сцене — довольно-таки полная женщина, дефилирующая вихляющей походкой, рука на подвязке, которую она медленно развязывает. У нее огромный очень красный рот, кажется, что она проглатывает целиком микрофон. Она поет и стонет хрипловатым и мелодичным голосом. Я наблюдаю за ней как зачарованная. Великий мореплаватель выпил свою порцию водки и просит еще. Он со мной наконец заговорил после часа молчания:
— Ты впервые в баре с танцовщицами?
— Да.
— Это тебя беспокоит?
— Нет.
Девушки бегут от стола к столу, их груди колышутся в свете прожектора. Он вращается и поворачивается, отправляя свои золотые блики на ноги в чулки красного, голубого, черного цвета… Они смеются. Джуд хочет произвести на меня впечатление и подзывает к нашему столику официантку. Говорит ей буквально два слова своим низким голосом, показывая деньги, которые прижимает к столу. Она мне подмигивает, откладывает в сторону свой поднос и начинает медленно раздеваться. При этом она совсем не смотрит на него, а смотрит именно на меня и улыбается мне, как сестре. Ее бедра движутся в такт музыке, вначале медленно, затем все быстрее и быстрее. Мышцы ее спины колышутся извилистыми волнами, начиная с округлых плеч до гибких ягодиц, бедер, которые подрагивают от резких толчков. И вот она стоит уже полностью обнаженная, это не так уж долго длилось. Затем официантка берет деньги на столе.
— Спасибо, — говорит она великому мореплавателю. — Желаете выпить чего-нибудь еще?
Он снова предлагает мне водку и покупает для меня футболку с названием бара. Мы снова отправляемся в путь. Туман. Я мерзну. Проспект, кажется, никогда не закончится, ничего нет, кроме доходя и машин. Я беру его за руку. Грусть блуждания по городу нас связала, кажется, навсегда. По дороге он снова делает большой глоток водки.
— Я хочу есть, — говорит он. — Что ты думаешь о пицце?
Мы заметили жалкий кафетерий на углу улицы. Мы пересекаем дорогу. Джуд толкает дверь, скучающая девушка бросает на нас бесцветный равнодушный взгляд. Она берет заказ, зевая, отбрасывает прядь волос, вновь садится, ждет. Мы выходим на влажный тротуар, ожидая пиццу у входа. Дождь скользит по нашим щекам. Он зажигает сигарету, тусклый и грязный свет свинцового неба отражается на наших усталых лицах, находящиеся под воздействием спиртного — мы очень мерзнем. Впервые за долгое время он говорит со мной:
— Где же дом? — говорит он.
Джуд вытаскивает бутылку из своей сумки. Он сплевывает себе под ноги и шумно сморкается.
— Что это для меня? — Он продолжает: — У меня есть что-то. Я путешествую от одного корабля до другого, от набережной Кадьяка до Датча. Ни женщины, ни детей, ни дома.
