Катрин Пулэн - Лили и море

Катрин Пулэн

Лили и море

О, ты одинокий певец, поющий сам по себе, меня как тень означающий.

Одиноко внимающий тебе никогда продолжать я твой голос не перестану.

Уж никогда не ускользну я, и отзвуки, отсветы,

Крики любви неутоленной никогда уж не будут мне чужды.

Никогда уж меня не оставят быть тем мирным ребенком, каким я был перед этим в ночи,

У моря под желтой изгибной луной.

Вестник тог да пробудился, огонь, сладостный ад внутри.

Потребность неведомая, мой удел.[1]

Надо все-таки поехать на Аляску. И там может случиться что-нибудь и хорошее. Я собрала сумку. Ночь. Днем я оставляю Маноск-ли-Плато, Маноск-ли-Куто, в феврале бары всегда полны народу, всюду дым и пиво, я уезжаю, еду на край света, я уезжаю к океану, туда, где чистая вода, навстречу опасности. Я не хочу больше умирать от скуки, от пива, от шальной пули. От несчастья. Я уезжаю. Ты с ума сошла. Они смеются. Они всегда смеются — в одиночку плыть на лодках с большим количеством мужчин, ты с ума сошла… Они смеются.

Смейтесь. Смейтесь. Пейте. Принимайте наркотики. Умирайте, если хотите. Это не для меня. Я поеду на рыбалку на Аляску. Привет. Я уезжаю.

Мне предстоит пересечь огромную страну. В Нью-Йорке мне хочется плакать. Слезы капают в мой кофе с молоком. А потом я покину всё и всех. Еще рано. Я иду вдоль широких проспектов, пустынных проспектов. Небо очень высоко, очень ясная погода, очень светло, башни возвышаются, как громадные монстры, воздух — холодный и влажный. В небольших автофургончиках продают кофе и бисквиты. Сидя на скамейке перед зданием, переливающимся в лучах восходящего солнца, я выпиваю большую чашку отличного кофе с огромной булкой, затем вытираю сладкие от начинки губы. И ко мне постепенно возвращается радость жизни, в ногах чувствуется легкость, есть желание встать, размяться, любопытно посмотреть, что же находится за углом этой улицы, а затем заглянуть на следующую. И я встаю и иду, город просыпается, появляются люди, берет старт очередной виток круговорота жизни. Я тону в этом головокружении жизни до истощения.

Я сажусь в автобус. Автобус-экспресс «Грейхаунд». Я плачу сто долларов, намереваясь проехать по маршруту от побережья до побережья. Покидаем город. Я купила печенье и яблоки. Со своего места внизу я смотрю на переплетение автомагистралей, они пересекаются, расходятся, объединяются, убегают вдаль. Меня начинает тошнить от этого, я ем печенье.

У меня есть небольшой армейский мешок для багажа. Перед отъездом я украсила его дорогими тканями и вышивкой. Я получила в подарок анорак цвета выцветшего синего неба. Я буду перешивать куртку во время всей поездки: перья развеваются вокруг меня, как облака.

— Куда вы едете? — спрашивают меня.

— На Аляску.

— А для чего?

— Я собираюсь поехать на рыбалку.

— Вы уже этим занимались?

— Нет.

— Вы знаете кого-нибудь?

— Нет.

— Да благословит вас Господь…

Да благословит вас Господь. Да благословит вас Господь. Да благословит вас Господь… Спасибо, я говорю спасибо. Я счастлива. Я собираюсь ехать на рыбалку на Аляске.

Мы пересекаем пустыню. Автобус пустой. В моем распоряжении два места, я могу оккупировать другую половинку и лечь, прижимаясь щекой к холодному стеклу. Вайоминг, как и Невада, засыпаны снегом. Я ем печенье, макая в кофе, в ритме остановок на дорогах и появления «Макдоналдс».

Я шью и исчезаю в облаках своего анорака. Вот еще одна ночь впереди. Мне не до сна. Слева и справа на казино вспыхивают неоновые лампы, искрясь и рисуя светящихся, размахивающих пистолетами ковбоев… зажигаются и гаснут… На небе колышется полумесяц. Мы проезжаем Лас-Вегас. Ни деревца — одни лишь камни и кусты, сожженные зимой. Небо очень быстро светлеет на западе. Там явно наступил день.

Перед нами только дорога, вдали видны заснеженные горы, да маячит гора, стоящая в одиночестве на плато пустыни. Переезжаем железнодорожную линию, идущую к горизонту, наступает утро. Или мы движемся в никуда. Проходят несколько унылых коров, они смотрят на нас. «Замерзли бедняжки». И мы снова останавливаемся перекусить на заправочной станции, там, где ревут сияющие хромом грузовики. Напротив гигантского пивного бара развевается на ветру американский флаг.

В дороге я начала хромать. Прихрамывая, я спускаюсь из автобуса. Да благословит вас всех Всевышний, говорю я себе с большим беспокойством. Старик тоже хромает. Мы смотрим друг на друга, признавая некоторую близость.

В придорожной забегаловке, там, где мы собираемся заночевать, меня окружают бродяги.

— Вы чикано? Вы похожи на чикано, вы похожи на мою дочь, — сказал один.

И мы снова отправляемся в путь. Я — чикано с красными, даже пунцовыми щеками, прихрамываю, жую печенье в облаке перьев, глядя в ночь, в пустыне. А кто-то собирается порыбачить на Аляске.

У меня есть друг-рыбак из Сиэтла. Он-то и подвезет меня в своей лодке. Он ждет меня уже много лет. Он повесил у себя на стене мою фотографию, назвал моим именем яхту. Но придет время — и он заплачет. На улице было темно, шел дождь, большой человек повернулся ко мне спиной, рыдая на своей койке. Думаю, я должна идти.

— Может быть, мне пора идти… — шепчу я.

— Вот и все, — сказал он, — надо уходить сейчас.

Снаружи темно и холодно. Он все еще плачет, и я тоже не могу сдержать слез. В ту минуту он с грустью сказал:

— Я должен, вероятно, задушить тебя.

Мне страшно. Я не могу оторвать взгляда от его больших рук и вижу, как он смотрит на мою шею.

— Но ты же не собираешься этого делать? — спросила я тихим голосом. Нет, он, похоже, не собирается делать так. Я медленно собрала свою сумку. Он сказал мне, чтобы я осталась еще, осталась на сегодняшний вечер. Мы садимся на паром, он глядит на море покрасневшими глазами, он молчит, у него отрешенный вид, я смотрю на воду, какое-то время мои руки гладят его лицо. Потом мы идем по улице. Он провожает меня в аэропорт. Он впереди меня, я запыхалась, догоняя его. Он плачет. И я плачу позади него.

Сердце палтусов

Восхитительная погода в Анкоридже. Я жду за стеклянной дверью аэропорта. Один индеец вертелся вокруг меня. Я приехала на край земли. Я боюсь. И я вновь сажусь в небольшой самолет. Хозяйка дала нам кофе и бисквиты, а затем мы исчезаем в тумане, в белом мареве. Хотели бы вы, чтобы вашу дочь занесло на край света? На остров под названием Кадьяк. Темные леса, горы и, увы, коричневая и грязная почва, которая проглядывает из-под мокрого снега. Хочется плакать. Теперь мы должны пойти на рыбалку.

Я пью кофе перед одиноким грозным чучелом гризли в маленьком холле аэропорта. Мимо проходят мужчины с рюкзаками на спинах. Широкоплечие, с загорелыми лицами в шрамах, они, кажется, не замечают меня. Серое небо, серые холмы, везде без умолку кричат чайки.

Я зову. Я говорю: «Привет, я — подруга рыбака из Сиэтла. Он сказал мне, что вы в курсе, что я могу спать у вас дома несколько ночей, а потом я найду пристанище».

Безразличный голос человека — он сказал всего несколько слов: «Вот дерьмо!»

Я слышу голос отвечающей ему женщины: «Добро пожаловать, Лили!» (Я так думаю.) Добро пожаловать в Кадьяк. «Вот дерьмо!» — сказала она. Небольшого роста худенькая женщина вышла из пикапа, редкие волосы желтого цвета, искаженное гневом лицо, тонкий неулыбающийся бледный рот, глаза цвета голубого фарфора. Она ведет машину. Едем молча по прямой, как стрела, дороге, тянущейся вдоль замерзшего моря, между рядами деревьев и голым пейзажем.

— Ты будешь спать там. — Он показывает мне на диван в гостиной.

— О, спасибо, — говорю я.

— Мы делаем сети для рыбаков. Мы знаем всех и всё в Кадьяке. Мы поспрашиваем насчет работы для тебя.

— О,спасибо.

— А пока устраивайся, чувствуй себя как дома, здесь есть туалет, ванная комната. Кухня — вон там. Когда проголодаешься, загляни в холодильник.

— О, еще раз спасибо.

Обо мне тут же забывают. Я сижу в уголке. Потом выхожу. Я хотела бы найти кабинку для переодевания. Но слишком холодно. Коричневая земля и грязный снег. Большое серое небо на голых горах, оно так близко. Когда я вернулась в дом, они уже ели. Я сижу на диване, я жду чего-то, жду ночи, чтобы они ушли. Тогда наконец-то я смогу лечь спать и отдохнуть.

Они подбросили меня до города. Я сижу на скамейке с видом на гавань, ем попкорн. Я пересчитываю деньги — банкноты и мелочь. Как можно скорее нужно найти работу.

На причале меня окликнул парень. Под белым небом его прекрасная, как у античной статуи, фигура выделялась на фоне серой воды. У него татуировки до шеи, из-под темного шлема выглядывали непослушные волосы.

— Меня зовут Никифорос, — говорит он. — А тебя как, зачем и откуда ты приехала?