И. Грекова - Пороги

— Я это понимаю. «Есть многое, друг Горацио…» Меня что-то сегодня тянет на цитаты. Вам не кажется, что я сумасшедший, но в маниакальной, эйфорической стадии?

— Нет, не кажется. Но боюсь, что другому на моем месте могло бы показаться. Поэтому вы не слишком-то демонстрируйте себя в новом обличье.

— Не буду. К тому же оно может оказаться временным. Впрочем, не думаю. Я говорю сумбурно, поток сознания, но вы меня понимаете. О, вы всегда меня понимали, с самого первого дня, когда мы с вами встретились там, в вашем кабинетике под форточкой с косым крестом. Знаете, какую роль вы сыграли в моей жизни? Если бы не вы, я до сих пор сидел бы затворником в квартире Ольги Филипповны, слушал поезда, продавал книги… А сейчас я живу. Меня даже в чем-то подозревают. Скажите, Борис Михайлович, а другие сотрудники отдела думают, что это писал я?

— Может быть, некоторые и думают. Сегодняшнее собрание всех ошеломило. Прибавьте к этому ваш нелепый уход… Возможны разные толкования, но наиболее естественное…

— Отлично! Давайте так и оставим меня в роли подозреваемого. Я буду в этой охоте, так сказать, подсадной уткой, — Нешатов захохотал.

— Юрий Иванович, пожалуйста, тише! Они идут.

По лестнице спускались. Слышался картавый басок Кротова, масленый баритон Шевчука, высокий светлый смех Фабрицкого. Ган с Нешатовым вышли на площадку как раз в тот момент, когда спустился Фабрицкий. Тень непроницаемости легла на его лицо.

— Александр Маркович, можно вас на два слова? — спросил Ган.

— Пожалуйста, — без особой любезности отозвался Фабрицкий. — Кстати, что это был за демонстративный выход? Вы, Юрий Иванович, человек новый, а Борису Михайловичу пора бы знать, что в нашей среде демонстрации не приняты.

— Именно Юрий Иванович хочет вам сказать несколько слов.

— Хорошо, я вас слушаю, — сказал Фабрицкий с несвойственным ему равнодушием на лице.

— Скажите, пожалуйста, вы меня подозреваете в авторстве анонимок?

— Мы же условились не касаться вопроса «кто».

— Да, но собрание кончено, идет частная беседа. Давайте обсудим вопрос «кто». Но сидя. Как говорит Борис Михайлович, в ногах правды нет.

— Правда выше, — сказал Ган.

— Что за странная манера разговаривать у вас обоих, — сказал Фабрицкий. — Ладно, сядем, если это нужно.

Скамья в захламленной, пахнущей краской комнате вместила уже не двоих, а троих. Оранжевое сияющее окно успело погаснуть. Сумерки овладевали пространством.

— Александр Маркович, — сказал Нешатов, — у меня были причины писать на вас анонимки. Я вас терпеть не мог. Вы меня раздражали своей победительной манерой. Неудачники вообще не любят победителей. К этому прибавилась обида на то, что вы тянули дело с дисплеем. Теперь я понял почему и больше претензий к вам не имею. И еще я сердился на вас за то, что вы мне поручили дурацкую работу по переводу этих Reviews, которая казалась мне ниже моих возможностей. У меня вообще преувеличенное мнение о моих возможностях. После сегодняшнего собрания мое отношение к вам изменилось, но не окончательно…

— У вас были причины писать на меня анонимки, и вы их писали?

— Не торопитесь. Выслушайте меня внимательно. Поглядите мне прямо в глаза. Даю вам честное слово, что это не я писал анонимки и не имею к ним никакого отношения. Верите вы мне?

Фабрицкий чуть-чуть помолчал и ответил:

— Верю.

— Я так и знал, что вы поверите! Поверил же мне Борис Михайлович, даже раньше, чем об этом зашла речь! Он сказал мне: «Вы сошли с ума».

— Именно так, — подтвердил Ган.

— Вот видите. А теперь, после того, как вы мне поверили, я готов изменить мнение о вас еще круче.

— Это необязательно. Сегодня я столько наслушался лестных слов, что для разнообразия мне ваше неодобрение даже приятно. Продолжайте меня слегка не одобрять.

— Постараюсь. Но не это важно. У меня к вам обоим деловое предложение. Я остаюсь в роли подозреваемого, кандидата номер один на вакансию анонимщика. Это притупит его бдительность. Рано или поздно он себя выдаст.

— А что? В этом что-то есть, — подумав, сказал Фабрицкий. — Ваше мнение, Борис Михайлович?

Ган помотал головой:

— Слишком экзотично. Сбивается на литературу. К тому же вы, Юрий Иванович, при вашей несдержанности все равно себя выдадите.

— Будьте покойны, не выдам. Буду тише воды, ниже травы сидеть в углу и молчать, действуя всем на нервы. Но самое важное: кроме нас троих, об этом не должен знать никто.

— Даже Анна Кирилловна?

— Даже она. Впрочем, нет, — сказал Нешатов, — ее, пожалуй, придется посвятить, а то она будет ломать стены и двери, защищая своего ученика. А ее молчание будет косвенным доказательством моей вины.

30. В кулуарах

— Все-таки хотелось бы знать: кто это писал?

— Мне кажется, автор достаточно ясно себя обнаружил.

— Это Нешатов, что ли?

— Разумеется.

— Не верю я в его авторство. Он способен скорее на явную, чем на скрытую гадость.

— Ни на какую гадость он не способен. Просто озлоблен.

— А почему же тогда после слов Максима Петровича: «Уйти не завтра, а сегодня, сейчас» — он сорвался с места и выскочил за дверь?

— А за ним сразу же Борис Михайлович. Может быть, это он писал?

— Оригинальная мысль.

— Мысль как всякая другая.

— Не помню, кто из писателей сказал: «Мысль материальна, она может убить».

— Никто из писателей этого не говорил. Это ты только что сам придумал и радуешься.

— Нет, братцы, не писал этого Нешатов. Не его стиль.

— Чей же?

— Черт знает чей. Смешанный.

— Анонимщик мог, чтобы запутать, скрыть свой стиль и подделаться под любой другой. Розыски автора по стилю не удаются даже в литературоведении.

— А знаете что? Мне сейчас пришло в голову: может быть, писал кто-то из нас, здесь присутствующих? То-то радуется слушая!

— Тоже возможно. Никакой вариант нельзя априори отбрасывать.

— Какая-то пародия на детектив. Товарищи, вношу предложение: больше не догадываться «кто», пока не будем располагать хоть какими-то фактами.

— До чего же мудра! Шекспировская Порция: «Фунт мяса, но без пролития крови». Знать, но не догадываться! Откуда же тогда возьмутся факты? Свалятся с неба?

— Выйдут наружу сами.

— Товарищи, вопрос ясен как день. Кто мог это писать, кроме Нешатова? Все мы знаем друг друга как облупленных, давно работаем вместе. Ничего подобного никогда не было. А Нешатов — человек новый, чужой. К тому же психически неуравновешенный.

— Это непорядочно.

— Черт вас всех разрази! Или раздери. Я за него ручаюсь, как сама за себя: это не он.

— Какие у тебя основания?

— Просто я его знаю лучше, чем вы все. Я ему верю.

— Обмануть женщину нетрудно.

— Меня? Попробуй!

— Во всяком случае, Фабрицкий подозревает Нешатова.

— Откуда это известно? Он тебе сказал?

— Намекнул.

— Послушайте, у меня идея. Это писал Шевчук!

— Зачем?

— Эксперимент. Проверяет модель поведения личности в стрессовой ситуации.

— Похоже. Он работает во всех жанрах. Почему бы ему не испытать себя еще и в этом?

— Не верю. У него честные глаза.

— Масленые.

— Честные масленые глаза.

— Нет, я знаю, кто писал. Дуракон.

— Идите к черту. Это я писала. Съели? Я умею обращаться с машиной «Наири», а Нешатов — нет.

— Тоже нашла аргумент! Нешатов — инженер, разберется в любой ЭВМ.

— Он, кажется, упоминал о том, что имел дело с «Наири».

— Вот видишь! Сам себе противоречишь! Если бы писал он, зачем ему было бы упоминать?

— А это было еще до собрания.

— Собрание, собрание! После этого собрания мы все рехнулись.

— За то, что автор — Нешатов, больше всего говорит позиция Анны Кирилловны. Что ей полагалось бы делать, когда подозревают ее любимого ученика? С пеной у рта бросаться на защиту. А она словно воды в рот набрала.

— У меня новая, свежая идея! Вдруг это писал Панфилов?

— Абсурд! Зачем ему жаловаться на самого себя?

— Для маскировки. Главный объект — Фабрицкий. Может быть, у Панфилова есть кандидатура на это место. Какой-нибудь зять. Фабрицкий ему надоел: выделяется, вылезает вперед. Без его разрешения водит в отдел журналистов, а те чирикают в газетах славу Фабрицкому.

— Брось! Панфилов не умеет печатать на ЭВМ.

— Значит, кто-то ему помогал.

— Кто?

— Товарищи, опомнитесь! Еще немного, и мы будем уже не научные работники, а горе-следователи. Эти разговоры надо запретить.

— Бесполезно. Все равно они будут, пока не найдется автор.

— Тише, ребята. Вот идет Игорь Константинович. Он у нас самый авторитетный. Спросим его.

— Игорь Константинович, как вы думаете, кто писал анонимки?

— А я об этом и не думаю вовсе. И вам не советую.