Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 6, 2003
Однако эти «неувязочки», повторяю, на профанном уровне видны слабо — как и в целом внутренняя противоречивость любого универсализма.
За что мы не любим Америку? Нытье культур и война цивилизаций. Лет двадцать пять назад в советском прокате демонстрировался замечательный испанский фильм «Новые испанцы». Умер Франко, в Испании началась «перестройка», и простая мадридская страховая компания перешла в руки новых хозяев — американцев. Компания эта, надо сказать, мало чем отличалась от обычных советских контор: никто не работает, зарплаты низкие, все рассуждают об Америке как о «стране безграничных возможностей».
И вот являются реальные американцы, воплощение этих самых возможностей. Американцы прогоняют служащих компании через систему тестов — физических, психологических и интеллектуальных. Служащие проваливают практически все тесты… Кроме теста на интеллект, который вызывает у них недоумение: разве же это вопросы? А ответьте-ка вы, господа американцы, на наши вопросы. И суровая американская стерва, проводящая тестирование, не может ответить!
Представление об Америке как о «стране дураков», по идиотскому капризу судьбы ставшей главной мировой силой, как видите, имеет вовсе не российское происхождение. Но случайность — это всего лишь неосознанная необходимость: видимо, есть в американцах нечто, позволяющее им доминировать в мире. Помимо указанных «стандартных» качеств следует учесть и качества субъективные, тем более что выражение «американские качества» звучит столь же сомнительно, как «средняя температура по больнице». Помимо Америки «профанной» существует и Америка «элитарная» — о чем забывают многие «бытовые антиамериканисты». Виртуализация американской демократии произошла значительно раньше, чем виртуализация управления в нашей стране: с шестидесятых годов, когда своей доли в принятии политических решений стали требовать многочисленные общественные организации (часто — весьма нелепые), в США набирает обороты политический консалтинг. Хиллари Клинтон выразилась вполне откровенно — и здраво: «Любую политическую кампанию следует проводить точно так же, как предвыборную». Общественным организациям и обществу в целом «пудрят мозги» при помощи «гуманитарных технологий», реальные же решения принимаются «столпами общества» на основании экспертных разработок. А до расцвета «культуры сутяжничества» управление в США вообще не претендовало на особую открытость и прозрачность. Это значит, что своим положением Америка обязана не только объективным причинам, но и качествам управляющей элиты — как прежней, так и нынешней. «Страной дураков», таким образом, управляют отнюдь не дураки!
При этом повсеместный протест против американского доминирования коренится вовсе не в естественном сопротивлении любой страны превращению в чью-то имперскую провинцию. Протест этот скорее культурный. Можно сколько угодно говорить о достоинствах американского менеджмента; можно восхищаться (с критическими нотками в голосе) или, наоборот, возмущаться (про себя восхищаясь) «вашингтонским мирком», цитаделью мирового господства; можно признавать, что Америка в качестве «мирового жандарма» — это все-таки лучше, чем Китай или Россия в той же роли (по крайней мере для тех, над кем осуществляются «жандармские операции»). Но все эти соображения меркнут перед страхом американизации мира. Не американизации управления, не американизации экономики или политики, а именно — мира, повседневности. Политику и экономику американизирует «вашингтонский мирок», повседневность же американизируется Голливудом, создающим экспортный вариант «простого американца». Этого-то простого американца и боятся по большей части противники глобальной американизации. Мир чуть ли не с большей охотой готов стать китайским, немецким или русским.
Вторая составляющая протеста относится к сфере управления и на самом деле не связана с Америкой как таковой. Никто не хочет «складывать все яйца в одну штанину». Глобализация под американским началом ставит мировую стабильность в зависимость от стабильности внутриамериканской. А стабильность эта далеко не абсолютна. Америка стареет (как и любое благополучное общество), в 2030 году средний возраст американца достигнет тридцати девяти лет — и на этом его рост не остановится. Через пару десятков лет Америка будет тратить на своих пенсионеров две трети бюджета, а значит — для сохранения экономической стабильности вынуждена будет поднять налоги самое меньшее на 15 процентов. Но тогда, очевидно, нарушится стабильность социальная. Можно повысить квоты на иммиграцию, искусственно сдержав старение, но в таком случае «простые американцы» завопят о засилье приезжих. Понятно, что вопли толпы можно регулировать при помощи «гуманитарных технологий», однако…
Хотим ли мы вообще вникать в подобные занудные проблемы — будь они хоть американскими, хоть немецкими, хоть китайскими?[1] Глобализация заставляет нас вникать в то, что, по идее, вовсе не должно нас волновать. Но волнует — по необходимости. Чисто американские проблемы аукаются в любой части земного шара. Перспективы американских пенсионеров, приток нелегальных иммигрантов из Латинской Америки, дискуссии вокруг абортов, политкорректности, образовательного уровня «цветных» и морального облика адвокатов — все это для нас не менее чуждо, чем проблемы китайских монголов или непальских монархов. Политическая реальность беззастенчиво вталкивает американские «коммунальные склоки» в культурный обиход России, Европы и прочих регионов, входящих в сферу имперского интереса США. Как видите, мы снова пришли к проблеме бытовой американизации. Две составляющих мирового антиамериканизма, таким образом, неотделимы друг от друга — как и две составляющих самой Америки. Многим бы хотелось иметь дело лишь с «вашингтонским мирком», избежав контакта со «страной дураков» («рэднеков» — «красношеих», если пользоваться американской терминологией), но «дураки» всегда следуют за элитой, как мародеры — за победоносной армией.
И это относится не только к Америке. Если бы центром глобализации оказался Китай, мы бы сейчас обсуждали «нелепые позы у-шу», ругали конфуцианство, нормы деторождения и жестокость китайских полицейских, мечтательно вздыхая о ковбоях, блюзе, Уорхоле, щеголяя в узких кругах лихими оборотами «америкэн инглиш» и ведя «крамольные разговоры» о рыночной экономике, демократии и правах человека. Китай, однако, не сможет стать центром глобализации, поскольку так вышло, что формальный — цивилизационный, социально-технологический — каркас Китая является одновременно основной китайской культурной ценностью. Япония может гордиться «духом Микадо», давно утеряв его; Россия может гордиться «широтой натуры» и серебряным веком, от которых остались одни воспоминания; Европа может гордиться позитивизмом… Китай, однако, не может гордиться своей «конфуцианской» государственной системой, утеряв ее: сам субъект гордости (Китай) в этом случае просто исчезнет.
Поэтому не следует (к сожалению?) опасаться «китайской угрозы»: история показала, что положение Китая в качестве «центра Поднебесной» быстро превратилось в пустую дипломатическую формальность. Распространение же по всему миру цивилизационного каркаса Abendland’а, на который в качестве невинной развлекухи нанизаны те или иные культурные ценности, является неизбежной реальностью.
Но в точности по той же причине не следует опасаться и «американской угрозы»! «Нытье культур» имеет слабое отношение к войне цивилизаций. Безусловно, навязывание нового управленческого стандарта сказывается и на прочих областях жизни, однако сказывается вовсе не так грубо, как представляют себе «голливудофобы». Ведь Голливуд (как и прочие реалии массовой культуры) — вовсе не культурное явление. Массовая культура — это способ управления населением. Безусловно, способ этот приходится принимать — вместе с прочими социальными технологиями — тем, кто входит в глобальный мир. Что же до той культуры, которая мила «культурным людям», она едва ли пострадает, если «некультурные люди» начнут смотреть не те сериалы.
Проиграть — чтобы победить! «Русская культура», таким образом, вовсе не поставлена на карту в войне цивилизаций. Россия может достойно проиграть эту войну, самостоятельно освоив американо-европейские (то есть британские) цивилизационные технологии и сохранив свою «русскость» в качестве некой изюминки (вспомним, что сама Европа достаточно нарядно изукрашена подобными изюминками — от шведского короля до сицилийской мафии). А можно и попытаться выиграть — но для этого западной цивилизации мы должны противопоставить не «русскую идею», а русскую технологию, некий отличный от западного пакет решений всех — глобальных и мелких бытовых — проблем. Любые «идеи» все равно остаются изюминкой, развлечением, однако мрачная удовлетворенность от победы, пусть и пирровой, тоже чего-то стоит. Вопрос приходится ставить не о том, на что мы молимся, а о том, что мы умеем. В таком виде, правда, вопрос этот выглядит неразрешимым. С одной стороны, мы умеем все — совершать подвиги, изобретать паровозы, писать стихи, взламывать программные продукты… С другой же стороны, в целом (по результату) создается впечатление, что мы не умеем ничего. Впечатление, конечно, обманчивое: мы все еще существуем, а значит, на что-то способны. На что? Для получения ответа необходимо поставить вопрос о цели, причем цель здесь имеется в виду вовсе не «высокая», а техническая: что делает россиянин, совершая любые действия?
