Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник
— Я тебе наложу! — возмутилась модистка. — А ну-ка, пойдем!
— Куда? — спросил Пехов.
— Ко мне. Хватит! Больше я тебя ни к кому не отпущу. — И модистка, взяв Пехова за руку, повела его к двери.
— Надо хоть какие вещички собрать… — засомневался Пехов.
— Ничего не надо, — ответила модистка. — Все наживем сами.
И они с Пеховым вышли при полном молчании всех присутствующих. Молчание затягивалось, и только в углу по инерции всхлипывала жена Пехова, наверное еще не очень понимая, что же все-таки произошло. Первой опомнилась дочь Пехова.
— Что же получается? — с вызовом спросила она. — В присутствии парткома и милиции какая-то проходимка из семьи увела мужа и отца, и никто ничего не делает!
— А что тут сделаешь? — осторожно сказал участковый Гаврилов.
— И это говорите вы — представитель власти! — взвилась дочь Пехова. — Арестовать их надо. В тюрьму. И его, и ее!
— Его-то за что? — жалобно спросила жена Пехова.
— За все! — сказала дочь. — Это не отец, это изверг!
И тут Венька Ильин, стоявший недалеко от нее, молча с размаху шлепнул ее по заду.
— Дядя Веня! — возмутилась дочь Пехова. — Как вы можете! Я уже взрослая. Я же в школе работаю пионервожатой.
— В школе ты вожатая, а здесь помолчи. Здесь более взрослые, и к тому же мужики. Михалыч, скажи ты, — обратился Ильин к Тихомирову.
— Вот что, — сказал Тихомиров. — Если человек на себя пытался руки наложить, значит, человека довели и ему дальше, как говорится, некуда. С этим надо кончать. — Он посмотрел на Буянова. — И если кто-нибудь на каком-нибудь собрании его снова попытается обсуждать, то мы… — Тут Тихомиров замолчал, еще не придумав, как надо будет поступить в этом случае.
— И что же мы? — спросил участковый Гаврилов.
— А подгоним бульдозер, — ответил за Тихомирова Венька Ильин, — подцепим за угол и все собрание погребем под обломками…
Писатель работал. Была глубокая ночь. И вдруг за стеной зазвучала музыка. Это были джазовые вариации. Писатель вышел во двор. В хлеву сонно похрюкивала свинья, в лунном свете поблескивала река, а из раскрытого окна комнаты Тихомирова звучали африканские ритмы. Вспыхнул огонек сигареты, и писатель увидел, что у окна стоит Тихомиров.
— Не спится? — спросил писатель.
— Тебе тоже?
— Работал, — пояснил писатель. — Теперь закончил.
— Музыка не мешает? — спросил Тихомиров.
— Наоборот. Что за ансамбль? — спросил писатель.
— «Биг-ван». Негры. Толковые ребята. С понятием. Слушай, может, перекусим? Мне, когда не спится, всегда есть хочется.
— Согласен.
Тихомиров нарезал сала, хлеба, достал из бочки огурцов.
— Не разбудим? — поинтересовался писатель.
— Полина за день так на ферме уработается, хоть трактор заводи, не проснется. А я, видно, старею — как перепсихую, так заснуть не могу… Нехорошо получилось. Переругались зачем-то. Всегда у нас так: вначале подеремся, потом разберемся.
— Модистка молодец. Это поступок, — сказал писатель.
— Поступок-то поступок, но деревня против них еще больше взбеленится.
— Надо их поддержать, — сказал писатель.
— Конечно надо, — согласился Тихомиров.
— Михалыч, — сказал писатель, — вы же талантливый музыкант. Почему вы не стали учиться музыке?
— Не получилось, — ответил Тихомиров. — Мать, три сестры меньше меня. Потому вначале прицепщик, потом на тракторе, потом, как у всех, армия. Я еще присягу не принял, получаю от Полины письмо — беременна. Я служу, а у нее сын родился. А меня считали способным к музыке. В ансамбль приглашали.
— Надо было идти.
— Может быть, и надо было, — согласился Тихомиров. — Но опять не получилось. Председатель говорит: механизаторов не хватает — помоги. Я и остался.
— Вот! — Писатель поднял палец. — Вот в этом все наше зло.
— В чем? — не понял Тихомиров.
— В доброте, — сказал писатель. — Нас очень легко уговорить. А уговаривают когда? Когда не могут организовать. И когда мы соглашаемся помочь, мы не делу помогаем, а плохому работнику, который не справляется со своими обязанностями.
— В жизни бывают моменты, когда надо помочь, — возразил Тихомиров.
— Что-то затянулись моменты, — рассердился писатель. — Тридцать лет назад не хватало трактористов, и сегодня тоже. Почему? Может быть, потому, что тридцать лет уговаривают, вместо того чтобы как следует один раз организовать. Да этого председателя, который вас уговорил, надо было судить. Тракториста можно было найти, а вот общество, возможно, потеряло гениального музыканта.
— Вот тут вся и заковыка, — возразил Тихомиров. — Может, это самое общество музыканта и не приобрело бы, а что тракториста потеряло бы — это точно.
— Но надо было хоть убедиться самому, попробовать.
— За меня сын мой попробовал. Музыкант он у меня. Институт Гнесиных в Москве окончил.
— Что же, — сказал писатель, — это не очень утешительно, но иногда мы хоть в детях реализуем свои несбывшиеся мечты.
— Или наоборот, портим им жизнь своими мечтами, — сказал Тихомиров.
— Поясните.
— Сын мой, Ленька, с детства на всех музыкальных инструментах играл. Я его обучил. Училище окончил, институт… А вот уже из третьего оркестра уходит…
— Ну и что? — сказал писатель. — У талантливого человека характер не всегда сахар.
— Если б талантливого, — вздохнул Тихомиров. — В прошлом году он сольный концерт себе пробил. Дал телеграмму. Поехал я послушать. Средненький он пианист…
— А может, вы ошибаетесь…
— Может быть, — согласился Тихомиров. — Хотя когда у молодых ребят экзамены по матчасти трактора принимаю, сразу, в общем, видно — дурак или соображает. В музыке, конечно, посложнее, но тоже видно.
— Ну и что вы ему сказали после концерта? — спросил писатель.
— Ничего не сказал, — ответил Тихомиров. — Я, может, и вправду ошибаюсь. Правда, и хвалить не стал. А пока он без работы сидит, в новый оркестр устраивается. Посылаем по сто пятьдесят в месяц. Пусть пробует, пусть ищет. Хотя в колхозе он уже главным инженером был бы. У нас главный такая тюха-матюха, Ленька хоть энергичный. Конечно, что-то я, наверное, в жизни проморгал, но что-то и в актив свой могу записать. Двух детей вырастил и дал им образование высшее, сестер на ноги поставил и замуж повыдавал, родителям помогал, дом построил, ордена за труд заработал. Я думаю, это не так уж мало для одного человека. Как считаешь?
Звено Тихомирова закончило работу в поле и собиралось по домам. И тут к бригаде обратился Пехов.
— Мужики! — сказал он. — У Алевтины завтра день рождения. Она и я приглашаем вас… — У Пехова вдруг сел голос. Он повернулся и пошел к мопеду.
— Какое решение будем принимать? — спросил Тихомиров.
Ильин сморщился как от зубной боли:
— Не надо ходить. Я только вчера выспался как следует, моя три ночи подряд мне доказывала, что Пехов подлец, а модистка проститутка. Если мы к ним пойдем, значит, мы их оправдываем и поддерживаем, так?
Все молчали.
— Можно мне сказать? — спросил писатель. Тихомиров кивнул. — Я считаю, нам надо идти. Если мы не придем, из деревни ведь никто не придет. Им сейчас трудно. Их надо поддержать. Если не мы, кто же их поддержит?
И снова было молчание.
— Ставлю на голосование, — сказал тогда Тихомиров. — Кто за то, чтобы пойти на день рождения к модистке, прошу поднять руки…
Первыми подняли руки сам Тихомиров и писатель, за ними, поколебавшись, Локтев и, наконец, Ильин. Но тут же Ильин спросил Тихомирова:
— А если бы все проголосовали против, ты бы тоже не пошел?
— Обязательно бы пошел, — сказал Тихомиров.
— А зачем тогда голосовали?
— Для соблюдения демократии, — твердо ответил Тихомиров.
День рождения модистки был в воскресенье. Все были приглашены к обеду. Звено Тихомирова, в темных парадных костюмах и при галстуках, монолитной группой шествовало по деревне. Каждый нес завернутый в газету подарок. Вместе с ними шел и писатель с букетом цветов.
День был жаркий, и у домов на лавочках и на завалинках сидели даже древние старики и старухи. В деревне было людно, и проход звена Тихомирова не остался незамеченным.
…Из открытых окон модистки доносилось не очень стройное пение, в мужские голоса вплетался единственный женский — голос модистки. На этот раз пели не песни Тихомирова, а привычную:
По Дону гуляет,По Дону гуляет,По Дону гуляетКазак молодой.
Женщины на улицах прислушивались к доносящимся голосам, обсуждали довольно темпераментно, явно не одобряя эту мужскую солидарность. Но, естественно, весь их гнев был направлен против модистки.
…С дня рождения звено Тихомирова возвращалось менее монолитной группой. Первым шел Тихомиров, стараясь четко печатать шаг, за ним Локтев вел не очень твердо шагающих Ильина и писателя.
