Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

— Ну да, — сказал Буянов. — Уборочная в разгаре, в райкоме только до тебя и дело. Сейчас хлеб самое главное.

— Если самое главное хлеб, тогда извиняюсь. — Ильин снял галстук и направился к двери.

— Что будем делать без лауреата? — спросил ударник.

— Отменяем репетицию, — сказал Тихомиров.

Писатель медленно подошел к дому. А на крыльце его уже поджидал Михаил. Он улыбался. Писатель попытался его обойти, но через мгновение уже летел с крыльца. Тут же выбежала Анна.

— В чем дело? — встревоженно спросила она.

— Да о литературе с писателем поговорили, — безмятежно улыбнулся Михаил.

— Может быть, ты все-таки уедешь? — жалобно спросила Анна.

— Уеду, — сказал Михаил. — Завтра с утра. Оформлю отпуск за прошлый год и к обеду вернусь. Я буду бороться до конца…

У тракторов, на поле, когда подъехали Тихомиров и писатель, никого не было. Тихомиров озабоченно посмотрел на часы.

— Витьку я в район отправил. В раймаг черные костюмы с жилетками завезли. Витька осенью женится. А сейчас без жилетки и жених не жених. Но где же Венька и Пехов? На них это не похоже.

— Может, проспали? — предположил писатель.

— Я с ними десятый год работаю, и ни разу не проспали. Может, что случилось? — Тихомиров направился к мотоциклу.

Писатель сел на заднее сиденье, и они понеслись обратно в деревню.

Пехова они застали дома. Он сидел на крыльце и курил.

— Куришь? — спросил Тихомиров.

— Не только, — ответил Пехов, — еще и думаю.

— О чем же? — спросил Тихомиров.

— А вот думаю опять к жене вернуться, — сообщил Пехов.

— Как это? — испугался писатель.

— Жалко мне ее. Сегодня проснулся и подумал: лежит дома одна и плачет. Теперь же она одна на всю жизнь. Кто на ней в сорок пять лет-то женится! Никто.

— Но вы же любите Алевтину, — возмутился писатель.

— Люблю, — подтвердил Пехов. — А жену жалко. И к своему дому я привык. У Алевтины совсем другие порядки. Дома мне утром щи, картошка с мясом, а если яичница, то с салом и из пяти яиц, работа ж тяжелая. А Алевтина мне только два яйца в неделю. Говорит, в яйцах холестерину много, а в моем возрасте это вредно. Может, и вредно, а я всю неделю голодный хожу. Неизвестно, что хуже!

— Об этом-то можно договориться, — сказал писатель.

— Наверное, можно, — согласился Пехов. — Но все равно тяжело. И не знаю, что делать.

— Я знаю, — сказал Тихомиров. — На работу выходить.

— Михалыч! — попросил Пехов. — Дай отгул на сегодня. Я отработаю. Две смены отработаю. Дай додумать. Самому хоть раз решить. А то все за меня решают.

Тихомиров подумал и пошел молча к мотоциклу. Писатель двинулся за ним.

…Потом Тихомиров и писатель подъехали к дому Ильина. Жена Ильина во дворе рубила свекольную ботву для свиней.

— Где Венька? — спросил ее Тихомиров.

Жена Ильина молча кивнула на дом. Но когда Тихомиров и писатель поднялись на крыльцо, не выдержала и крикнула им вслед:

— Допелись! Артисты!

Венька Ильин сидел за столом. Перед ним стояла початая бутылка водки.

— Так, — сказал Тихомиров и сел напротив Веньки.

— Да, так, — подтвердил Венька.

— Можешь объяснить, почему на работу не вышел? Ну и заодно — почему вчера репетицию сорвал?

— А репетиций больше не будет, — заявил Венька. — Раз эта дура не принимает нашу программу, я отказываюсь выступать вообще.

— Ты деньги за что получаешь? — спокойно спросил Тихомиров.

— Как за что?

— Ну, за то, что на тракторе работаешь, или за то, что поешь?

— За то, что на тракторе работаю, — ответил Ильин.

— Значит, детей своих, жену и себя ты обеспечиваешь, работая на тракторе. А для чего ты поешь?

— Как для чего? — удивился Ильин. — Для удовольствия.

— Вот и получай удовольствие, — сказал Тихомиров. — А то что за разговор: приняли — не приняли. Если б ты пел за деньги, можно было б хоть понять: жена, дети. Ну, не пройдем на смотр! За искусство, если хочешь знать, люди всегда страдали, но не отступались от своего. Даже есть такая пословица: «Искусство требует жертв».

— Тогда разберемся, — остановил Тихомирова Ильин. — Во-первых, удовольствие от искусства должны получать не только те, которые поют, но и те, которые слушают. Во-вторых, жертвы могут быть в военное время, а в мирное за жертвы надо судить. Ну, эту из райпотребсоюза, может, судить не за что, а отстранить от работы в искусстве надо бы.

— Как? — спросил Тихомиров.

— А для этого у меня есть конкретный план. Даем в райком партии телефонограмму: Вениамин Ильин, лауреат двенадцати районных, семи областных и одного всероссийского конкурса, кавалер ордена Трудовой Славы третьей степени, ордена Трудового Красного Знамени, медали «За трудовую доблесть» и медали «За охрану государственной границы СССР», отказался петь и к тому же запил с горя, и все из-за этой дурищи. После такого сообщения ребятки из райкома должны зашевелиться.

— Тоже мне событие, — сказал Тихомиров. — Кто-то там не поет, да еще к тому же пьет. Посмеются над нашей телефонограммой.

— Нет, — сказал Ильин. — Им будет не до смеху. Я вот сегодня не сел на комбайн, и страна недополучила сто двадцать центнеров хлеба. А если я еще и завтра не сяду? Тут не до смеху, тут надо меры принимать. Но с телефонограммой не затягивайте, у меня же холецистит, я больше двух дней питья не выдержу.

— Может, хватит дурака валять? — устало спросил Тихомиров.

— Нет, — сказал Ильин. — Ты ведь правильно сказал, искусство требует жертв. А раз требует, художник должен на них идти не колеблясь, даже в ущерб своему здоровью.

Тихомиров и писатель, не сказав больше ни слова, ушли.

— Может, не так качественно получится, — предложил писатель, — но я Пехова на тракторе могу заменить.

— Отдыхай, — сказал Тихомиров и пошел к реке.

В большой комнате сидели Полина и Буянов. За стеной Тихомиров слушал Баха.

— Весь день одну и ту же пластинку заводит, — рассказывала Полина. — Я керосин на всякий случай к соседям отнесла.

— При чем тут керосин? — не понял Буянов.

— А вдруг дом подожжет? После войны Ленька Петров вот так три дня на аккордеоне играл, а потом дом поджег. Все навалилось сразу, с этого и тронуться можно. Пехов думает, Ильин пьет, Анька в открытую к этому писателю в комнату перебралась… — Полина понизила голос. — Отцовское ружье зарядила и рядом с постелью держит. Михаил вернется, убийство может быть. Что же делать, что делать?

— Сделаем мы следующее! — решительно сказал Буянов и постучал в комнату Анны.

У постели Анны и вправду стояла двустволка. Буянов переломил ружье, вынул патроны, положил их в карман и сказал Анне:

— Выйди! У нас мужской разговор будет. — Он повернулся к писателю.

— Никуда я не пойду. Это моя комната.

— Выйди, пожалуйста, — попросил писатель.

Анна заколебалась, но все-таки вышла, не очень плотно прикрыв дверь.

Буянов сказал:

— Вам надо уехать из деревни. И чем быстрее, тем лучше!

— Почему? — спросил писатель.

— Деревня взбеленилась. И вообще, общественность считает, что вы сразу две семьи разбили: Пехова и Анны Тихомировой.

— Тогда давайте разберемся, — сказал писатель.

— Давайте, — без особого энтузиазма согласился Буянов.

— Первое, — загнул палец писатель. — Семьи у Анны не было, поэтому и разбить ее было нельзя. Второе. Когда я приехал, Пехов жил в семье, но от этого житья лез в петлю. А ведь именно общественность заставила его вернуться. Следовательно, общественность и вы лично чуть не загубили человека. Так?

— Так, — вынужден был согласиться Буянов. — Наша общественность тоже погорячилась.

— Но, как говорится, справедливость все-таки восторжествовала, и они соединились вновь.

— И от этого соединения мучаются, — возразил Буянов. — Это в городе просто: и соединиться, и разъединиться. Переехал на другой конец и потом, может, за всю жизнь с ней ни разу не встретишься. А в деревне не разминешься. Значит, каждый день травить друг другу душу. Я же вижу: Пехов боится мимо своего бывшего дома проходить. Он же как загнанный зверь. Он глаз на людей поднять не может.

— И какой из всего этого выход? — спросил писатель.

— А никакого выхода нет, — вздохнул Буянов. — Уезжать им надо из деревни.

— Значит, они должны бежать только потому, что любят друг друга?

— Да. Потому что сейчас отношения между этими двумя семьями как оголенные провода. Один неверный шаг — и замыкание. В такой ситуации правильнее кому-то бежать. И правильнее, и сердобольнее. Вообще, в деревне, прежде чем посоветовать, надо сто раз подумать. Вот ты написал жалобу в область, а теперь ребята на смотр не попадут.

— Но ведь было и стыдно, и бессмысленно слушать эту даму. Она же из каменного века.