Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть
Немного погодя небо внезапно прорезали два американских реактивных самолета, с ужасным грозным ревом, и потонули в двух параллельных струях белого дыма, и я уже начал проклинать их, но вдруг около меня, резко затормозив, остановилась машина, и я увидел, что машина эта — американская, а в ней полно девушек, и эти девушки, без сомнения, были молодые распутные американочки, вполне доступные.
Их была целая куча, невесть сколько, одни женщины и женщины, все молодые, и все американочки, у бога милости много, сейчас я им покажу, что такое испанец, а особенно уроженец Юга, как я. Автомобиль был похож на огромную лодку, длинный и громыхающий, кажется, свет- ло — зеленый, с облупившейся краской, он был полон пыли и всякого барахла. Сначала девицы стали выражать неудовольствие из‑за мотоцикла, но я быстро изменил план действий и вместо просьбы отвезти меня починить колесо, а потом вернуться — поди знай, найдется ли еще кто‑нибудь, кто возьмет меня в машину, — впихнул «Могучего» в заднюю часть салона машины, прежде чем они спохватились. Это был не автомобиль, а военный лагерь, арабский базар, революция. Он был набит всякими странными штуками: то на глаза попадался фонарь, то банка рыбных консервов, то клетчатый плед или разморенный кот; купальные костюмы, бюстгальтеры на поролоне, малюсенькие и прелестные, фотоаппараты, свернутые походные палатки, географические карты, пустые бутылки и банки, молоко, они даже нижнее белье разложили там для просушки, и время от времени из какого‑нибудь скопища вещей вылезала еще одна американка — наверно, она там спала или бог весть что делала. Они были малость грязнули, эти мисс, но очень добрые, ха — ха, я начинаю хохотать, очутившись в этом Ноевом ковчеге, где столько зверюшек для меня одного, особепно после того, как я подыхал на дороге и никто не хотел надо мной сжалиться. Вела самая маленькая и самая некрасивая, я обрадовался, по крайней мере с ней не придется иметь дело, думать, но меня удивляет, как такие пигалицы запросто управляют подобными машини- щами, в то время как мы привыкли видеть за рулем «сеат-600» здоровенных мужиков, едва там помещающихся. У американок царил дух товарищества, сдается мне, они это называют демократией, никаких вопросов, ни представлений, все хохочут и прыгают из стороны в сторону. На большинстве были только рубашечки и короткие трусики, почти вся краса наружу, вот славно!
«Эспукин эснанис?»[22] — спросил я, и сейчас же несколько барышень начали мне плести сказки и тараторили без умолку, громко и все хором, а я загорланил американский гимн, чтобы их перекричать. Будет очень трудно, видел я, обольстить их одну за другой, а иначе как быть, разве кто осмелится взяться за всех сразу, такого смельчака я не знаю.
Из четырех или пяти, кого я запомнил, все были довольно похожи друг на друга, блондинки или рыжие, бе- лые — пребелые, некоторые с веснушками, одна была в очках, но я в первую же минуту поставил на ней крест, так же как на той, что сидела за рулем; близорукие меня не устраивают, я нахожу их жалкими уродами. Одна курила и не выпускала сигареты изо рта, даже чтобы откашляться, и ее я тоже сбросил со счета. Еще одна молчала и только посматривала на меня с улыбкой, словно потешалась надо мной, а когда я смотрел на нее, опускала глаза, и мне показалось, что эта славная штучка будет проворной игривой маленькой пантерой, когда дойдет до дела, она из тех, что не выпускают добычу, держат ее как клещами, а мне иной раз это нравится; но у нее были рачьи глаза, слишком светлые, слишком необычные и непонятные для меня. Если я буду так перебирать, сказал я себе, мне придется выпрыгнуть из машины на ходу, и я решил снова все взвесить и приступить к делу при первом же удобном случае или без всякого случая, раз уж я сюда попал. Я вспомнил американочек прошлого лета, что жили в университетском центре неподалеку от мастерской, тоже все одинаковые и все податливые, хотя, конечно, самая лучшая досталась Роберту; каждую ночь она открывала ему окно, и парню приходилось взбираться к ней как кошка и брать ее в оборот, но зато он оставался у нее до рассвета, а это, считаю я, недурная награда. Директриса явилась к хозяину и закатила скандал, особенно нападала на Роберта: мол, он запугал одну из девочек и держит ее в страхе (интересно, каким это образом?..), но хозяин оказался на высоте и повел себя как истый пспанец. «Ко мне не обращайтесь, — говорит он крикунье, — не требуйте, чтобы я вправил мозги парню, распекайте свою американку, она должна знать, что делает… Теперь, когда у парпя такая любовь, кто ему помешает, уж не я, конечно… Что вы хотите, чтобы мои ребята устроили забастовку… Нет, я не могу связываться с парнем, меня убьют». Это чистая правда, при чем тут мы, ведь девушки уже совершеннолетние, они знают что почем, у них все при себе, не то что здешние дуры, с ними в таких делах сущая беда, сейчас же влипнут, тебя же ославят и норовят заарканить.
Та, что за рулем, казалась полоумной, она брала влево, вместо того чтобы держаться правой обочины, хотя никто не ехал навстречу, поднимала горы пыли, колеса на поворотах отчаянно скрежетали, а она опиралась себе локотком на окошко и спокойно жевала резинку, и никому не было до нее дела. Куда я попал, мамочка, подумал я, эти бабы меня расколошматят, а не то разрежут на куски и поделят между собой.
Они тараторили и поглядывали на меня и время от времени задавали мне вопросы, которых я не понимал, я отвечал наобум, что в голову придет; это их веселило, они закатывались смехом, и я был доволен, хотя начинал уже томиться от нетерпения. Куча девушек, и все иностранки, и такие славные, даже у той, что вела, плечики были аппетитные, а я зеваю. Чего ждешь, подстрекнул я себя, сдурел ты, что ли.
Но их было много, как сардин в банке.
Мы подъезжали к бензоколонке в Лохе, где я мог починить колесо, и надо было спешить, если я хотел чего‑нибудь добиться. Я быстро перебрался назад, в ту сторону машины, где была большая часть вещей, мотоцикл и колесо тоже там лежали, и подсел к девушке, которая наигрывала на гитаре довольно приятную песенку. Я стал ей подпевать, топыря губы и махая головой, а сам придвигался все ближе, пока безотчетно не положил ей руку на колени. Вблизи я разглядел, что под полураспахнутой блузкой на ней ничего нет и что у нее широкие золотистые ляжки, такие золотистые, что волосики на них блестели как золото, мягкие и нежные, наверно, они такие же между ногами, где кожа нежная и мягкая, теплая и в то же время прохладная… Она сильно стукнула меня по руке, не переставая бренчать на гитаре и напевать, остальные были в курсе дела, они продолжали болтать и смеяться, но все заметили, подобные вещи ни от кого не ускользают, они как электрический заряд, особенно для веселой компании американок, которым только и подавай развлечения. Итак, машина ехала со скоростью сто сорок километров в час, а у меня перед глазами плясали под распахнутой блузой женские груди, я не мог больше сдерживаться, трахнул по гитаре и набросился на ее обладательницу; единственное, что я услышал, был скрежет тормозов, и сразу же я чуть не задохнулся среди гитар, одежды и разъяренных женщин, они хотели линчевать меня, колотили меня и визжали. Удары были увесистые и сопровождались криками
«чау — чау», как вопят индейцы в их фильмах; даже та, что была за шофера, присоединилась к потасовке после того, как завела машину на обочину; оставалось только выкрутить руки двум или трем драчуньям. Они довели меня до белого каления, но я: спокойно, спокойно, какого черта, ничего не случилось, я не вампир, голосующий на дороге (хоть бы такой вампир нагрянул, эти бабы вполне того заслужили), отпустите меня, сеньориты. Ведь человек не из камня, попадешь в машину, где все полуголые, тебя подзуживают, а потом удивляются и протестуют, уважение, какое, к лешему, уважение, когда вы сами этого хотите.
В общем, они меня хотели высадить, а я ни в какую, показываю на колесо: вы меня довезете до первой бензо- колонки, esence, esence[23] и oil[24], так — перетак, колесо ни к черту, не бросите же вы меня в беде, не будьте злюками, девочки, знали бы вы, что теряете.
Я ни с места, а они строят из себя обиженных, а может, притворяются, я не я буду, если они не начнут сами липнуть, первый раз вижу американку, которая строит из себя недотрогу. Видя, что ни я, ни «Могучий» не вылезем, если они не позовут полицию, они собрались все в передней части машины, а я по — прежнему валялся среди шорт и бюстгальтеров и как сумасшедший орал «Полосы и звезды» — единственную понятную для них песню, я был не прочь снова за них взяться, но боялся, что тощая девица за рулем опять затормозит, и мы полетим ко всем чертям.
Может, будь я чуть почище и в купальном костюме, а не одетый, они оказали бы мне другой — прием, а так я распугал их, точно мух. Вот как эти люди понимают демократию, сущее дерьмо.
Они остановились у бензоколонки в Лохе, я спокойно выгрузил мотоцикл и колесо, помахал руками, словно отряхивал дорожную пыль, и, прежде чем они тронулись, чмокнул шофериху в щечку. Когда машина исчезла вдали, я помахал им вслед обрывком шланга. Знай наших!
