Владимир Маканин - Испуг
– Спокойной ночи, – сказала. И хотела уйти в свою комнату.
Он обнял ее уже напоследок. Он почувствовал, что она и здесь, прямо сейчас сдастся… И сразу отпустил ее – сделал вид, что не почувствовал… Просто объятие. Просто перед сном напоследок… Дружба, Маша. Пока что дружба. А, мол, после… А, мол, после у нас всё впереди.
В темноте он, конечно, не уснул и чувствовал, что и Маша (в своей комнате и в своей постели) тоже не спит. Но, к его счастью, она не шмыгнет сюда на быстрых, бесшумных ногах… не придет на цыпочках… Молоденькая… Сама не придет.
Так что, засыпая, он мог спокойно оценивать свой сегодняшний мужской улов. Закрепить в сознании… Удерживая сладость минуты… Ну, целоваться – это ему ничто… Но грудь, наливная, хоть и небольшая… Сосок острый. Он поиграл им… Она отдернулась, но с запозданием. Дала поиграть… А попка у нее будет просто отличная. Будет… Пока что он поглаживал. Это она позволяла щедро. Коленки раздвинуть не давала. Потому что рукой… Если бы лечь, если лечь меж ее коленок, сдалась бы… Но лечь на нее, даже играя, ему было страшновато. Потом оправдываться… Чем?.. Разведкой в горах?.. Его тошнило от собственных лживых слов. Нет, нет, всё правильно. Он прошел рядышком с обрывом. Прошел – не упал… И ей пообещал дружбу. И сам всласть ее потискал.
Теперь спать…
Он вдруг резко сел на постели. Он услышал тот самый зов. Забытый, долгожданный зов – в паху заныло… Что это?.. Он даже подумал, не побежать ли к Маше… быстро-быстро. И пусть торопливо, пусть грубо сейчас же войти в нее. Пулей войти… А?.. Но он еще ждал. Он хорошо знал, что такое мордой в грязь. Он прислушался… Может, луна?..
Пусть луна… Планета! Комета! Какая разница!.. Он настороженно глядел в сторону окна. Там!.. Там рождался зов… Но только никакая не луна, не свет, не луч… Там был звук.
Мать их!.. Как он сразу не узнал! Танки! Скрежет гусеничный… Не по песку. Не по глине. Не по кустарнику напролом. Вот почему он не узнал сразу… Скрежет по мостовой… Он продолжал слышать возбуждение. Лязг пробудил его суть. Вот оно!.. Он метнулся в комнату Маши… Заколебался… Терял драгоценные секунды. Подошел – она не оттолкнула. Она даже отыграла желание… Подставила тело. Но едва он коснулся… ее руки… груди… Как сразу же почувствовал свою стылую немощь.
Он убрал руку. Он отодвинулся.
– У тебя нет сигареты? – спросил, чтобы хоть как-то выйти из этой дурной минуты.
Но тот звук опять ударил его по мозгам. Лязг… У окна звук будет еще слышнее, еще зазывнее!.. И там большой подоконник!.. Он хотел сказать ей. «Маша… Маша…» – сказать ей или просить. Но вместо слов только скрежетнул зубами:
– М-ммм!
И схватил ее. Взял на руки… Спотыкаясь, дурея, слыша звонкий кач в паху, понес ее туда… К окну… Доступная, он чувствовал. Хотя бы войти в нее…
Он положил Машу, как мог бережно устроил ее на подоконнике. Для начала… Летнее их окно в полурастворе… Торопя секунды, самой девчонкой, копной ее волос, ее головой, ее плечами Олежка мягко растолкнул створы окна пошире. Чтобы гул и лязг громче!.. И тут же на подоконнике – она лежа, он стоя – попытался сделать дело… Девчонка была не против, уже давно не против. Сопротивлялась вяло… Хотела… Однако грохочущий звук сместился и ушел… Лязг ушел за стену… Лязг обманул!.. И тогда бывший солдат снова схватил девчонку и понес ее к другому окну.
Он старался побыстрее сообразить, куда движутся танки. Потому что звук уходил за угол. Танки бегают быстро… Сейчас они будут напротив окна на кухне… Туда… Он поспешил, с ней на руках!.. Он сбил столик, где оставались их чайные чашки… И заварочник…
Да, звук слышнее. Звук залязгал… На этой тихой ночной московской улице, несомненно, маневрировал и ревел танк. Гусеницы танка скребли камень. Жестко скребли!.. Он спешно пристроил девчонку. С ходу раскинул ее… Должно было получиться.
Она бормотала:
– Олег… Здесь… Ты хочешь открытое окно?.. Видеть звезды?
Ее острые коленки тряслись. Она хватала ртом воздух. И ждала. А ждать было нечего. Олежку так мягко-мягко отпускало. Ноль. Он стал ноль. Потому что здесь не стало грохота. Ничего не стало… Здесь вообще не было ни звука. Тишина.
Это его контуженое ухо дало сбой. Такое бывает… Ему слышалось, что танки повернули за угол в сторону кухни, а они повернули за угол ровно наоборот. Ухо ошиблось… И что теперь?.. Теперь разве что к соседям. Выбить дверь… И с Машей на руках… Мол, вот он я. Мол, привет всем!
Он отпустил ее… Какая тишина!.. Захотелось покоя после всей этой дурной беготни. И немного навести бы порядок.
Олежка поднял сбитый им столик. Валявшийся с задратыми ногами вверх… Собрал чашки, обе разбились. Сел… Закурил… Маша включила большой свет.
В ночной рубашке, босая и легкая, она подошла к нему сзади и тронула со спины:
– Ты проснулся, да? Ты испугался?.. Это танки. Я тоже слышала.
Она так и не поняла, что контуженый солдат бегал не от танков, а за танками.
– Ух, как грохотали, – сказала.
И ласково вновь трогала его плечо:
– Уже всё. Они уже всё… Они проехали.
Белый дом без политики
Со всех сторон кричат мне:
радость! радость!..
А вспомнить, какой праздник,
не могу.
1
Старый хер, я сидел на краешке ее постели. Весь в луне – как в коконе чистого серебра.
В том-то и дело! Старикан Алабин сидел на самом краешке ее постели. Конечно, напряженно. Конечно, с опаской. Но луна за окном вдохновляла!
Ни к чему много света. Заоконная луна понимала в живописи. (Картина старых мастеров. Уже Вермеер. Вот он. Откровенный. Самую чуть.) Хотя, по сути, чтобы мне пускать слюну, лунному лучу открыто было не так уж много. Лицо… И сонно нависшая женская грудь. И, пожалуй, рука – узкая, выпроставшаяся из-под легкого одеялка.
Я немного придвинулся. Я чужак, не напугать бы. За полчаса я всего-то преодолевал расстояние в сантиметр. А что поделать! (Зато в их дом я пробрался за пять минут – половицей не скрипнув, прошел веранду, прошел комнату. Большую их комнату с фортепьяно… Взял влево… И в три мягких шага оказался в спальне.) Однако теперь медлил и вел счет на сантиметры… Тем более что едва придвинувшись на первый же смелый сантиметр, я замер. Я вдруг учуял запах. Как бы от ее лица. Сладковатый.
Что-то необычное и пряное?.. Эту пряность ее дыхания я учуял еще вчера. Утром. (Когда напросился к ней, к Даше, на чай.) Но я так и не угадал запах… Луч… Я тонул глазами. Луч не давал думать…
Насторожившись, я втянул воздуха (и сладковатого ее запаха) побольше… Спит… Я еще к ней склонился. Еще. Получалось, что я осторожно пробовал лечь с ней рядом. (Я хотел бы лечь. Это правда. Но движения, чтобы лечь, я не делал.) Я только вбирал ее пряное дыхание. А Даша проснулась.
И тотчас инстинктивно, толчком бедра она сбросила меня на пол. Включила ночник.
Я стал оправдываться. Сидя на полу… Объяснение было, конечно, нелепо. Фантазии в ту минуту никакой!.. Мол, шел ночью к некой женщине, а попал на дачу сюда, к ней. Ошибся в темноте домом…
Даша только фыркнула:
– Что за сказки, Петр Петрович!
Но я опять… На дачах бывает!.. Ночью вдруг заблудишься… Темно… Мое словоизлияние Даша перебила решительно – она хотела спать.
– Хватит. Иди на веранду, дед… Там диванчик.
Я подумал, не попытаться ли хотя бы обнять ее. Для контакта.
– Иди, иди, дед! На диван. Там есть одеяло… Утром опять кофейку выпьем.
Я сник.
– Я, Даша, вчера яблоки принес.
– Видела.
– Отличные яблоки.
– Видела… В нашем саду и насобирал, а?
Я нехотя отправился на веранду – и уже оттуда с обидой ей выговаривал. Ворчал, что, мол, за люди кругом! Что за гнусные наговоры! Эти их дачные склоки… Однако же что правда, то правда. Ее были яблочки. Они. Когда шел, не мог не протянуть руки. Сорвал… Не удержался! (У меня ни такого сада, ни таких яблок.) А здесь они потрясающи. Они одуряли.
Луна сияла, а я лежал на диванчике и тускло обдумывал неудачу. И заснул. Я как-то и луну забыл.
Даша (уже при ярком утреннем свете) стояла надо мной и с издевкой, молодая, смеялась:
– Дед, а что тебе, хи-хи-хи, от меня было надо?
Я огрызнулся:
– Хи-хи-хи, не скажу.
Смеялась:
– Ну, дед! Ну, влюбленный!.. Ночная атака, ха-ха-ха… хи-хи-хи!.. А в чем, собственно, был твой, хи-хи-хи, интерес? Чего ты хотел?.. Но ты уверен, дед, что ты чего-то хотел, ха-ха-ха-ха!
Я вяло поднялся. Нечего смеяться над сонным. (Я хотел, хотел! Не сомневайся!)
Со сна я плескал себе водой в лицо. Я люблю воду.
Именно так. Со сна старикан Алабин плескал себе водой в лицо, и на шею, и за ушами – летним утром холодная вода хороша, освежает.
Услышал голос… Это к Даше соседка. Пришла, притопала. Тощая и облезлая – из тех косматых ведьм, что поутру всегда что-то, бедные, клянчат. Но при всем том каков голосище… Валерьянку ей и пару сотен рублей! Батон хлеба срочно! Насос для колодца до вечера!.. Что-нибудь да выпросит. Даша очень умно поспешила старухе навстречу – не дать ведьме шанса вопить на весь поселок.
