Курт Воннегут - Синяя борода
— Я ему сердечно благодарен, — сказал я.
— Мне кажется, он просто старался нас немного развлечь, — сказала она. — Весь остальной материал был невозможно серьезный.
* * *— Так нужны вам эти холсты или нет? — спросила она.
Я долго молчал, и она наконец сказала:
— Алло? Алло?
— Да, простите, — отозвался я. — Вы мне задали, казалось бы, простой вопрос, но для меня-то он вовсе не прост. Для меня это как если бы вы позвонили мне ни с того ни с сего, в самый обычный день, и спросили меня, взрослый ли я уже или нет.
Если в таких безобидных вещах, как секции натянутого холста, мне чудились страшилища, если они будили во мне чувство — да, стыда, но и ярости по отношению к этому миру, заманившего меня в ловушку, где из меня сделали неудачника, посмешище и так далее, что ж, значит, я еще не стал взрослым, хотя и дожил до шестидесяти восьми лет.
— И какой будет ответ? — сказала она в трубку.
— Подождите, я вот-вот его услышу, — ответил я.
Эти холсты ни для чего не были мне нужны — по крайней мере, я так считал. Я всерьез полагал, что никогда в жизни больше не возьму в руки кисть. С другой стороны, с их хранением никаких трудностей не возникнет, места в амбаре достаточно. Могу ли я спокойно спать, если мое позорное прошлое находится от меня в двух шагах? Кажется, да.
Я услышал, как мой голос ответил ей:
— Прошу вас, не выбрасывайте холсты. Я позвоню на склад «Мой милый дом», они заедут, как только смогут. Напомните мне, как вас зовут, чтобы им знать, к кому обратиться.
И она сказала:
— Мона Лиза Трипингэм.
* * *Установка «Виндзорской голубой № 17» в вестибюле позволила GEFFCo раструбить, что эта компания, несмотря на почтенный возраст, держит руку на пульсе последних достижений в области не только технологии, но и искусства. Пресс-секретарь[95] надеялся, что появится возможность также превознести размер картины — если не самой большой в мире, то уж по крайней мере самой большой в Нью-Йорке, что-то вроде того. Однако оказалось, что прямо здесь, в черте города, уж не говоря обо всем мире, имеется несколько фресок, превосходящих по площади 512 квадратных футов моего творения.
Тогда он решил заявить, что картина эта является рекордсменом среди произведений искусства, которые можно повесить на стену — умолчав, что на самом деле на стену повесили 8 раздельных секций, скрепленных зажимами. Но и это у него не вышло, потому что в городском краеведческом музее нашлись три сплошных полотна — хотя и сшитых из отдельных кусков — не уступающих моему по высоте и на целую треть длиннее! Странные это были полотна — в каком-то смысле первые попытки создать кинофильм. На каждом конце находилось по валику. Холст можно было сматывать с одного из них и наматывать на другой. В каждый момент зрителям была открыта только узкая полоска. Эти свитки из Бробдингнега были украшены изображениями заснеженных гор, широких рек и девственных лесов, бескрайних пастбищ, на которых паслись стада бизонов, и пустынь, где достаточно нагнуться — и в руках у тебя окажутся бриллианты, рубины, золотые самородки. Так выглядели Соединенные Штаты Америки.
Бродячие проповедники колесили с подобными картинами в прежние времена по всей северной Европе. Пока их помощники разматывали холст с одного конца и сматывали с другого, они призывали работоспособное и работящее население разделаться со старушкой Европой и застолбить за собой тучные, чудные владения в Земле Обетованной — владения, раздаваемые почти задаром.
Негоже настоящему мужчине сидеть дома, когда вместо этого он мог бы насиловать девственный материк.
* * *По моему заказу восемь секций холста были очищены от следов осквернившей их «Атласной Дюра-люкс», перенатянуты и заново загрунтованы. Я поместил их, сияющие белизной возвращенной девственности, в амбар — вернул в состояние, предшествующее их превращению в «Виндзорскую голубую № 17».
Жене я объяснил, что это чудачество — попытка изгнать демонов несчастливого прошлого, символическое возмещение ущерба, нанесенного моей краткой карьерой художника мне самому и другим людям. На самом же деле это была попытка облечь в слова то, что в слова не облекается: как и откуда возникает картина.
Длинный, узкий столетний амбар являлся необходимой ее частью, как и белая-белая белизна.
Как и мощные прожекторы в утопленных в крышу полозьях, заливавшие белоснежные площади мегаваттами энергии. Из-за них холсты казались мне еще белее, чем то, на что вообще способен белый цвет. Эти искусственные солнца я велел установить, когда получил заказ на «Виндзорскую голубую № 17».
— Что ты теперь собираешься делать? — спросила милая Эдит.
— Я закончил картину, — ответил я.
— Тогда подпиши ее.
— Если я подпишу ее, она испортится. Если муха сядет на нее, она испортится.
— А название у нее есть?
— Да, — ответил я, и тут же на ходу выдумал название, пространное, как у книги Шлезингера об успешных революциях:
«Я попытался, опозорился и прибрал за собой, так что теперь ваша очередь».
* * *Я заботился тогда о собственной смерти — и о том, что станут говорить обо мне, когда я умру. Тогда-то я и решил впервые запереть амбар, впрочем, всего на один засов и один замок. Я полагал, как когда-то и мой отец, и вообще большинство мужчин, что из нашей пары я умру первым. Поэтому я оставил Эдит затейливо-жалостливые инструкции, что надо будет сделать сразу после моих похорон.
— Эдит, устрой поминки в амбаре, — сказал я ей, — и когда тебя станут спрашивать про белую-белую белизну, расскажи всем, что это последняя картина, созданная твоим мужем, хотя он ее и не писал. А потом объясни, как она называется.
* * *Но первой умерла она, всего через два месяца. Ее сердце остановилось, и она опрокинулась лицом в клумбу.
— Никакой боли, — сказал врач.
И во время ее похорон на кладбище «Зеленый ручей», в двух шагах от могил двоих из трех мушкетеров, Джексона Поллока и Терри Китчена, я воочию наблюдал человеческие души, не обремененные более телами, не страдающие от неловкости за свое непослушное мясо. Прямоугольная дыра в земле, и вкруг нее — чистые, невинные светящиеся трубки.
Думаете, я двинулся умом? Да еще как.
Поминки справляли в доме ее, а не моих друзей, в миле отсюда по берегу. Муж на них не присутствовал!
И в свой дом он тоже не вернулся — в то место, где бесцельно, беспечно, окруженный незаслуженной и неизменной любовью прожил треть своей жизни и четверть двадцатого столетия.
Вместо этого он пошел к амбару, отпер раздвижные двери и зажег свет. Потом постоял, оглядывая открывшуюся белизну.
А потом залез в свой «Мерседес» и отправился в хозяйственный магазин в Ист-Хэмптоне, который торговал также и художественными принадлежностями. Там я приобрел все необходимое для художника — за исключением той составляющей, которую мне придется предоставить самостоятельно: душу, отсутствующую душу.
Кассир был не местный, и потому ничего обо мне не знал. Перед ним нарисовался старик в белой рубашке, при галстуке, в костюме, пошитом на заказ Изей Финкельштейном, и с повязкой через глаз. Циклоп этот находился в состоянии крайнего возбуждения.
— Вы, наверное, художник? — спросил кассир.
Ему было лет двадцать, не больше. Он еще не успел родиться, когда я перестал быть художником, перестал рисовать что бы то ни было.
Перед уходом я сказал ему только одно слово. Вот какое:
«Возрождение».
* * *Прислуга взяла расчет. Я вернулся в обличие старого дикого енота, вся жизнь которого проходит в амбаре для картошки. Раздвижные двери я держал закрытыми, чтобы никто не увидел, чем я там занимаюсь. А занимался я полных шесть месяцев!
Когда я закончил, я купил еще пять засовов и замков, навесил их на двери и запер накрепко. Я нанял новую прислугу и велел адвокату подготовить новое завещание, в котором, как я уже упоминал, требовал похоронить себя в костюме работы Изи Финкельштейна, а кроме того отказывал все имущество своим двум сыновьям, при условии, что они совершат определенные действия в память о своих армянских предках, и предписывал вскрыть амбар только после моих похорон.
Мои сыновья неплохо устроились, несмотря на ужасное детство. Как я уже упоминал, они теперь носят фамилию своего приемного отца. Анри Стил — инспектор по договорам с гражданскими предприятиями в Министерстве Обороны. Терри Стил — пресс-секретарь команды «Медведи» из Чикаго. Учитывая, что я владею долей в «Бенгальских тиграх» из Цинциннати, мы — в каком-то смысле футбольная семья.
* * *И только проделав все это, я почувствовал, что могу снова поселиться в доме, нанять прислугу, стать пустым, вялым старичком, в которого четыре месяца назад на пляже Цирцея Берман направила реплику «Расскажи мне, как умерли твои родители».
