Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Распутин Валентин Григорьевич
До школы было всего с полкилометра, и учительница лишь накинула на плечи короткую шубку, а голову повязала лёгким шерстяным платком. Мороз был крепкий, к тому же ещё налетал ветер и, срывая с наста молодой снежок, осыпал её с ног до головы. Но двадцатичетырёхлетней учительнице всё это нравилось. Нравилось, что мороз покусывает нос и щёки, что ветер, задувая под шубку, студёно охлёстывает тело. Отворачиваясь от ветра, она видела позади себя частый след своих остроносых ботиков, похожий на след какого-то зверька, и это ей тоже нравилось.
Свежий, напоенный светом январский денёк будил радостные мысли о жизни, о себе. Всего лишь два года, как пришла она сюда со студенческой скамьи, – и уже приобрела славу умелого, опытного преподавателя русского языка. И в Уваровке, и в Кузьминках, и в Чёрном Яру, и в торфогородке, и на конезаводе – всюду её знают, ценят и называют уважительно – Анна Васильевна.
Навстречу через поле шёл человек. “А что, если он не захочет уступить дорогу? – с весёлым испугом подумала Анна Васильевна. – На тропинке не разминёшься, а шагни в сторону – мигом утонешь в снегу”. Но про себя-то она знала, что нет в округе человека, который бы не уступил дороги уваровской учительнице.
Они поравнялись. Это был Фролов, объездчик с конезавода.
– С добрым утром, Анна Васильевна! – Фролов приподнял кубанку над крепкой, коротко остриженной головой.
– Да будет вам! Сейчас же наденьте, такой морозище!
Фролов, наверно, и сам хотел поскорей нахлобучить кубанку, но теперь нарочно помешкал, желая показать, что мороз ему нипочём. Полушубок ладно облегал его стройную, лёгкую фигуру, в руке он держал тонкий, похожий на змейку, хлыстик, которым постёгивал себя по белому, подвёрнутому ниже колена валенку.
– Как Лёша-то мой, не балу́ет? – почтительно спросил Фролов.
– Конечно, балуется. Все нормальные дети балуются. Лишь бы это не переходило границ, – с сознанием своего педагогического опыта ответила Анна Васильевна.
Фролов усмехнулся:
– Лёшка у меня смирный, весь в отца!
Он посторонился и, провалившись по колени в снег, стал ростом с пятиклассника. Анна Васильевна снисходительно кивнула ему и пошла своей дорогой…
Двухэтажное здание школы с широкими окнами, расписанными морозом, стояло близ шоссе за невысокой оградой, снег до самого шоссе был подрумянен отсветом его красных стен. Школу поставили на дороге, в стороне от Уваровки, потому что в ней учились ребятишки со всей округи: из окрестных деревень, из конезаводского посёлка, из санатория нефтяников и далёкого торфогородка. И сейчас по шоссе с двух сторон ручейками стекались к школьным воротам капоры и платочки, картузы и шапочки, ушанки и башлыки.
– Здравствуйте, Анна Васильевна! – звучало ежесекундно, то звонко и ясно, то глухо и чуть слышно из-под шарфов и платков, намотанных до самых глаз.
Первый урок у Анны Васильевны был в пятом “А”. Ещё не замер пронзительный звонок, возвестивший о начале занятий, как Анна Васильевна вошла в класс. Ребята дружно встали, поздоровались и уселись по своим местам. Тишина наступала не сразу. Хлопали крышки парт, поскрипывали скамейки, кто-то шумно вздыхал, видимо, прощаясь с безмятежным настроением утра.
– Сегодня мы продолжим разбор частей речи…
Класс затих, стало слышно, как по шоссе с пробуксовкой ползёт тяжёлый грузовик.
Анна Васильевна вспомнила, как волновалась она перед уроком в прошлом году и, словно школьница на экзамене, твердила про себя: “Существительным называется часть речи… существительным называется часть речи…” И ещё вспомнила, как её мучил смешной страх: а вдруг они всё-таки не поймут?..
Анна Васильевна улыбнулась воспоминанию, поправила шпильку в тяжёлом пучке волос и ровным, спокойным голосом, чувствуя своё спокойствие, как теплоту во всём теле, начала:
– Именем существительным называется часть речи, которая обозначает предмет. Предметом в грамматике называется всё то, о чём можно спросить, кто это или что это. Например: “Кто это?” – “Ученик”. Или “Что это?” – “Книга…”
– Можно?
В полуоткрытой двери стояла небольшая фигурка в разношенных валенках, на которых, стаивая, гасли морозные искринки. Круглое, разожжённое морозом лицо горело, словно его натёрли свёклой, а брови были седыми от инея.
– Ты опять опоздал, Савушкин? – Как большинство молодых учительниц, Анна Васильевна любила быть строгой, но сейчас её вопрос прозвучал почти жалобно.
Приняв слова учительницы за разрешение войти в класс, Савушкин быстро прошмыгнул на своё место. Анна Васильевна видела, как мальчик сунул клеёнчатую сумку в парту, о чём-то спросил соседа, не поворачивая головы, – наверное: что она объясняет?
Анну Васильевну огорчило опоздание Савушкина, как досадная нескладица, испортившая хорошо начатый день. На то, что Савушкин опаздывает, ей жаловалась учительница географии, маленькая, сухонькая старушка, похожая на ночную бабочку. Она вообще часто жаловалась – то на шум в классе, то на рассеянность учеников. “Первые уроки так трудны!” – вздыхала старушка. “Да, для тех, кто не умеет держать учеников, не умеет сделать свой урок интересным”, – самоуверенно подумала тогда Анна Васильевна и предложила ей поменяться часами. Теперь она чувствовала себя виноватой перед старушкой, достаточно проницательной, чтобы в любезном предложении Анны Васильевны усмотреть вызов и укор.
– Всё понятно? – обратилась Анна Васильевна к классу.
– Понятно!.. Понятно!.. – хором ответили дети.
– Хорошо. Тогда назовите примеры.
На несколько секунд стало очень тихо, затем кто-то неуверенно произнёс:
– Кошка.
– Правильно, – сказала Анна Васильевна, сразу вспомнив, что в прошлом году первой тоже была “кошка”. И тут как прорвало:
– Окно! – Стол! – Дом! – Дорога!
– Правильно, – говорила Анна Васильевна.
Класс радостно забурлил. Анну Васильевну удивляла та радость, с какой ребята называли знакомые им предметы, словно узнавая их в новой, непривычной значительности. Круг примеров всё ширился, но первые минуты ребята держались наиболее близких, на ощупь осязаемых предметов: колесо… трактор… колодец… скворечник…
А с задней парты, где сидел толстый Васятка, тоненько и настойчиво неслось:
– Гвоздик… гвоздик… гвоздик…
Но вот кто-то робко произнёс:
– Город.
– Город – хорошо! – одобрила Анна Васильевна.
И тут полетело:
– Улица… Метро… Трамвай… Кинокартина…
– Довольно, – сказала Анна Васильевна. – Я вижу, вы поняли.
Голоса как-то неохотно смолкли, только толстый Васятка всё ещё бубнил свой непризнанный “гвоздик”. И вдруг, словно очнувшись от сна, Савушкин приподнялся над партой и звонко крикнул:
– Зимний дуб!
Ребята засмеялись.
– Тише! – Анна Васильевна стукнула ладонью по столу.
– Зимний дуб! – повторил Савушкин, не замечая ни смеха товарищей, ни окрика учительницы. Он сказал это не так, как другие ученики. Слова вырвались из его души как признание, как счастливая тайна, которую не в силах удержать переполненное сердце.
Не понимая странной его взволнованности, Анна Васильевна сказала, с трудом сдерживая раздражение:
– Почему зимний? Просто дуб.
– Просто дуб – что! Зимний дуб – вот это существительное!
– Садись, Савушкин, вот что значит опаздывать. “Дуб” – имя существительное, а что такое “зимний”, мы ещё не проходили. Во время большой перемены будь любезен зайти в учительскую.
– Вот тебе и зимний дуб! – хихикнул кто-то на задней парте.
Савушкин сел, улыбаясь каким-то своим мыслям, ничуть не тронутый грозными словами учительницы. “Трудный мальчик”, – подумала Анна Васильевна.
Урок продолжался.
– Садись, – сказала Анна Васильевна, когда Савушкин вошёл в учительскую.
Мальчик с удовольствием опустился в мягкое кресло и несколько раз качнулся на пружинах.
– Будь добр, объясни: почему ты систематически опаздываешь?
– Просто не знаю, Анна Васильевна. – Он по-взрослому развёл руками. – Я за целый час выхожу.
