Сибирский папа - Терентьева Наталия
Кащей демонстративно еще раз затянулся, щелчком отбросил сигарету в сторону, выпустил клубы дыма, как самый настоящий сказочный герой, опасный и злой, и ухарской походочкой, какой я никогда у него не видела, приблизился ко мне. И только тут я поняла – он пьян. Точнее, не вполне трезв. Не в силах оценить степень его неадекватности, я осторожно отступила назад.
– Нет-нет-нет… – совершенно гадостно улыбаясь, он склонился ко мне.
Если Кащея распрямить, полагаю, он будет очень высоким, больше метра девяносто. Но его не привычный ни к каким физическим нагрузкам позвоночник согнулся раньше времени. Кащей обычно сидит, согнувшись, стоит, согнувшись, и идет, наклоняясь вперед, как будто пытается своими близорукими глазами что-то высмотреть на земле. Человек – невероятно несовершенное создание. Почему я об этом думаю, когда смотрю на человека, который мне нравится вопреки здравому смыслу?
– Тебе надо заниматься спортом, чтобы мышцы спины держали позвоночник, – вслух озвучила я свои мысли.
– Что-о-о-о?!! – слишком громко и искусственно изумился Кащей. – Вы слышите, что она мне говорит, вы слышите, люди?
– А люди тоже приняли на грудь? – тихо спросила я. – Или ты один такой смелый? Ты вообще-то руководитель делегации. Ты что?
– Хм… – Кащей сощурился, выразительно усмехнулся, царственным жестом откинул волосы, покачнулся. – Да, я пьян. – И пропел на мотив знаменитой арии мистера Икс: – «И-и-и что-о-о же?»
– Да ничего. Я не буду с тобой пьяным разговаривать.
– Я не настолько пьян, Маша, – неожиданно трезвым голосом, внятно и тихо сказал Кащей. – Тут просто такие дела… В общем, мы немножко попраздновали, но я почти не пил. Пойдем пройдемся. Хочу тебе кое-что сказать, кое о чем спросить.
Потрясенная такой метаморфозой, я кивнула и пошла за Кащеем.
– А что вы праздновали? То, что отменили все запланированные на сегодня мероприятия?
Кащей откинул волосы, сощурил глаза и вместо ответа спросил:
– Это тебе подарил отец?
Я молча кивнула.
– На день рождения? У тебя ведь завтра день рождения?
– Наверное. Не знаю.
– Не знаешь, что день рождения? Кто из нас пьян? – засмеялся он. – Ладно. Ничего себе подарочки… А он кто, твой отец?
– Погугли, – пожала я плечами. – Потом мне расскажешь.
– Как же ты со мной… Ай-яй-яй… Как будто я ничтожество, а ты королева. А я, между прочим, почти закончил диссертацию. И почти защитил. И еще я замдекана. И еще я лидер молодежи. И еще я талантливый и добрый. И красивый. И волосы у меня пахнут васильками.
– Ты нюхаешь свои волосы? – удивилась я. – Васильки, кстати, не пахнут.
– Какая ты приземленная! Ну понятно, география, экология… Нет! Мне девушка одна… стихи прислала.
– Может быть, лучше с ней гулять? Я точно стихов тебе присылать не буду.
– Да я понял уже!.. – улыбнулся Кащей совершенно по-человечески. – Ты сама как стихи.
Его не поймешь. Ведь если бы это кто-то сказал искренне, это были бы очень приятные слова. Я – как стихи. Стихи, правда, тоже разные бывают…
Мы дошли до парка, где вчера произошел неприятный инцидент.
– Нет, сворачиваем, давай направо не пойдем, неприятные воспоминания, – проворковал Кащей и ловко подхватил меня своей длинной рукой за талию. – А я хочу, чтобы у тебя от этой поездки были только приятные воспоминания. Когда рядом с тобой надежный, приятный, искренний, симпатизирующий тебе человек… – Кащей покрепче прижал меня к своему костлявому боку.
И у Гены бок костлявый, и у Кащея. Как-то по-разному они костлявы…
Гена ходит не умеет, в ногах путается до сих пор, как будто они у него только прошлым летом выросли, а так он покрепче Кащея, приняли же его на военную кафедру, туда не всех берут. А Кащей наверняка кажется сам себе хрупким и тонким, как поэт декаданса. Со стороны он иногда смотрится эффектно, особенно в одежде, в которой не просматриваются очертания скелета, а иногда – без слез не взглянешь. Но я точно не рождена для того, чтобы жалеть мужчин. Хрупкий – пойди потренируйся, у тебя бассейн в корпусе общежития – спускайся каждое утро и плавай, вокруг – парк, выходи и бегай. И воспитывать я тоже никого не хочу. Зачем тогда я влюбилась в Кащея? Чем он мне так понравился? Необычностью, непохожестью на других?
Я искоса посмотрела на него. Где, в чем он искренен? У меня раньше не возникало таких вопросов, до встречи с ним. Если Кащей меня чему-то и научил, то вот таким сомнениям – не верить своим ушам и глазам. По первости это забавно, а потом становится мучительным. Если не верить никому и ничему, то жить довольно тошно.
Вот сейчас, например, Гена прислал мне плачущего лисёнка. Это он, Гена-баритона, плачет оттого, что я жестокая и неизвестно где пропадаю. А он летел сюда, чтобы гулять со мной за ручку по незнакомому городу и слушать песню в одни наушники. По Гениному сценарию я должна спросить:
«О чем плачет лисёнок?»
«О своем одиночестве», – ответит за лисёнка Гена.
«Нет, ты не одинок! – должна воскликнуть я. – У тебя есть я! А у меня – ты!»
Почему я так не кричу? Не знаю. Гена мне нравится, но не настолько, чтобы он стал моим близким другом. Может быть, не стоит его обманывать? А я не обманываю. Я с удовольствием разговариваю с ним, подшучиваю, совершенно не зло, мне нравится, что он мне пишет и пишет… Но я не хочу ходить с ним за ручку. Не хочу, чтобы про меня говорили «Генина девушка». Мне кажется, что Гена искренне и бесконечно любит только себя. И просто ищет кого-то, кто бы любил его так же. Но ведь не в этом причина, что я не «его девушка»? Нет, не в этом. Это никогда никого не останавливало. И меня останавливает вовсе не это, если быть с собою честной.
– Маша, Мария, Маруся, Манечка… Мари… – На разные лады приговаривал Кащей мое имя, наглаживая меня по спине.
– Последнее было лишнее. – Я чуть отступила в сторону.
– Ты про имя или про-о-о… – Кащей понизил голос и проговорил так интимно, как только смог: – …про мою нежность?
– Про обе… то есть, про оба… Фу, ну ты понял.
– Я тебя не понимаю, – покачал головой Кащей. – Нет… Ты – загадка… Ты – девушка с другой планеты… Всё в тебе удивительно, всё нездешнее… Эти глаза… волосы… голос… взгляд…
– Было уже! – засмеялась я.
– Нет! – Кащей подхватил меня под руку и ненароком провел по моему боку. – Глаза – это данность, а взгляд – это особое, неуловимое, меняющееся, чудесное…
– Красиво врешь, Вольдемар, – сказала я, чувствуя, что мне не нужно так близко идти с ним рядом. Он действовал на меня помимо разума, слов, и это меня пугало.
– Я не вру, Машенька, я не вру… Ты же удивительная… Необычная… Мне кажется, я всю жизнь жил, чтобы встретить тебя…
В кармане у Кащея, который остановился и очень недвусмысленно попытался развернуть меня к себе, не отпуская из рук, раздался характерный сигнал. Я часто слышу этот сигнал. Это человек, который звонит ему каждый день. Не пишет – звонит!
– Это мама… – пробормотал Кащей, быстро нажал кнопку и убрал телефон.
– Поговори с ней.
– Нет, потом. Не хочу на бегу. С мамой нельзя набегу, запомни!
Я успела увидеть картинку контакта – белый пушистый олененок на длинных ножках.
– Твоя мама похожа на олененка?
– В смысле? – удивился Кащей. – А… это… Ну да… Какая ты внимательная… Еще что заметила?
Я пожала плечами. Всё, та минута прошла. Какая-то необыкновенная минута, которая ведь должна была когда-то наступить. И мне казалось – вот оно… Но нет. Олененок появился не вовремя. Мама Кащея. Вот она обиделась бы, если узнала, как я называю ее любимого (не сомневаюсь в этом!) сыночка.
– Я ничего больше не заметила, Вольдемар, – сухо сказала я. Зря он думает, что я специально что-то вызнаю и высматриваю, что я буду себя унижать до такого.
– Да не зови ты меня так! – в сердцах воскликнул Кащей. – Что ты взъерепенилась? Мама позвонила. Давай я ей перезвоню. – Он быстро достал телефон, ткнул пальцем. – Звонила? Привет, как дела? Как здоровье? Куда? Сколько? Почему так много? Хорошо. Ладно. Давай.
