Карлос Сафон - Узник Неба

11

Я вернулся в комнату. Каскос без сил распластался на стуле, тяжело дыша. Я налил стакан воды и протянул ему. Заметив мое движение, он подался в сторону, ожидая нового удара.

— Возьми, — сказал я.

Он открыл глаза и, увидев стакан воды, заколебался на миг.

— Возьми, — повторил я. — Это всего лишь вода.

Приняв стакан дрожащей рукой, он поднес его к губам. Теперь я увидел, что сломал ему несколько зубов. Каскос застонал, и глаза его наполнились слезами от боли, пронизавшей его, когда холодная вода коснулась обнажившейся под зубной эмалью пульпы. Какое-то время мы молчали.

— Вызвать врача? — спросил я наконец.

Он поднял на меня глаза и покачал головой.

— Убирайся, пока я не позвал полицию.

— Скажи, что тебя связывает с Вальсом, и я уйду.

Я холодно смотрел на него и ждал.

— Он… один из совладельцев издательства, где я работаю.

— Это он попросил тебя написать письмо?

Каскос не решался ответить. Я встал и, шагнув к нему, схватил за волосы и сильно дернул.

— Не бей меня больше, — взмолился он.

— Вальс просил тебя написать это письмо?

Каскос избегал смотреть мне в глаза.

— Нет, не он. — Он благоразумно решился на откровенность.

— А кто тогда?

— Один из его секретарей. Армеро.

— Кто?

— Пако Армеро. Сотрудник издательства. Он посоветовал мне возобновить отношения с Беатрис. И сказал, что если я это сделаю, то меня отблагодарят.

— Зачем ты должен был возобновить отношения с Беа?

— Не знаю.

Я притворился, будто опять собираюсь его ударить.

— Не знаю, — заныл Каскос. — Это правда.

— И поэтому ты назначил ей свидание?

— Я по-прежнему люблю Беатрис.

— Прелестный способ ты выбрал продемонстрировать это. Где Вальс?

— Не знаю.

— Как ты можешь не знать, где находится твой начальник?

— Потому что я с ним не знаком. Понятно? Я его никогда не видел. И никогда с ним не разговаривал.

— То есть?

— Я поступил на работу в «Ариадну» полтора года назад, в мадридскую контору. И за все это время ни разу его не видел. И никто не видел.

Он медленно поднялся и направился к телефонному аппарату. Я его не останавливал. Он схватил трубку и поглядел на меня с ненавистью.

— Я звоню в полицию…

— В этом нет необходимости, — громко произнес голос в коридоре сьюта.

Я повернул голову: перед нами предстал Фермин, неотразимый в одном из костюмов моего отца. В вытянутой вверх руке он держал документ, по виду похожий на офицерское удостоверение.

— Инспектор Фермин Ромеро де Торрес. Полиция. Поступили жалобы на шум. Кто из вас способен внятно описать, что произошло?

Не знаю, кто растерялся больше, я или Каскос. Фермин воспользовался нашим замешательством, чтобы деликатно отобрать у Каскоса телефонную трубку.

— Позвольте, — сказал он, забрав телефон. — Я сообщу в управление.

Притворившись, что набирает номер, он одарил нас улыбкой.

— Полицейское управление, пожалуйста. Да, спасибо.

Фермин сделал минутную паузу.

— Алло, Мари Пили, это Ромеро де Торрес. Дай мне Паласиоса. Хорошо, жду.

Изображая ожидание и прикрыв трубку рукой, Фермин со строгой миной обратился к Каскосу:

— А вы? Наткнулись на дверь в клозете или хотите сделать заявление?

— Этот дикарь напал на меня и собирался убить. Я хочу прямо сейчас дать показания. Пусть за все ответит.

Фермин уставился на меня, напустив на себя официальный вид, и кивнул:

— Действительно. Око за око.

Оставаясь в образе, он прикинулся, что ему ответили по телефону, и жестом велел Каскосу замолчать.

— Да, Паласиос. В «Ритце». Да. Номер 424. Нанесение увечий. В основном в лицевой части. Я бы сказал, разукрасили на славу. Хорошо. Приступаю к предварительному задержанию подозреваемого. — Фермин повесил трубку. — Решение принято.

Фермин шагнул ко мне и, решительно взяв за локоть, посоветовал не распускать язык:

— Держите рот на замке. Все, что вы скажете, может быть использовано, чтобы засадить вас за решетку до Дня всех святых по меньшей мере. Идемте, да побыстрее.

Каскос корчился от боли. Все еще сбитый с толку внезапным появлением Фермина, он наблюдал за развитием событий недоверчиво.

— Разве вы не наденете на него наручники?

— Это изысканный отель. Браслеты мы наденем в патрульной машине.

Каскос, у которого все еще текла кровь и, возможно, двоилось в глазах, попробовал нас задержать, подозревая подвох:

— Вы точно полицейский?

— Секретный отдел. Я сейчас же распоряжусь, чтобы вам прислали кусок сырой говяжьей вырезки. Приложите его к лицу на манер маски. Чудодейственное средство для лечения ушибов, полученных во время боя на ближней дистанции. Мои коллеги навестят вас попозже, чтобы снять свидетельские показания и выполнить положенные формальности, — без запинки оттарабанил Фермин и, отстранив руку Каскоса, потащил меня к выходу, развивая крейсерскую скорость.

12

Поймав такси у дверей отеля, Гран-Виа мы проехали в напряженном молчании. Первым не выдержал Фермин.

— Иисус, Мария и Иосиф! — взорвался он. — Вы спятили? Смотрю на вас и не узнаю… Чего вы добивались? Испортить себе жизнь из-за этого кретина?

— Он работает на Маурисио Вальса, — только и мог сказать я в свое оправдание.

Фермин закатил глаза.

— Даниель, ваша одержимость уже выходит за пределы разумного. Лучше бы я ничего вам не рассказывал… Вы в порядке? Что там у вас с рукой?

Я показал ему ободранный кулак.

— Святая Богородица.

— Как вы догадались?

— Потому что я знаю вас, как родного сына, хотя порой почти сожалею об этом, — вспылил он.

— Не понимаю, что на меня нашло…

— Зато я понимаю. И мне это не нравится. Совершенно не нравится. Это не тот Даниель, которого я знаю. И не тот Даниель, другом которого я хочу быть.

У меня болела рука. Но еще больнее было осознавать, что я разочаровал Фермина.

— Не сердитесь на меня, Фермин.

— Нет уж, надеюсь, мальчик не ждет от меня медали за свои подвиги…

Некоторое время мы молчали, отвернувшись друг от друга.

— Хорошо еще, что вы пришли, — промолвил я наконец.

— Неужели вы допускаете, что я бросил бы вас одного?

— Вы ведь не станете ничего говорить Беа, правда?

— Если хотите, могу написать письмо редактору «Вангуардии» с описанием ваших героических похождений.

— Я не знаю, что на меня нашло, не знаю…

Фермин смотрел на меня сурово и неприязненно, но потом выражение его лица смягчилось, и он дружески похлопал меня по руке. Я едва не взвыл от боли.

— Не стоит возвращаться к этой теме. Наверное, я поступил бы точно так же.

Я уставился в окно: за стеклом величаво проплывала Барселона.

— Откуда взялось удостоверение?

— Какое?

— Полицейское удостоверение, которое вы предъявили… Что это за документ?

— Клубная карточка районной «Барсы».

— Вы оказались правы, Фермин. Я вел себя как идиот, подозревая Беа.

— Я всегда прав. У меня это врожденное.

Я смиренно признал очевидное и умолк, поскольку натворил вполне достаточно глупостей для одного дня. Фермин тоже сидел очень тихо, погрузившись в размышления. Я забеспокоился, что своим поведением уронил себя в его глазах настолько, что он теперь не знает, как со мной разговаривать.

— Фермин, о чем вы задумались?

Фермин повернулся ко мне. Выглядел он весьма озабоченным.

— Я думал о том человеке.

— О Каскосе?

— Нет. О Вальсе. О том, что сказал несчастный кретин и что очень важно.

— Что вы имеете в виду?

Фермин мрачно посмотрел на меня.

— До настоящего момента меня беспокоило, что вам, возможно, захочется разыскать Вальса.

— А теперь?

— Есть нечто, что беспокоит меня намного больше, Даниель.

— Что?

— То, что он сам пытается найти вас.

Мы молча переглянулись.

— Вы не догадываетесь зачем? — поинтересовался я.

Фермин, обычно знавший ответы на все вопросы, медленно покачал головой и отвернулся.

До конца пути мы больше не разговаривали. Вернувшись домой, я сразу поднялся в свою квартиру, принял душ и проглотил четыре таблетки аспирина. Затем я опустил жалюзи и, обнимая подушку, впитавшую запах Беа, заснул. Заснул как дурак (каковым, собственно, и являлся), задаваясь вопросом, куда запропастилась женщина, ради которой мне не стыдно было сыграть роль глупца столетия.

13

— Похоже на дикобраза, — заключила Бернарда, рассматривая свое отражение, многократно повторенное в зеркалах примерочной в ателье магазина Санта-Эулалия.

Две портнихи, стоя на коленях около Бернарды, продолжали подкалывать свадебное платье десятками булавок под бдительным присмотром Беа, ходившей вокруг них кругами и придирчиво проверявшей каждый шов и складку, как будто от того, как они легли, зависела чья-то жизнь. Бернарда стояла, широко раскинув руки, и не осмеливалась вздохнуть. Но взглядом она ловила свое отражение, которое во всевозможных ракурсах возвращали зеркала, занимавшие стены шестиугольной комнаты. Женщина озабоченно и с пристрастием выискивала признаки увеличившегося живота.