Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
— Каса, каса! — закричал Максим, он взмахнул рукой и выбил у Ольги Владимировны ложку. Каша попала ей за ворот, она вскочила, принялась вытряхивать.
— Болтун! — сказала она со злостью. — Никогда ты мне поесть не дашь! Теперь со вторым морока будет. Иди гуляй, если вести себя не умеешь. Не даст тебе дядя Валя красный карандашик.
Максим, кряхтя, сполз со ступенек, чем-то загремел около крыльца.
— Одного им мало! — сказала Ольга Владимировна, снова усаживаясь. — Второго завели. Им это просто, только о себе думают. Не подходи к бочке!
Наташка подчистила тарелку и теперь намазывала хлеб маслом.
— Хороший у тебя аппетит, — сказала Ольга Владимировна, — мне бы такой! Сколько еще полезного можно было бы сделать. А сил у ветеранов немного. Вечером даже телевизор смотреть не хочется. Поэтому молодежь у нас и безнадзорная.
— Вот и хорошо!
— Ты голос не повышай. Лучше объясни, почему по ночам бегаешь? И куда только твоя мать смотрит?
— А у меня нет матери.
— С кем же ты живешь?
— С бабушкой.
— А на бабушку наплевать — пускай волнуется?
— Она старая совсем. Все время спит, не заметит.
— Врешь ты что-то. Это вы, молодые, много спите.
— А она вот такая — все время спит.
— А живете на что?
— Она пенсию получает, персональную. Ей пенсию на легковой машине привозят. И путевки разные.
— Заслуженный, значит, человек.
— А как же! Она шпионкой была, у американцев томную бомбу украла. Только вы никому не говорите. Это секрет.
— А сейчас спит. Вот ведь как устала!
— Ну да. Очень смешно получается — ей пенсию несут, а она проснется и говорит: «Идите вон! Я уже все получила!»
— Врешь ты что-то. Не может персональный пенсионер говорить — «идите вон». Это так на Западе господа разные говорят. А у нас господ нет.
— Что я, свою бабку не знаю?
— Вот и не знаешь. Тебе бы сидеть около нее и каждое слово ловить, а ты собак гоняешь.
— У меня секретное задание.
— Да? А Кудинова тебе зачем?
— Не скажу, это тоже секрет.
— Ну, хватит. Я в своем доме секретов не люблю. И вообще я думаю, что здесь что-то нечистое. Ну-ка скажи, что ты здесь высматривала?
— Подумаешь! А я к вам не просилась. Меня ваш сын послал.
— А он, дурак, не разглядел в темноте, что ты за птица.
— Сами вы птица, ворона старая.
— Убирайся прочь! Я сейчас милицию позову.
— Беги-беги в свою лягавку!
Наташка спустилась с крыльца, пошла к калитке. Из будки вылез Майор, он потянулся и встал, загородив Наташке дорогу.
— Ну, уйди! — Наташка махнула рукой, но пес только приподнял губу, показывая желтые, как прокуренные, клыки. — Эй, кобеля своего убери!
— Погоди. Тебя правда дома не ждут?
— А вам-то что?
— Посиди у меня до обеда. Кудинова твоя все равно небось на работе. А у меня дела. Посиди с Максимом. Не может общественное ради личного страдать.
Наташка согласилась, потому что идти ей в этот час все равно было некуда. Ольга Владимировна включила утюг, разложила гладить цветастое платье.
— Только о себе думают, — говорила она. — А у меня дела — то дежурства, то заседания. Посмотри в той комнате грамоты. Думаешь, их за так дают?
Наташка посмотрела — на больших листах, украшенных лентами и знаменами, сообщалось, что Ольга Владимировна ведет большую общественную работу. Перед уходом Ольга Владимировна проверила, все ли заперто. У калитки она обернулась и крикнула:
— Убежать и не думай! Майор все равно не пустит.
Было еще не жарко. Солнце стояло за деревьями и теплыми пятнами просачивалось сквозь листву. День собирался хороший. Наташка стянула платье и осталась в лифчике и коротких трусах.
— Ну, что там — крикнула она Максиму, который присел перед длинной доской и вцепился в нее изо всех сил. — Каса, Каса! — передразнила его Наташка и, отвернувшись, сняла лифчик.
Оглядываясь по сторонам и прикрывая грудь рукой, как будто кто-то мог увидеть ее за глухим, с проволокой наверху забором, она вытащила раскладушку на солнце и легла загорать. Максим крикнул еще несколько раз свое непонятное слово и затих. Наташка задремала.
— ...Каса! Каса! — вдруг закричал Максим.
Наташка открыла глаза. Максим бежал к ней расставив руки, что-то висело у него на пальцах. Наташка подумала, что это какой-то шнурок, но, когда Максим подбежал, увидела, что он держит длинного желтого червя, взвизгнула и вскочила.
— Каса! — кричал Максим и растягивал червя, как гармошку, а Наташка пятилась от его рук.
— Брось! Брось эту гадость!
Максим ее не слушал, тогда Наташка, зажмурившись, бросилась на него и замахала руками. Максим вдруг заплакал. Наташка обняла его, но он отбивался и кричал так, что было слышно, наверное, на станции.
— Ну и ори. Мало еще получил.
Максим покричал у нее за спиной и успокоился.
— Давно бы так. А то распустил сопли. Не стыдно, каса?
Максим молчал. Наташка обернулась и увидела, что он идет мимо Майора к калитке. Майор приоткрыл глаз и даже не шевельнулся.
— Стой! Стой! — закричала Наташка и побежала к калитке.
Максим потянул ручку вниз, а Майор встал и зарычал. Максим уже повис на ручке, калитка вот-вот могла открыться, и Наташка рванулась к нему, почувствовала, как ударилась коленкой о что-то твердое, а потом как будто горячий утюг приложили к ноге. Майор отпрыгнул, оскалив зубы. Наташка схватила Максима за руку и замерла. Но Майор больше не нападал, и тогда она, не выпуская руку Максима, бросилась к дому. Майор помчался за ней. Максим упал. Наташка остановилась. Майор прыгнул и повис почти над ней, натянув цепь. Рыча, он бросился снова и снова повис.
— Дурак! Сволочь зубастая!
Максим поднялся и пошел к ней, протягивая руки. Майор успокоился, вернулся к будке и сел, приложил уши и тяжело дыша.
...Вымыв Максиму руки и коленки, Наташка посадила его за стол, поставила разогревать кашу. Максим капризничал. Наташка бегала от плитки к столу, ей на хотелось есть, и несколько раз она поднимала ложку, чтобы черпануть как следует, но каши было мало, и даже для пробы она брала чуть-чуть, на самый кончик ложки.
Ел Максим плохо, весь измазался. Каша летела по всей террасе. Наташка посадила его на колени. Дело пошло лучше. Нужно было только вовремя вытирать рот и следить, чтобы глотал.
— Ну и молодец! Хорошо ешь! Скоро вырастешь, за братиком маленьким ухаживать будешь. Ты кого хочешь — сестру или брата?
Наташка вытерла ему рот, покачала. Он прижался к ней, притих. Тогда она подчистила тарелку, но каши было совсем мало, только еще больше есть захотелось. Она хотела положить Максима в кровать, но он вцепился в грудь и заныл.
— Ты чего? Спать надо, глазки закрыть. Вот дурачок. Чего же ты хочешь?
Она освободила из его пальцев грудь, осторожно подвалила ко рту. Он взял сосок и зачмокал. Наташка замерла от неожиданного ощущения. Ей показалось, что Максим ухватился за конец клубка, спрятанного глубоко внутри, и тянет и клубок поворачивается, распутывается.
— Спи, дурачок, спи!
Наташка положила его в кровать, подумала и запела вполголоса песню, которую любила больше других: «Эти глаза напротив...»
...Майор заскулил у калитки.
— Ну, как дела? — громко спросила Ольга Владимировна.
Наташка выскочила на крыльцо за платьем. Хозяйка сразу заметила у нее кровь на ноге и нахмурилась.
— Значит, не послушалась?
— А вы кобеля своего не распускайте! — сказала Наташка, еле сдерживаясь от нахлынувшей обиды. Она стояла перед хозяйкой, поджав окровавленную ногу и прикрывая грудь, и от того, что стеснялась, злилась еще больше.
— Ты тут не командуй! — Ольга Владимировна прошелестела мимо нее и плюхнулась на стул. — Ух, как жарко! Бабушку, значит, можно волновать? Можно не жалеть старого человека? А зачем врешь? Нет у нас никакой Кудиновой!
— Ну и ладно. Вам-то что?
— Мне ничего. Но вы, молодые, очень языкастые. Ну-ну, не груби! Я тебе добра хочу. А старших нужно слушать. Вот ты мне кто? Никто. А я о тебе позаботилась. Ты мне благодарной быть, должна, а ты фыркаешь.
— Иди со своей заботой знаешь куда? — Наташка вышла во двор.
— Нет, плохо вас, молодежь, учат, — сказала Ольга Владимировна с крыльца. — Ничего вы не понимаете. Вот я хотела тебе на мороженое дать за то, что с Максимом посидела, а теперь не дам, раз такая грубиянка. Себе же навредила.
— Кобеля убери! — крикнула Наташка, и Ольга Владимировна затрусила за ней к калитке.
Наташка еле успела выйти на улицу, как, гремя цепью, Майор рванулся за ней. Он носился вдоль забора и в бессильной ярости клацал зубами.
— У, сука, — прошептала Наташка и швырнула в забор камень. — Что скажешь?
Майор заметался, как будто его ошпарили.
— Эй! — позвала она, сразу перестав злиться. — А как там дочка ваша, родила?
