Аттила Бартиш - Спокойствие

— Оставьте, вам еще пригодится, — сказал он, в его голосе не чувствовалось угрозы, и все же я взял из его пачки. По крайней мере, будем курить одно и то же, думал я. Казалось, из двоих старший по званию — он. Правда, они забыли представиться, что у них, впрочем, не редкость. Мне очень хотелось, чтобы мы поскорее покончили с положенными формальностями, поскольку я в любом случае не собирался ничего отрицать.

Коренастый посмотрел на коллегу, понял, что тот не собирается сейчас говорить, и зачем-то проронил:

— Очень уютная квартира, — словно это было какое-то существенное замечание, которое может отпустить только старший по званию. Лучше бы заговорил худощавый, думал я. Он казался гораздо более вменяемым, чем это свиное рыло, но, судя по его неподвижному взгляду, был садистом.

— Да, — сказал я, мне не хотелось говорить на посторонние темы.

— И обставлена мило.

— В основном декорации, — сказал я.

— Но на пятьсот франков в месяц вполне можно прожить, — сказал он. И я начал немного нервничать, потому что какое его дело, на что мы жили.

— Да, — сказал я отрывисто. Я хотел было добавить, что, с тех пор как стали печатать мои рассказы, я езжу на встречи с читателями и открываю выставки, что с недавних пор я сам неплохо зарабатываю, но решил, это только запутает разговор.

— Даже вдвоем, — сказал он.

— Даже вдвоем, — сказал я. От этих пошлых намеков у меня заныл желудок, но протестовать я не стал.

— Перерыв, — сказал худощавый и снова протянул мне сигарету. Пока я курил ее, слышно было только тиканье будильника. Я попытался вспомнить, в каком спектакле были задействованы эти часы, в голову приходило “Много шума из ничего”, хотя там они точно не могли быть задействованы.

— Очень уютная квартира, — сказал коренастый, когда я потушил окурок.

— Да, — сказал я.

— И обставлена мило.

— В основном декорации, — сказал я. Мне показалось, где-то я это уже слышал. Вряд ли мы сидим тут, чтобы рассуждать о ворованных декорациях.

— На пятьсот франков в месяц вполне можно прожить.

— Да, я уже сказал, что можно.

— Даже вдвоем.

— Я уже говорил, можно вдвоем.

— Перерыв, — эхом вмешался худощавый. На этот раз я не взял сигарету. Мы молчали, я злился, поскольку никак не мог вспомнить, в каком спектакле служил реквизитом этот будильник. Меня раздражало, что мы никак не закончим положенные формальности. Я чистосердечно во всем сознаюсь и затем получу пожизненное, или пятнадцать лет, в любом случае я не стану ничего отрицать.

— Очень уютная квартира, — сказал коренастый. Мне ужасно хотелось встать и сказать, пойдем, но я знал, что нельзя этого делать. Еще мне пришло в голову, что я не могу сказать двум палачам то заветное слово, которое сказал Эстер на мосту Свободы пять лет назад.

— Зачем вы спрашиваете? — выпалил я.

— И обставлена мило.

— Мы уже это обговаривали, здесь только декорации.

— На пятьсот франков в месяц вполне можно прожить.

— Чего вы хотите? — спросил я у второго, но тоt не ответил. Он пил кофе из маминой кружки, его серые сверла сверкали, он молчал.

— Даже вдвоем, — сказал коренастый.

— Конечно, даже вдвоем. Если пересчитать на наши деньги, выйдет, что примерно столько здесь платят врачам, — сказал я.

— Перерыв, — сказал худощавый и поставил чашку на стол.

— Какой еще перерыв! Скажите, чего вы хотите, и пойдем наконец, — сказал я и хотел встать, но старший по рангу кивком головы показал, что еще не время, и я не двинулся с места. Снова воцарилась тишина, мы сидели и слушали, как тикает будильник.

— Очень уютная квартира, — снова начал он.

— И обставлена мило, и несомненно, на пятьсот евро в месяц вполне можно прожить. Сколько еще будет продолжаться весь этот бред?

— И обставлена мило, — сказал он.

— Прекратите вы когда-нибудь? Вы что, дураки, или меня за дурака держите?

— На пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Да! Мы отлично жили на пятьсот франков в месяц! Хватало на дрянную косметику и огнетушители! Вполне обходились! Все в шоколаде!

— Даже вдвоем.

— Перестаньте, вы, скотина!

— Перерыв, — сказал худощавый и протянул мне сигарету. Я отказался, поскольку у меня начинали сдавать нервы. Я попытался взять себя в руки, я понял, что нельзя терять самообладание. Чего бы они ни хотели, надо оставаться непроницаемым. Это была ошибка, я не ответил на вопрос. Да, это была ошибка. Я попался в ловушку. Я принимаю их правила игры.

— Уютная квартира, — снова заладил коренастый.

— Да, сказал я.

— И обставлена мило.

— Мне самому нравится, хотя это только декорации, — сказал я.

— Но на пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Да, вполне можно, — сказал я.

— Даже вдвоем.

— Естественно, даже вдвоем, — сказал я.

— Перерыв, — сказал худощавый. Я курил сигарету, слушал будильник и чувствовал, сейчас все прошло как надо. Единственная ошибка в том, что я отвечал немного другими словами, чем в первый раз. Затем я подумал, наверно, они сами уже не помнят, как я отвечал сначала, и решил придерживаться последнего образца.

— Уютная квартира, — сказал он.

— Мне самому нравится, хотя это только декорации, — сказал я, но тут же понял, что ошибся, поскольку эту реплику я должен был произносить после второй фразы. Я попытался скрыть замешательство и снова сосредоточился.

— И обставлена мило, — сказал он.

— Мне самому нравится, хотя это только декорации.

— На пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Да, вполне можно.

— Даже вдвоем.

— Даже вдвоем. Перерыв, — сказал я, и понял, что окончательно все испортил. Напрасно я продумывал стратегию. Эту фразу должен был произносить худощавый, поскольку он здесь командует. Я не могу приказывать, когда делать перерыв.

— Перерыв, — сказал худощавый, словно ничего не случилось. Мне было бы легче, если бы он как-то отреагировал. Если бы, скажем, он не дал сигарету. Потом я подумал, наверняка скоро конец, они ведь тоже люди, они сами долго не выдержат. Даже хорошо, что мы делаем эти перерывы, по крайней мере, можно сосредоточиться, но тут он опять начал.

— Уютная квартира.

— Да.

— И обставлена мило.

— Да, но это только декорации. Дальше.

— На пятьсот франков в месяц вполне можно прожить.

— Да.

— Даже вдвоем? — спросил он. Я уже собирался ответить, да, как вдруг меня пронзила мысль, что он всегда просто говорил это, а не спрашивал. До сих пор он ничего не спрашивал. До сих пор не было ни одного, черт побери, вопроса. Я почувствовал, что они заманили меня в ловушку, что они хотят вымотать меня, взять измором, и не ответил им, как полагается, а начал орать: нет! на двоих не хватало! я ничего не делал! прекратите наконец, вы, козлы! — и тому подобное.

— Перерыв, — сказал худощавый, когда я успокоился и извинился. Я получил сигарету и хотел спросить, могу ли я выпить воды, но не осмелился.

— Уютная квартира.

— Да, — сказал я.

— И обставлена мило.

— Спросите что-нибудь, — сказал я. — Я не понимаю вас. Спросите, и я отвечу, если смогу.

— На пятьсот франков в месяц можно прожить.

— Я правда отвечу! Зачем вы так? Почему вы думаете, что я буду все отрицать? Спросите что-нибудь, ради бога! Спросите, понимаете?

— Даже вдвоем?

— Да, но это не имеет отношения к делу. Причем здесь квартира и ее обстановка? Спросите что-нибудь, в чем есть смысл. Спросите, зачем я это сделал? Хорошо? Перерыв, а потом спросите, умоляю вас.

— Перерыв, — сказал худощавый. Я подумал, они в общих чертах выяснили, что надо спрашивать, и теперь я спокойно могу попросить стакан воды, в конце концов это не тюрьма, это пока наша кухня. Затем я подумал, наверняка скоро конец, недолго осталось, если я даю показания, странно ожидать, что я буду клянчить стакан воды в собственной квартире, и я прикусил сигаретный фильтр, и стал его жевать, потому что, когда жуешь, выделяется слюна и не чувствуешь жажды.

— Уютная квартира, — сказал приземистый. Я решил, что он просто хочет меня напутать. Настал момент истины, думал я. Сейчас он спросит, зачем вы это сделали, и я все расскажу как на духу.

— Да, — сказал я.

— И обставлена мило.

Я молчал. Не из упрямства, скорее от усталости. Я посмотрел на второго, чтобы понять, могу ли я помолчать немного. Его лицо было таким же гладким и неподвижным, как в момент, когда я вошел на кухню, и взгляд был таким же сверлящим.

— На пятьсот франков в месяц можно прожить.

Худощавого я ненавижу больше, чем коренастого, думал я.

Ведь это он говорит: перерыв, и он дает сигарету.

— Даже вдвоем.

В нем не было ничего человеческого. По сути, он смотрел на меня, словно на какой-то предмет. Как на робота, который говорит четыре запрограммированные фразы и курит, снова говорит и снова курит. Я ненавидел его, а ударить не смел, наверно, поэтому я ненавидел его еще больше — за то, что он сильнее меня и лучше знает, чего хочет. Коренастый просто исполнитель. А этот мертвец со сверлящим взглядом отдает приказы и отправляет на смерть. Почему ты не скажешь, перерыв? Уже было дажевдвоем. Какого лешего мы не делаем перерыв, ты, хрен собачий? Че вылупился? Впервые видишь убийцу?