Аманда Филипаччи - Обнаженные мужчины
– Вы должны приехать в больницу. Произошел несчастный случай. С Сарой.
Я говорю, что ее дочь уже мертва.
Не только нет надежды – ваша дочь уже мертва.
Меня приводит в ужас попугай, который, как только мы возвращаемся из больницы и входим в квартиру, говорит:
– Еще не пора?
Меня очень удивляет, что леди Генриетта очень серьезно отвечает попугаю:
– Да, это случилось. Она мертва.
– А еще? А еще? – повторяет бедный глупый попугай, словно подтрунивая над ее ответом. И продолжает: – Еще не пора почти? Смерть и умирание?
Попугай не убивал Сару. Какая чушь! Это улица. Виноваты обнаженные мужчины и улица. А не мой попугай. Не попугай Сары. Я беру помет попугая и разбрасываю по улице, на которой произошел несчастный случай, чтобы наказать эту улицу.
У меня такое чувство, словно я был зрителем в цирке, а сейчас представление закончилось. Там был говорящий попугай, который принадлежал бородатой леди в платье цвета солнца, которая взлетала в воздух на дельтаплане, подбрасывала монетки и убивала рыб (жестокое обращение с животными). Это было гротескное представление с крепкими запахами, слепящими красками и оглушительным шумом. Если вдуматься, то я был не только зрителем, но и артистом: хозяином слона. И я испортил представление. Слон меня ослушался и растоптал бородатую леди.
Однажды ночью мне снится странный сон – скорее кошмар. Мне снится, что мы с леди Генриеттой в кабинете у доктора, и этот доктор – первый врач Сары – говорит нам, что Сара умерла не от несчастного случая.
– Вы хотите сказать, что ее убили? – спрашиваю я, поскольку насмотрелся фильмов.
– Нет. Она умерла от опухоли мозга, как и ожидалось, – отвечает доктор в моем сне.
– А что же такое несчастный случай с машиной? Это ее опухоль мозга? – с сарказмом спрашивает Генриетта.
– Совершенно верно, – говорит доктор. – Это был новый симптом: рак.
– Рак чего?
– Рак пространства.
– Что?
– Рак пространства, или места; ее тело заполняет вселенную. Его также называют раком ее воздуха, но обычно он называется раком чьего-то пространства, места или воздуха, а не ее или его пространства, места или воздуха. Однако в данном случае, поскольку речь идет о конкретном лице, которое мы знаем, мы можем сказать «ее».
– Было ли это какой-то психологической проблемой, этот «рак»? – спрашивает один из нас.
– Отнюдь. Рак чьего-то места означает, что пространство, которое занимает чье-то место во вселенной, стало канцерогенным.
– Мы действительно не понимаем, о чем вы говорите, – признаемся мы.
– Когда ваше место канцерогенно, это значит, что оно всегда в неверном времени. С вами происходят несчастные случаи.
– Вы имеете в виду: находиться не в том месте не в то время?
– Нет. Ваше место не может быть не тем, но когда оно больно или канцерогенно, то оно в неверном времени – точно так же, как ваши часы могут оказаться не в том времени. Но с вашим местом все гораздо хуже: это не просто неверное время – это плохое время, трагическое время. В вашем месте все время происходят несчастные случаи. Для Сары первый несчастный случай оказался последним.
– Откуда вы все это знаете?
– Я знал это с первого дня, как вы привели ее ко мне, когда я увидел природу ее опухоли мозга. Возможно, вам захочется возбудить против меня дело; вы можете меня возненавидеть за то, что я знал и не сказал вам, что это последний симптом, который у нее проявится и который ее убьет. Я решил утаить от вас эту информацию для вашего же блага.
– Тогда, ради бога, зачем же вы говорите нам теперь? Почему было не дать нам верить, что она умерла от реального, обычного несчастного случая?
– Даже не знаю. Наверно, потому, что я люблю видеть, как люди удивляются. И в любом случае честность – это лучшая политика. Это известная цитата, или я только что сам это придумал? Даже если это происходит поздно. Лучше поздно, чем никогда. Лучше перестраховаться.
– Значит, вы сочинили всю эту ложь о том, как она ляжет на тротуаре и закроет глаза?
– Но я же говорил вам, что она умрет неожиданно, не так ли? И она действительно легла на улице, хотя, наверно, глаза ее вряд ли были закрыты, если ее сбила машина. В любом случае, я был не так уж далек от истины.
Во мне очень быстро закипает ярость, принимая угрожающие размеры.
– Я бы мог предотвратить несчастный случай! – кричу я.
– Нет, – возражает доктор. – Только отсрочили бы его, почему я и не сообщил вам об этом. Эта информация отравила бы вам жизнь.
– Вы убили ее, не сказав нам! – орем мы в безумной ярости.
– Вы бы держали Сару взаперти, в маленькой белой продезинфицированной комнате без всякой мебели – только пол из перин и стены из перин. И даже тогда в конце концов произошел бы роковой несчастный случай.
Преисполненный презрения, я брызгаю слюной:
– Насколько мне помнится, существует всего четыре типа смерти: от болезни, несчастного случая, убийства и самоубийства. Пока что единственное, от чего не умерла Сара, это от последнего. Но я уверен, что с вашей помощью мы куда-нибудь втиснем и эту причину смерти. В конце концов, вы уже были так любезны, что обеспечили нас убийством.
Мы с леди Генриеттой больше не в силах сдерживаться. Мы набрасываемся на доктора. Избиваем его до крови. Я стучу по его голове, как дятел. Генриетта наносит удары кулаками в грудь. Мне почему-то хочется произнести: «Смерть и умирание». А потом я просыпаюсь.
Что за дерьмо этот доктор! Я все еще киплю от ярости, хотя и испытываю облегчение оттого, что это всего лишь сон. Сара действительно умерла от несчастного случая, а не от «рака ее пространства», или «места», или «воздуха». Ее несчастный случай нельзя было ни предусмотреть, ни предвидеть, ни предотвратить, и какой-то там маленький глупый доктор в своем маленьком глупом кабинете не знал, что он произойдет.
Я продолжаю приносить испражнения попугая на ту улицу и разбрасывать их там.
Я захожу к своему другу Томми. Я рассказываю ему о несчастном случае, плачу, а он пытается меня поддержать.
Он говорит:
– Манхэттен – это такое нездоровое и дрянное место, там не должны жить люди, особенно дети. Там почти нет деревьев и животных – кроме домашних собак и голубей, которые гадят прямо на голову. Правда, это не совсем так. Несколько дней тому назад я исполнял брачный танец в квартире своей любимой девушки: она всегда требует, чтобы я это делал перед тем, как мы займемся сексом. Музыка оглушительно гремела, и я был в чем мать родила, как вдруг – подумать только! – я увидел за окном голубую птицу. Так что, быть может, еще осталась надежда для этого мерзкого, отвратительного Манхэттена.
– Это был попугай?
– Попугай?
– Да.
– Не знаю. Он был не так уж близко.
– Я мог бы добиться, чтобы тебя арестовали за непристойное поведение.
Он смотрит на меня с минуту, пытаясь понять, не шучу ли я.
В конце концов он говорит:
– Эй, остынь!
– Нет. Это на тебя смотрела та женщина, когда переехала Сару. Какого хрена ты стоял в окне голышом? Разве ты не знаешь, что это незаконно – и не без оснований?
– О чем ты говоришь? Откуда ты знаешь, на что она смотрела?
– Она мне сказала. По какому адресу ты был? – спрашиваю я, чтобы убедиться, что он был тем самым обнаженным мужчиной, которого видела та женщина.
Он говорит, и я киваю.
Он садится, умолкнув, белый, как полотно. Спустя некоторое время он тихо произносит:
– Прости за банальность в такой момент, но… как тесен мир!
– Как маленький цирк.
Люди начинают аплодировать Лориной жизни.
Глава 10
На похороны Сары приходит множество мужчин-натурщиков.
Леди Генриетта перестала заниматься живописью.
– Я хочу уехать, – говорит она мне. – Увезите меня куда-нибудь, Джереми.
– Куда вы хотите уехать?
– Куда угодно. Просто уехать отсюда.
– Единственное, что приходит мне на ум, – это дом моей матери. Если только вы не хотите отправиться в настоящее путешествие, которое дорого стоит.
– Мне совершенно безразлично. Я не в состоянии думать. Ваша мать ездила в Диснейленд с Сарой. Мне бы хотелось с ней встретиться. Я хочу общаться с людьми, которые были с Сарой, когда меня там не было.
– Как долго вы бы хотели там пробыть?
– Не задавайте мне в такое время несущественные вопросы. Какое это может иметь значение? Понятия не имею. Может быть, час, может быть, месяц, а может быть, навсегда, о'кей? Сами решайте.
Лора все прекрасно понимает и одобряет мою поездку за город с леди Генриеттой, дабы утешить ее.
Мы с Генриеттой приезжаем в дом моей матери. Мы оба спим в моей бывшей комнате, где стоят две односпальные кровати. В доме всего две спальни, причем в спальне у матери – одна большая кровать, так что у нас нет выбора. Генриетта почти не выходит из нашей комнаты, она лежит на своей кровати, прикрыв ноги одеялом, как больная. В темноте. Она непрерывно плачет. У нее образовались болячки под носом и на верхней губе, оттого что она все время сморкается. Она лежит под целой горой «клинексов». Один раз ее даже вырвало из-за того, что она так много плачет. Волосы прилипают к ее лицу, и я причесываю их и завязываю в «конский хвост». Протираю ей лицо холодной водой. Кормлю ее. Она рассеянно ест. Поскольку она так много плачет, ей становится очень холодно, и она сидит в постели в своем зимнем пальто.
