Аманда Филипаччи - Обнаженные мужчины
– Да. Ты станешь точно такой же, как прежде.
Мы еще немного беседуем с доктором. Я оживлен, суетлив и болтаю без умолку. Как только все сказано и нам дают лекарство в маленьком пузырьке, мы с Сарой решаем поесть мороженого в кафе через дорогу Выйдя из кабинета доктора, мы взволнованно говорим друг с другом о возможном будущем Сары, о вещах, которые ей бы хотелось сделать, если она будет жить, – правда, она не говорит «если», она говорит «когда я буду жить». В коридоре она рассеянно подбрасывает монетку в воздух и ловит ее снова и снова – просто для развлечения.
– Теперь я действительно могу подбросить монетку, чтобы узнать, буду ли я жить или умру, – говорит она. – Сейчас шансов действительно пятьдесят процентов. – Но она не смотрит на монетку, когда та падает на ладонь.
Пока мы ждем лифта, она сообщает:
– Мне вдруг ужасно захотелось грушевого мороженого. Почему не делают грушевого мороженого?
На улице она говорит:
– Когда я буду жить (заметьте это «когда»), как ты думаешь, есть ли шанс, что ты сможешь когда-нибудь полюбить меня, через несколько лет?
– Не знаю. Нам не стоит думать об этом сейчас.
– Скажи мне, Джереми, – просит она, хватая меня за руку. – Например, когда мне будет семнадцать, а тебе – тридцать пять, или, если это слишком рано, когда мне будет восемнадцать, а тебе – тридцать шесть?
Я не отвечаю, надеясь, что она сменит тему.
– Ну, как ты думаешь? Почему бы нет, а?
Я пытаюсь придумать ответ. Мне нужно позвонить леди Генриетте, чтобы сообщить невероятную новость о пятидесяти процентах, которая приведет ее в экстаз. Я позвоню ей, как только мы доберемся до кафе, которое через дорогу – мы как раз переходим улицу.
– Скажи мне! – Она дергает меня за руку на слове «мне».
Я смеюсь, несколько утомившись. Сейчас мы переходим эту улицу, на другой стороне которой – мороженое и, что еще важнее, телефон.
– Джереми, я серьезно. Разве ты не думаешь, что смог бы когда-нибудь в меня влюбиться? Я люблю тебя. – Сара держит меня за руку, но слегка отстает, и я тяну ее за собой, а она думает о своих пятидесяти процентах шансов на будущее, которые внезапно вырывает у нее та самая машина, которая вырывает у меня ее руку.
Сару сбивает машина, и она умирает. Если выразить это другими словами, ее переехали. Мгновенно. Без всяких страданий. Ее тело дергается.
Я вскрикиваю. Все вскрикивают и плачут. Сара молчит. Кровь повсюду, и только маленький белый слон, без единого пятнышка, сияет у Сары на шее. Такой знакомый. Такой загадочный.
Доктор – специалист – сейчас на улице, и он объявляет, что Сара мертва.
Когда я склоняюсь над ней, мой внутренний голос произносит: «О, в самом деле? О, в самом деле. Судьба, в самом деле?» Я склоняюсь над ней в замешательстве. Что-то пошло не так. Я не понимаю. Как будто читаешь роман, и что-то происходит, а ты на минуту отвлекся, и вдруг перестаешь понимать, что происходит дальше. Я возвращаюсь к событиям, которые только что пережил, чтобы понять, есть ли тут логическая связь – ну, знаете, причина и следствие, или что-то в таком духе. Визит к доктору, новость, что она может поправиться, счастье и планы на будущее, решение поесть мороженого, выход из здания, вопрос Сары, переход через улицу, снова вопрос Сары, желтая машина, наезжающая на нее. И понимаю: тут нечего понимать.
Рука Сары сжата в кулак. Я разжимаю его. На ладони лежит монетка. Я беру ее и вонзаю в нее ноготь, надеясь сделать монетке больно, перед тем как кладу ее в карман.
Мертвые глаза Сары открыты, они смотрят в небо. Хотя взгляд их не обращен ко мне, я знаю, что уголком глаза она на меня смотрит. «Я серьезно, Джереми. Ну, как ты думаешь?» – она не произносит этого, но глаза ее все еще требуют у меня ответа. Она все еще хочет знать, даже сейчас.
– Я не знаю, – говорю я ей, держа ее за руку. – Когда тебе будет восемнадцать, а мне – тридцать шесть. Это возможно.
Теперь голос у меня в голове повторяет еще что-то: «Вы даже не нажали на тормоза. Вы даже не нажали на тормоза», – снова и снова. Я подхожу к женщине в желтой машине, которая плачет.
– Вы даже не нажали на тормоза, – говорю я ей. Она лишь смотрит на меня в испуге, и я продолжаю: – Почему вы сбили ее?
– Это моя вина, – отвечает она. – Я не смотрела.
– На что вы смотрели? – спрашиваю я, чувствуя, что этот вопрос чрезвычайно важен и что ответ на него поможет мне все понять. – На что вы смотрели?
– Я не знаю. Какое это имеет значение?
– Большое значение. Я должен знать, на что вы смотрели.
Она по-прежнему молчит. Быть может, ей не вспомнить из-за шока от несчастного случая.
– Может быть, если вы снова взглянете на улицу, – предлагаю я, – то сможете вспомнить, что привлекло ваше внимание.
В конце концов она говорит:
– Я не забыла.
– Значит, вы знаете.
Но больше она не произносит ни слова.
Я пытаюсь ее успокоить:
– Может быть, вы стесняетесь мне сказать. Я знаю, что то, на что вы смотрели, вероятно, какая-то глупость. Все, что угодно, будет глупостью, когда из-за этого кого-то убили.
– Я увидела мужчину в окне третьего этажа.
– И?
– Он был не одет.
– Совсем?
– Да.
Она имела в виду, что он был обнажен.
Она продолжает:
– Он наблюдал за чем-то на улице, очень пристально. Мне было любопытно взглянуть, на что он смотрит, и я взглянула.
– Что это было?
– Всего лишь птица, усевшаяся на фонарный столб. Наверно, мужчина уставился на нее, потому что она была голубая, что несколько необычно для Манхэттена. Мне жаль.
Как хорошо это подходит к моей жизни. Я могу себе представить, что этой женщине в желтой машине, должно быть, стыдно, что такая глупость, глупость убила мою дочь (я говорю «дочь», потому что эта женщина, наверно, считает Сару моей дочерью). Ну что же, не наш попугай это сделал. Не мой попугай. Не попугай Сары. Попугай был частью Сары. Обвинить попугая – все равно что сказать, будто она сама себя убила.
Что касается обнаженного мужчины, то я бы, конечно, предпочел, чтобы эта женщина смотрела на лысого мужчину. Тогда я мог бы ненавидеть лысых мужчин, а не обнаженных мужчин, что было бы легче вынести эмоционально, поскольку волос у меня хватает, в то время как я не могу больше никогда в жизни не раздеваться догола.
Ну что же, это определенно должно доставить удовольствие тем, кто считает, что все несчастья и безумства в жизни этой маленькой девочки происходят от обнаженных мужчин – ведь так, моралисты дерьмовые? Они даже убили ее. Нагота опасна, злорадствуете вы. Я ведь так и говорил вам, торжествуете вы. Когда маленькие девочки делают скверные вещи, они бывают наказаны. В самом деле, очень хороший поворот событий!
– Куда вы ехали? – спрашиваю я женщину в желтой машине.
– К ветеринару.
Я заглядываю в ее машину. Там собака в коробке.
– Она больна? – спрашиваю я.
– Да.
– Ее можно вылечить?
– Нет.
– Так зачем же вы ехали к доктору?
– Чтобы ее усыпили.
– У меня был умирающий питомец, но я бы никогда его не усыпил.
– Что это был за зверек?
И тут я понимаю, что говорю о маленькой девочке. Я чуть было не сказал этой женщине, чтобы она завела рыбок, но потом передумал. Рыбки умирают легче, чем кто бы то ни было.
Приходит карета «скорой помощи». Она увозит Сару. Я тоже еду с ней. И доктор – тоже. Он хочет помочь мне, если мне потребуется помощь в моральном или эмоциональном плане.
В карете «скорой помощи» я кричу доктору, перекрывая вой сирены:
– Не говорите ее матери, что была надежда, хорошо? Скажите, что надежды не было.
– Я сделаю все, что в моих силах.
Теперь я кричу уже не из-за шума, а от злости:
– Нет, вы должны ей сказать, что не было никакой надежды. Скажите ей, что надежды совсем не было и что Сара ужасно страдала бы от своей опухоли мозга, хорошо?
– Я не стану звонить матери Сары, но если она мне позвонит, то я не буду ей лгать. Она заслуживает того, чтобы знать правду.
Я звоню леди Генриетте из больницы.
– Как вы долго! – Это первое, что она говорит, подойдя к телефону. Потом, затаив дыхание, спрашивает: – Есть надежда?
– Нет.
Молчание. И потом она очень тихо произносит:
– Вот видите, я это знала.
– Да, я помню.
Я слышу, как она плачет. Потом говорит:
– Ну что же, приезжайте домой. Уже поздно.
Теперь молчу я. Мне хочется сказать: «Хорошо». Это слово вертится у меня на кончике языка. Я уже как будто слышу его.
– Хорошо? – спрашивает она. – Пожалуйста, вы можете сейчас привезти Сару домой?
– Нет.
– Почему нет? – спрашивает она с раздражением и любопытством, но ничуть не встревожившись: ведь люди, которые умирают от болезни, просто не могут, в довершение всего, умереть от несчастного случая.
– Вам нужно включить ваш магнитофон, – советую я.
– Он уже включен.
– Вы должны приехать в больницу. Произошел несчастный случай. С Сарой.
