Бен Хетч - Всюду третий лишний
Следующей ночью, когда после дежурства у Дэнни мы с Томом сидели на каменной стене форта, возвышающейся над Билефельдом на пятьсот футов, и смотрели на красные черепичные крыши лежащего внизу города, я рассказал ему о том стуке в мою дверь в предрождественскую ночь. Я сказал, что, по моему мнению, дело здесь совсем не в том, как сложились его дела на радиостанции, а в чем-то несравненно более важном, во что я должен был активно вмешаться. Я не верил в то, что у Дэнни был срыв в этот день, как считает отец. Может быть, дело в христадельфианизме и Венди? Том и слушать не хотел об этом; злобно глядя на меня, повторил одно из высказываний Дэнни: «Нам всем суждено петь гимны из одной и той же книги песнопений». Он сказал, что никто ничего не смог бы сделать, а я хотя и согласился с ним, но почувствовал облегчение оттого, что поделился с Томом своими сомнениями, да и сам Том стал мне ближе.
В течение двух последующих дней состояние Дэнни слегка улучшилось. Содержание кислорода в дыхательной смеси снова уменьшили, поскольку собственное дыхание обеспечивало пятьдесят процентов потребности. Его ступни зафиксировали в гипсе, дабы предотвратить отвисание стоп; его левую руку, которая спастически прижималась к подбородку, также постепенно распрямляли и фиксировали гипсом, и она в конце концов расположилась вдоль тела. Мы уже знали, как управлять аспиратором: дыхание Дэнни еще не было естественным, и в легких скапливался экссудат, который надо было отсасывать через специальный катетер, вводимый в легкие через носовые ходы и дыхательные пути.
Мы позвонили к себе на работу, сообщили о том, что произошло в нашей семье, и договорились о предоставлении отпусков по семейным обстоятельствам. Отец безуспешно пытался связаться с матерью; родственников мы известили; а я позвонил Венди, которая тут же подхватилась лететь к нам, чтобы передать свои горошины, но я, объяснив ситуацию, убедил ее не делать этого. «Боже мой, боже мой», – беспрерывно повторяла она, не пытаясь узнать причину, побудившую его поступить так, а лишь сказала, что уже несколько недель от Дэнни не было никаких вестей.
– Ты здесь ни при чем, – повторял я и все время хотел добавить: – Виноват в этом только я.
Мы как-то незаметно свыклись со своими новыми обязанностями, ставшими для нас повседневными. Трехчасовые посменные дежурства у постели Дэнни, начавшиеся с первого же дня: Софи, папа и Джейн (если она была в состоянии) заступали утром, а в это время мы с Томом завтракали в расположенном неподалеку кафе; наша очередь дежурить наступала после обеда, а в это время отец и женщины, опасаясь, что еда в кафе повредит их желудкам, отправлялись обедать в ресторан, находящийся в нескольких сотнях метров от больницы. В начале вечера Софи, отец и Джейн снова появлялись в палате, а Том и я шли в ресторан «Старая часовня», который мы переименовали в «Старую задницу». Мы были свободны до одиннадцати часов вечера и почти всегда проводили большую часть этого времени на вершине холма, где стоял форт. Сидя на крепостном валу, мы, потягивая фельтинское пиво, смотрели на лежащий внизу город и обсуждали состояние Дэнни, стараясь отыскать в нем обнадеживающие признаки. «Кровяное давление снижается…» «Частота его дыхания улучшилась…» «Когда, по-твоему, он может прийти в себя?»; эти обсуждения обычно кончались тем, что я начинал винить во всем себя, а Том, стараясь разуверить меня в этом, переводил разговор на Джейн, которая все еще не может привыкнуть к больничной обстановке, постоянно ходит в пальто и предпочитает общаться с администрацией через работника социальной службы, постоянно отрывая его от текущих дел. И, наконец, около часа ночи мы все встречались в больнице и направлялись в расположение гарнизона, где был бар. Сидя в баре, мы хвалили Джейн за то, что она могла растолковать все сведения, полученные в течение дня от врачей. Так проходил почти каждый день. «Следующий день будет решающим», – постоянно говорили нам. Этот день наступал, проходил обычным образом, и на его исходе нам говорили, что решающим будет следующий день.
В палате у Дэнни мы с Томом нередко обсуждали то, что сотворил Дэнни, и иногда, хотя и не часто, называли его за это дураком, а когда темы разговоров исчерпывались и говорить становилось не о чем, мы читали ему: две книги Ника Хорнби, книгу Билла Брисона и его любимую книгу «Маленький принц» Антуана Сент-Экзюпери.
Ранними вечерами – и никогда днем, на что были свои причины, – мы обычно включали телевизор и настраивались на канал РТЛ, для того чтобы поучаствовать в игре «Wer wird Millionär?», немецком варианте игры «Кто хочет стать миллионером?».
Кто такая рыжая вечерница?
А: Бабочка
Б: Летучая мышь
В: Птица
Г: Коррида
Когда мы не могли дозвониться, мы все равно выкрикивали ответы: «Летучая мышь»… «нет, наверняка это бабочка». Дэнни время от времени глухо стонал, как обычно стонет человек, которому снится кошмарный сон. Всякий раз, заслышав его стон, мы притворялись, что слышим не стон, а ответ на вопрос викторины.
– Черт подери, Дэнни, ты сейчас сказал «птица»? Я-то думал, что твоего немецкого только на то и хватит, чтобы заказать пива.
К концу третьего дня врачи перестали говорить нам, что он умирает. Но они не говорили нам, что он будет жить. Так когда же, в таком случае, они сообщат нам хоть что-либо обнадеживающее? Однако отец в подтверждение того, что ситуация изменилась, начал по вечерам говорить в баре всем, кто его слушал, примерно такое: «Этот мальчик непобедим, этот мальчик истинный воин. Моего сына внесли в приемный покой больницы с заднего хода, но, Бог свидетель, он покинет больницу через главный вход».
Утром четвертого дня врачи снизили содержание кислорода в дыхательной смеси до 20 процентов, однако вынуждены были вновь поднять его до 30 процентов, потому что кровяное давление у Дэнни сразу подскочило. Результаты некоторых проведенных неврологических исследований так были обнадеживающими.
Во второй половине дня мы снова все собрались в лебединой комнате – так мы назвали фойе и часто шутили над этим с Томом («Ну уж черта с два, что-что, но слово «лебединая» нам не подходит), – и нам сказали, что у Дэнни обширное поражение мозга. Доктор Шейф пояснил, что в результате кислородного голодания в мозгу у Дэнни произошли необратимые изменения, нарушившие практически все функции, однако сказать точно какие именно они смогут только после того, как Дэнни придет в себя.
Существуют два ключевых аспекта, которые надо учитывать, когда речь идет о коме: первое, чем дольше человек пребывает в этом состоянии, тем сильнее оказывается повреждение его мозга, когда он приходит в себя; второе, чем дольше человек пребывает в бессознательном состоянии, тем больше вероятность того, что его мышцы впоследствии окажутся сжатыми и атрофированными.
Дни шли, но оптимизм отца не угасал, а наоборот, передавался также и нам. Разговаривая по телефону с сотрудниками своего банка, он уверял их, что уже через несколько дней Дэнни будет дома. Он никогда не упоминал о том, что Дэнни пытался покончить с собой, и не говорил о том, что у него поражение мозга; он объяснял, что причиной является авария, в результате которой Дэнни получил травму головы. Он и нас, казалось, убедил в этом, и мы даже шутили по этому поводу: «Das Kopf ist kaput» («Головка бо-бо») – таков был самый точный перевод фразы, описывающей состояние Дэнни, который мы составили с помощью немецко-английского словаря и собственного воображения. «Твоей Kopf ist kaput, Дэнни. А мы так и будем пыхтеть здесь возле тебя, пока тебе, дорогой ты наш, не наскучит лениться и вот так валяться».
Перед самым Новым годом прилетел Пол, и мы перебрались из военного городка в квартиру Дэнни.
В тот же день ожогового больного, соседа Дэнни по палате, перевели на хирургическое отделение, поэтому доктор Шейф позволил нам всем собраться у койки Дэнни и даже слегка отметить праздник. Мы завесили трубки, идущие к телу Дэнни, бумажными транспарантами; из центра города доносились приглушенные расстоянием звуки фейерверка – в такой вот обстановке и с несколькими бутылками крепкого немецкого пива мы встретили наступление нового тысячелетия. «Frohes neues Jahr», – поздравляли нас медсестры, а в полночь отец, обмакнув в пиво ватный тампон, провел им по губам Дэнни. «С Новым годом, сынок. Не сдавайся и продолжай в том же духе. Ты молодец, и у тебя все идет отлично, сынок. Мы все гордимся тобой».
Неожиданно начали съезжаться и другие родственники. Из Корнуолла 30 декабря прибыла бабушка, у которой была важная причина для того, чтобы приехать: она привезла лоскутную подушечку, сшитую ею для Дэнни – чтобы мог во время отдыха подкладывать ее себе под голову. Мы вволю посмеялись над бабушкиным подарком, потому что в данный момент ничего более бесполезного, чем ее подушечка, невозможно было придумать. У нас побывали с визитами и несколько сотрудников службы радиовещания, в том числе и Сэм Смит, непосредственный начальник Дэнни, от которого мы и узнали некоторые подробности тех таинственных изменений в расписании предоставления эфира, которые заметил Том. Примерно за две недели до Рождества Дэнни был отстранен от ведения утреннего шоу и ему было предоставлено время во второй половине дня, и, хотя это не называлось переводом на менее квалифицированную и престижную работу – просто ему было дано время, чтобы «подновиться», – было ясно, что на самом деле не все обстояло так гладко. Начальник службы радиовещания Сэм Смит, появившийся на работе после рождественских выходных в канун Нового года, сразу же прибыл к нам с извинениями за то, что не навестил нас раньше. Он рассказал нам, что Дэнни поменял время своего выхода в эфир с рубрикой «Пауза для раздумий», передававшейся в 7.20 утра, и вместо капеллана Тима Филлпса из военного городка в Уэнтворте, приезжавшего к этому часу в студию, передал это время главе местной христадельфиакской церкви, к которой сам принадлежал. Смит напомнил о том, что солдаты присягали на верность королеве и англиканской церкви. Включение в сетку радиовещания записи молитвенных собраний в кристадельфианской церкви посчитали достаточно серьезным основанием для того, чтобы в виде наказания отстранить Дэнни от участия в утреннем шоу.
