Бен Хетч - Всюду третий лишний

– Могу я предположить, что, говоря о туалете, который может спасти в трудную минуту, ты имеешь в виду Карлоса? – сдерживая ехидную улыбку, спросил я.

Доминик расхохоталась и, с такой же улыбкой глядя на меня, ответила:

– Нет, я имею в виду то, что ты снова сошелся со своей подругой.

В течение всего вечера Доминик то и дело принималась обсуждать со мной причины споров и ссор, происходящих между ней и Карлосом: «Конечно, я должна общаться с Джоном… я пыталась жить в Лондоне, но мне там не нравится. И это глупо – ставить меня перед выбором: Перт или Карлос. Да я и не могу сделать выбора».

После того, как мы выпили по второй порции, я спросил Доминик о матери Джона, и спросил об этом потому, что хотел поговорить с ней о Дэнни.

– Давай не будем говорить о грустном, – ответила она, а затем, печально посмотрев мне в глаза, попросила сигарету.

Ее верхняя губа была влажной от пива, и она сосала сигарету на манер соломинки, так затягиваются начинающие курильщики.

– Ты очень часто вспоминаешь брата, – задумчиво сказала она. – Это хорошо, что ты все время говоришь о нем. Твой брат мне нравится, он был хорошим человеком – увлекающимся, даже невоздержанным, ты немного напоминаешь его. Я чувствую, что ты и жалеешь его, и злишься на него за то, что случилось. Это нормально. То же самое у Джона и его матери. Такие дела лучше не обсуждать. К сожалению!

Меня тронуло то, что Доминик находит меня столь же увлекающимся и невоздержанным, как Дэнни, и я стал не торопясь рассказывать ей о том, что мы делали вместе с Дэнни, как бы воскрешая воспоминания о невозвратном прошлом. Я рассказал ей и о том таинственном вирусе, атаке которого мы подверглись на Тринг-роуд, отчего у нас отнялись и руки и ноги. Карлос, по всей вероятности, никогда не рассказывал ей никаких историй из нашей совместной жизни, и когда я упомянул, что мы приняли эти симптомы за болезнь Паркинсона, Доминик спросила: «Так вы решили, что это болезнь?», а потом расхохоталась и хохотала так весело и так долго, как никогда прежде. Я не видел в этом ничего смешного, но когда она отвернулась от меня, чтобы вытереть выступившие на глазах слезы, я понял, что она плакала.

– Доминик! – испугано воскликнул я.

Она бросилась ко мне и обхватила мою шею руками.

– Я женщина-скорпион, которая уходит тогда, когда наступает беда, – она, оторвав голову от моей груди, подняла на меня глаза и несколько раз решительно кивнула головой, как бы желая подтвердить только что сказанное, а затем, снова уткнувшись лицом в мою грудь, добавила: – Я никогда не проявляла ответственности по отношению к Джону.

Я принялся убеждать ее в том, что это неправда – ведь она постоянно звонит ему; и не ее вина в том, что все так получилось. Ведь разве она могла знать, что мать Джона заболеет, после того как она уйдет от него. Я старался найти более убедительные аргументы в подтверждение своих доводов.

– Это просто стечение обстоятельств, черная полоса, – сказал я, повторяя одно из суждений Люси, какими она пользовалась в разговорах со мной.

– Нет, – ответила Доминик, не отрывая лица от моей груди, – я знала, что мать Джона больна… до того, как ушла от него. Пойми, я действительно женщина-скорпион, – повторила она, вставая с табурета.

Вернувшись из туалетной комнаты, она промокнула глаза салфеткой. Ее настроение, казалось, снова переменилось.

– Так вы думали, что заболели, – сказала она, со смехом толкнув меня в бок, и вновь расхохоталась; потом одним глотком допила свой стакан и, изобразив на лице безмятежно-счастливую улыбку, объявила: – Половина одиннадцатого. Пойдем. А то Карлос, лежа в палатке, подумает невесть что.

Она с комичной миной завертела головой по сторонам, изображая волнение и обеспокоенность Карлоса.

– Где это она? Чем она там занимается? Вокруг нее целый рой бабников, а она выбирает, с кем из них сбежать? А может, она звонит своему мужу?

Мы пошли назад в кемпинг.

– Да, я убеждена в том, что твой брат был отличным парнем. А сейчас я скажу Карлосу, что ты довел меня до слез, – сказала она, когда мы подходили к палаткам, и через секунду добавила: – Да нет, я шучу. Спокойной ночи.

И нырнула в палатку.

Тема: обращение в Интерпол

Кому: Киту Ферли

От: Тома Ферли

Кит!

Где ты и что делаешь? У тебя все в порядке?

Сейчас около полуночи, а примерно полчаса назад мне послышался какой-то шум, и я включил фонарик и стал смотреть, в чем дело. Когда луч фонарика скользнул по палатке Карлоса и Доминик, она закричала: «В чем дело, Кит?»

Я ответил, что слышал, как вблизи кто-то ходит.

– Да это зайцы. Спи, – сказала она, а затем добавила, но уже более примирительно: – Если будет страшно, кричи, – кроме нас, поблизости никого нет.

Тон, каким это было сказано, еще больше расположил меня к ней. Наивно было бы надеяться на то, что она должна меня утешать, но то, что она никоим образом не считала это абсурдным, на самом деле выглядело еще более абсурдным.

Через несколько дней после того, как Дэнни пришел в себя, его перевели из реанимационного отделения в обычную палату. Палаты в Германии не такие большие, как английские, сохранившиеся в неизменном состоянии со времен Флоренс Найтигайль: немецкие палаты – это расположенные по обеим сторонам коридора маленькие комнатки, в каждой из которых установлено по две койки. Койка, на которую положили Дэнни, стояла у окна, выходящего в парк. Теперь все внимание врачей было сконцентрировано на его памяти и речи. Миссис Фрейр, приходя в палату, садилась на край кровати Дэнни и показывала ему карточки, на которых были изображены предметы повседневного обихода – дом, автомобиль, чайник, – и Дэнни пытался вспомнить, что это. Мистер Бринкман, физиотерапевт, массировал ему руки и ноги, стараясь вернуть жизнь парализованным мышцам.

Мы наметили для Дэнни нетрудные задачи – через неделю он должен будет не только перечислить всех членов нашей семьи от самых младших до самых старших, но и всех своих родственников в Англии; через две недели он без посторонней помощи должен будет начать ходить в столовую и есть горячую пищу.

Однако минуло три недели с того дня, как к Дэнни вернулось сознание, но он все еще не узнавал никого из нас. Общаться с ним было все равно что говорить с кем-нибудь по трансатлантической телефонной линии двадцать лет тому назад. После того, как вы обращались к нему, он не менее пяти секунд смотрел на вас ничего не выражающими пустыми глазами, и только потом по его лицу можно было понять, что он пытается сформулировать ответ. Затем он говорил, но его бессвязная и шепелявая речь больше походила на невнятное бормотание до бесчувствия пьяного человека.

– Я только… иттти в… туалеттхх… куррриттх… мои руккхи.

– Что ты говоришь, Дэнни?

– Я хочу… иттти в… туалеттхх… куррриттх… мои руккхи.

– Что?

– Иди в жопу. (С этой фразой у него никогда не возникало проблем.) Я хочу… иттти в… туалеттхх… куррриттх… мои руккхи.

Однако были и успехи – он впервые назвал меня по имени; он впервые съел весь обед, – но на исходе девятой недели врачи провели обследование, и его результаты были далеко не обнадеживающими. Нам было сказано, что подвижность левой руки утрачена безвозвратно: это означало, что она всегда будет безжизненно висеть вдоль тела. Для его осмотра специально пригласили британского специалиста по клинической психологии, работавшего в Фегбергском госпитале недалеко от Дюссельдорфа. Он провел с Дэнни целый день, а потом, заведя нас с Томом в офис социального работника, рассказал о результатах своих наблюдений. Повреждения затылочной доли мозга Дэнни явились причиной гемианопсии[39] – правая часть поля зрения оставалась невидимой для обоих глаз. Вот почему Дэнни не смотрел никому в глаза – мертвые зоны, появившиеся в поле зрения обоих его глаз, требовали, чтобы он немного смещал взгляд, поэтому казалось, что он смотрит куда-то вправо от вас. Все говорило за то, что в височной доле его мозга имело место нарушение гиппокампа – области, отвечающей за память. Это означало, что он не сможет запомнить тот или иной случай, будет чрезвычайно забывчивым и вряд ли сможет хранить в памяти какие-либо новые события и факты. Мозг подобен компьютеру: многое из того, что он записал и хранит в памяти, осталось неповрежденным, но он уже никогда не сможет записать и сохранить какую-либо новую информацию в файлах памяти, предназначенных для долговременного хранения.

Растормаживание[40] – еще один медицинский термин, который мы узнали, – означало, что в мозгу Дэнни, по всей вероятности, не будет происходить никаких процессов анализа возможных вариантов и последующего выбора решения: он будет не в состоянии сделать паузу и подумать, прежде чем что-то сказать или сделать. Другой проблемой, связанной с предыдущей, было то, что на языке врачей называется апраксией, – вызванное поражением лобной доли мозга. Вследствие этого нарушения Дэнни, очевидно, никогда не сможет что-либо спланировать заранее. Если он обнаружит, что оказался в незнакомой ситуации, пусть даже чрезвычайно простой, он не сможет найти способа, как с ней справиться.