Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса
— Ах, какое именно?.. Видите ли, строка «в лесу нашел» представляет собой нечто вроде дробной черты. Поскольку первый ВЯРДИ идентичен второму ВЯРДИ, то интереснейший поэтический опус можно изобразить дробью 1/1. Но такая дробь равна единице, поэтому мы можем написать1/1 = 1. Весьма и весьма интересная каламбурная стихо-философия… — с жаром пояснил Якоб.
— Ой, у меня тоже были переживания с числами. Можно даже сказать, поразительные, — осмелился наконец поделиться своим сокровенным Пент. И добавил, будто на него произвело сильнейшее впечатление такое тождество:
0=+1+(-1)
— Взгляните внимательнее… — начал было он и осекся, потому что кто-то в точности повторил его слова на дереве, буквально у них над головой:
— Взгляните внимательнее наверх! — нежно прощебетал тонкий женский голосок.
Оба посвященных в науку чисел и поэзию, как по команде, задрали головы. Сперва они ничего не увидели. Вернее увидели высоченный раскидистый клен, графическое изображение кроны которого и присвоение листьям порядковых номеров обеспечило бы работой большой коллектив на долгие годы. Затем они разглядели существо, сидящее верхом на толстом суке и беззаботно раскачивающееся вверх-вниз; только непохоже было, чтобы оно пересчитывало листочки.
— Идите сюда, разделите мои радости! — раздался воркующий зов, скорее всего исходивший от дамы, ибо такие прелестные тонкие голени и, напротив, весьма внушительные окорока могли принадлежать лишь представительнице слабого пола.
— Ребятки! Лезьте наверх! — поступило распоряжение из кроны.
— Да что вы там делаете? — изумился Якоб. Н-да, ведь это клен, а не вишня, он не мог нам предложить ничего существенного кроме красивых челноподобных образований, которые дети прилепляют на нос, удлиняя его вдвое. Да и челноки эти вроде бы клейковаты только по весне. Так что не пошлая корысть подвигла это прекрасное женское существо средних лет забраться на дерево.
— Я балл… бал-луюсь… Лезьте тоже со мной бал-ловаться! — щебетала она, нажимая на букву «л». — Вот ты, симпатяжка, можешь быть первым… — махнула она Якобу.
— Сами видите! Я решительно нравлюсь женщинам, — пояснил «симпатяжка» Пенту и стал снимать пиджак.
— Да вы ведь не всерьез? — всполошился Пент-Леопольд.
— А что такого? — спросил в ответ Якоб.
— Если… если вас застукают на дереве, вы окажетесь моим товарищем по палате.
— С большим удовольствием! Она того стоит, она ведь очаровательна, да?
— Я жаворонок маленький, зальемся вместе, миленький… — колокольчиком звенела колоратура из кроны. Хрипловатым голосом, не придерживаясь особенно мотива, слово в слово повторил Якоб тот же детский стишок. Он тоже величал себя «жаворонком маленьким», утверждение, в правдоподобность которого не слишком-то верилось.
Однако на сей раз карабкаться не пришлось.
— Пилле! Слезай сейчас же!
Голос принадлежал Юлиусу Фурору, который, тяжело дыша, поспешал к месту происшествия.
— И не подумаю! — донеслось сверху.
— Это вы ее подбили! — гневно наскочил Юлиус на двух медитаторов. Впрочем, предположение и самому ему показалось маловероятным, и он, обращаясь к Пилле, еще строже повторил первоначальное требование. Естественно, с тем же успехом.
— Я позову Карла! — пригрозил Юлиус Фурор, покрасневший оттого, что его распоряжение, силу его психиатрического внушения ни во что не ставили. На сей раз он дал команду Пенту:
— Подите-ка, пригласите доктора Моорица! Пусть сам возится со своими пациентами. Давно уж надо было послать эту неизлечимую Пилле… Слишком много набирается у Моорица своих пациентов, которых следовало бы…
Он не закончил фразу. Почему это «своих пациентов» он произнес с явной недоброжелательностью? Пент не мог понять. А потом, конечно, понял. Его ведь тоже имели в виду…
Он отправился выполнять поручение.
Доктор Моориц сидел в своем кабинете и заполнял какие-то карточки. Они лежали перед ним стопкой.
— Это самое… Пилле на дереве!
Фраза прозвучала весьма нелепо.
Карл Моориц, обычно такой спокойный, неторопливый в движениях, вскочил из-за стола:
— Что она там?.. У нее веревка?..
— Не заметно было. Ничего такого она не делала. Она сказала, что… балуется. — И это разъяснение было ненамного толковее.
— Балуется?..
— Так она сказала. Доктор Фурор велел вам сообщить. А сам остался там. Так я пойду. Может, помощь нужна?
— Никакой помощи! И лучше бы вы туда не ходили. Я сам…
Когда Пент вышел, дверь за ним приоткрылась, и он увидел, как доктор Моориц подошел к маленькому шкафчику, вытащил из него бутылочку, налил себе полстакана какой-то жидкости и выпил ее одним глотком.
Несмотря на запрещение, Пент поспешил к дереву, на котором сидела Пилле. Надо было перехватить Якоба. Но тот уже шел навстречу, посмеиваясь.
— Курьезная история, дорогой мой юный друг, невольно поколебавшая мою веру во врачебное всемогущество. Оказывается, вовсе не врачи смотрят на пациентов сверху орлиным взглядом, вы ведь помните наш разговор о проекционной психиатрии?
— Конечно, помню.
— Сверху вниз смотрят их любимые супруги… — негромко рассмеялся Якоб.
— Я не понимаю…
— Доктор Фурор, представившийся мне со своей дежурной улыбкой, как у гармониста на деревенском празднике, сказал, что очаровательная Пилле будто бы дорогая супруга другого доктора — Карла Моорица! Что вы по этому поводу думаете?
Пент обомлел и остановился. Он не знал, что и подумать…
— Ну, что это у вас такой серьезный вид? Забавно ведь.
— Не вижу ничего забавного!
— А я вижу! Доктор, помоги себе сам, как говорили древние римляне. — И Якоб снова засмеялся, затем смахнул со лба, совершенно очевидно лишенного каких бы то ни было грибных культур, удивительно крохотные, буквально бисерные капельки пота.
Пенту было совсем не по себе. Вся их весьма веселая пирамидальная шизофрения вдруг стала неуместной и несуразной. Несуществующие пирамиды отбрасывали реальные тени, мрачные и печальные. Становилось стыдно. Неожиданно для себя он воскликнул, хотя это прозвучало несколько плаксиво:
— Вам-то что! Знаете, Якоб, вы мерзкий, циничный тип! И вообще — вы когда-нибудь сочувствовали людям? Разве что своей вишенке, с которой кролик содрал три-четыре листика, а живой человек для вас забавная игрушка!
И он чуть было не бросил в лицо Якобу угрозу, что вовсе не намерен рассказывать ему, противному розовому телеграфному столбу и Гдово-ненавистнику, о тождестве со столь захватывающей связью между нулем и единицами. Однако это выглядело бы совсем по-мальчишески, как если бы один пацан пригрозил другому никогда больше с ним не водиться и, более того, напрудонить в его песочный ящик.
— Больного человека следует уважать! А сумасшедший — такой же больной!
Якоб оторопел. Он высморкался в белый шелковый платочек, внимательно посмотрел на содеянное и наконец изрек, что сочувствие сумасшедшим и признание их чуть ли не святыми вполне свойственно средневековью. И как-то не верится, чтобы в наши дни художник химических хитросплетений был столь консервативен.
— Да вы хоть раз кому-нибудь посочувствовали?
Якоб задумался. Затем тихо и откровенно признался:
— Самому себе. Иногда.
— Вот видите!
Реплика Пента должна была прозвучать как упрек, собственно, так она и прозвучала, хотя честное и злополучное существование Якоба также возбуждало нечто вроде сочувствия. Пент понимал, что не сможет поругаться с этим человеком, ибо он тоже в некотором роде чокнутый и заслуживает снисхождения. Конечно, не такого, как доктор Моориц. На Якоб ведь и впрямь невменяемый. Наверное, Пент еще расскажет ему о своих нулевых изысканиях, только не сейчас, сейчас это представляется явным абсурдом. Подлинным абсурдом на фоне подлинного несчастья другого симпатичного человека: жена у психиатра псих … Нет, сегодня он не желает прощаться с Якобом по-дружески! Он повернулся спиной, все же процедив сквозь зубы:
— Мне пора ужинать…
Якоб проводил его долгим, печальным взглядом, несколько смахивавшим на собачий.
Жизнь весьма потешная штука.
Жизнь весьма печальная штука.
И Пенту почему-то вдруг вспомнился подаренный Якобом оловянный солдатик, призванный воодушевлять и подбадривать человека.
12
МАЛЕНЬКОЕ ГРУСТНОЕ ИНТЕРМЕЦЦО О МОЛОДЫХ ВЛЮБЛЕННЫХ
Жена Карла Моорица забралась на дерево… Следовательно, жена Карла Моорица сумасшедшая. Да, но разве можно считать человека сумасшедшим только потому, что он ощутил необходимость забраться на дерево «побалл-ловаться»? (В ушах Пента это слово и сейчас еще звучало так, как было произнесено впервые.) Якоб ведь тоже забирался на дерево, чтобы начертить схему кроны своей дорогой вишни, а ведь он не сумасшедший. Просто он большой чудак. И у Трумэна Капоте, современного американского писателя, в замечательной повести «Голоса травы» одна дама тоже влезала на дерево. Она искала уединение, душевную свободу и не без оснований была зла на весь мир.
