Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса
— Почему? — живо заинтересовался Якоб. И тут Пент сообразил, что коснулся не слишком тактичной темы: закатное солнце золотило шарообразную голову Якоба, такую гладкую, такую сверкающую, хоть пускай зайчики и слепи близстоящих.
— Это самое… — смущенно выговорил Пент. — У нас на голове будто бы полным-полно микрогрибов — кажется, тридцать шесть разновидностей или около того, — и если их у какого-нибудь человека нет, то он… гммм… лысеет.
— Ну, здесь, — удовлетворенно рассмеялся Якоб и нежно провел рукой по своему бильярдному шару, — не найдешь ни одного. Мне повезло. Моя голова мила мне именно в таком виде.
Пент вздохнул с облегчением.
— Почему же ваш друг был в отчаянии? — спросил Якоб.
— Конечно потому, что к его исследованиям вдруг проявили небывалый интерес. Пришли к той мысли, что если ввести в кожный покров головы недостающие виды грибов, то может быть, начнут расти волосы! Приходится констатировать, что далеко не все придерживаются ваших взглядов по части явлений атавизма… Мой друг, как я уже говорил, питал отвращение к дешевому практическому использованию достижений благородной науки.
— И что же сталось с вашим симпатичным другом?
В качестве следующего своего объекта он выбрал семейство грибов, или даже род, представители которого внешне широкому кругу потребителей ничуть гриб не напоминают: у них нет ножки и вообще это какие-то студенистые, расплывчатые нашлепки на стволе дерева, походящие на … слюновыделение густой консистенции. Он так надеялся, что эти грибы — вполне возможно, что они были из отдела слизевиков — никогда ни на что не станут использовать. И снова его ждало разочарование: японские исследователи обнаружили, что при помощи определенных микробиологических методов их можно переработать в чрезвычайно питательный, хорошо переваримый и высококалорийный продукт… Мой легкоранимый друг тяжело переживал; полагаю, он чувствовал нечто подобное тому, что и вы в пору работы счетоводом, когда вместо тех самых благородных тридцать шестых, так сказать, эмбриология и генезис которых вас интересовали, перед вами на бумаге вдруг появились какие-то кубометры земляных работ…
— Да. Мне кажется, я вас понимаю, Леопольд… То есть мне совершенно понятно состояние вашего друга. Надеюсь, он не кончил жизнь самоубийством?
— Нет, к счастью, нет… Теперь он снова занялся микрогрибами. На этот раз такими, которые целыми колониями располагаются на одной сосновой веточке. Эти грибы, признался он с горькой усмешкой, не то чтобы совершенно ни на что не годны, но близки к этому, поскольку в извечном круговороте природы они участвуют исключительно в процессе разложения. Помимо всего он специализируется на одном лишь каком-то мелком виде из класса то ли хитридиодов, то ли моноблефов, который на протяжении всей истории найден единожды… на острове Абрука, на кривой высохшей шишке. Им самим. Он сказал, что теперь уже чувствует себя довольно спокойно. Во всяком случае во всем мире только он один знает об этом грибе.
— Очень интересно! Очень симпатично, что в наш трескучий век еще находятся возвышенные души.
Он провел пальцем по лбу, золотистому, лучезарному, даже слегка флюоресцирующему в вечернем свете солнца; палец был влажный и на лбу появилась тусклая полоска.
— Я тоже горел желанием лучше всех на свете познать какой-нибудь маленький и несущественный объект. Поскольку у меня нет необходимого образования, конечно, я не мог открыть для себя какой-то новый вид, хотя это очень заманчиво, — мне пришлось довольствоваться чем-то простым и незначительным. Я остановился на маленькой вишенке под своим окном. Я заметил ее, когда она проклюнулась из земли на пять-шесть сантиметров… — Якоб растрогался. — Разве я вам еще не рассказывал о своей вишенке, теперь-то это уже большое, плодоносящее дерево!
Нет, не рассказывал. И Пент-Леопольд настоятельно попросил восполнить пробел.
Итак сюрреалист Якоб решил стать фундаментальным монознатоком подрастающей крошки. Прежде всего он начертил схему деревца, обозначил греческими буквами веточки, отходящие от ствола, и определил углы между ними. Разумеется, он пронумеровал все листочки. Еще ему посчастливилось, осторожно разрыхлив почву, выяснить своеобразие корневой системы. Он рассмотрел через лупу листья и кору, дабы ознакомиться с возможными вредителями и болезнями растения, к его огорчению в тот начальный период их не было. Потом-то появились. Все сведения о вишенке он поместил вместе с чертежами и схемами в скоросшиватель. Наблюдения проводил раз в неделю.
Сперва работа была вполне по силам, поскольку количество листочков еще не выходило за пару дюжин. На третий год исследований, в безоблачный июньский день, произошло драматическое, хотя пока еще не трагическое событие. На первом этаже их деревянного дома жила пожилая дама, державшая кроликов. Дверца одной клетки случайно оказалась не запертой, из нее выскочил большущий ангорский кролик, ослепительно белый самец, и нагло набросился на приемыша Якоба, слопав листья под номерами 19, 31, 32 и 79. Якоб почти сразу заметил опасность и устремился во двор. По правде сказать, он даже собирался выпрыгнуть из окна. И все же четыре листика были сожраны.
Впрочем, несчастье оказалось не так велико: вскоре появились новые листочки, на старых местах выросли 32а и 79а.
Однако с силами природы тягаться трудно: в скором времени Якоб перестал справляться с этим, правда, теперь уже большим деревом. Количество листьев превысило полтысячи, Якоб сбивался со счета, да еще несведущие элементы подтрунивали над ним, когда он, человек далеко не худенький, забирался на дерево, ведя наблюдения, естественно, при этом не тронув ни одной вишенки… Скоросшиватели пухли, Якоб еле успевал вычерчивать скелет кроны, однако его чертежи из-за множества новых веток и веточек уже напоминали схему водоснабжения и канализации города средней величины.
Между тем Якоб заметил на нескольких листочках вирусные заболевания, нашел следы долгоносиков и два противных вида гнили с весьма красивыми названиями: Monilia cinerea и Monilia fructigena (он воспользовался помощью соответствующего определителя). Зарегистрировав все это, он вынужден был прервать работу на неопределенное время. Скоросшиватели ждут продолжателя или целой бригады сотрудников. А вишня живет себе и ветвится.
— Да, такова история дерева, которое теперь дает обильный урожай. А мне вишни не нравятся, — закончил Якоб.
— Может, стоит изучать яблоню или сливу, — сказал Пент.
— Зачем? — удивился Якоб. — Корысть мне чужда! — Собственно, это и по нему видно.
А подвигается ли поэтическое творчество Якоба? Кое-как подвигается, но в последнее время ему особенную радость доставляет творчество коллеги-сюрреалиста Виктора. Якоб признался, что в душе даже счастлив, что его другу не удалось выразить свои принципы в другой области искусства — в архитектуре.
— Какие принципы? И что ему помешало? — поинтересовался химик Пент.
— Виктор обозлился на человечество!
— Объект достаточно большой и вполне достойный ненависти, — вставил Пент.
— И тогда он решил построить дом, такой маленький, внешне совершенно стандартный коттедж на одну семью. Окна, двери, даже труба. Только в него невозможно войти.
— Почему?
— Он заполнен изнутри. В нем нет ни одной комнаты. Сплошная каменная стена в виде дома. Неплохая мысль, а?
— Во всяком случае оригинальная… И уж наверное, Виктору было бы приятно посмотреть, как некий рассерженный представитель человеческого рода ходит вокруг дома, а внутрь попасть не может… — Эта явно антиобщественная мысль все же была весьма забавна.
— Н-да… Но у него не хватило денег на кирпич. Уж очень много его потребовалось. — Якоб загоготал.
— И тогда он махнул рукой на архитектуру и ушел в поэзию? — предположил Пент.
— Не сразу. Его следующий проект был поскромнее: точно такой же дом, но внутри полый.
Пент заметил, что вторая идея Виктора какая-то бескрылая, несколько уступающая первой.
— Но тоже интересная. Образно говоря, он положил дом на бок и входить надлежало через трубу. Только вскоре выяснилось, что в Австралии уже имеется примерно такой же шедевр строительного искусства. И с тех пор Виктор ударился в поэзию… Я вам прочту. — И Якоб продекламировал:
ВЯРДИв лесу нашелВЯРДИ
В этом стихотворении сокрыта некая безмерная распахнутость. То, что его можно читать снизу вверх и сверху вниз, указывает на бесконечность и извечное коловращение. Впрочем, стихи, одинаково читаемые с обеих сторон, писали и раньше. Но у этого творения есть еще одно, по крайней мере Якобу доселе не встречавшееся достоинство.
— Ах, какое именно?.. Видите ли, строка «в лесу нашел» представляет собой нечто вроде дробной черты. Поскольку первый ВЯРДИ идентичен второму ВЯРДИ, то интереснейший поэтический опус можно изобразить дробью 1/1. Но такая дробь равна единице, поэтому мы можем написать1/1 = 1. Весьма и весьма интересная каламбурная стихо-философия… — с жаром пояснил Якоб.
